Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT Страница 12

Госпожа Ильванци, урожденная Эржебет Ности, вдовая тетка Вильмы, что вела хозяйство у Пала Ности, была женщина строгая и не без лукавства (ведь и у нее в жилах текла кровь Ности), но уж если она погружалась в чтение какого-нибудь романа, то тащи ковер у нее из-под ног, все равно не заметит. Вообще она руководствовалась тем, что читала. Если в книге рассказывалось про убийство и ограбление, то и днем запирала двери на ключ, тогда как обычно оставляла их открытыми даже на ночь. Если в романе речь шла о легкомысленной, шаловливой женщине, тетка пытливыми глазами Аргуса, такими, что и сыщику под стать, пыталась проникнуть в самые тайные помыслы Вильмы и все ее вздохи, бледность, молчаливость воспринимала как улики, тайком поднимала оброненные Вильмой разорванные бумажки, склеивала их и прочитывала. Если же в романе были изображены честные, героические натуры, она доверяла племяннице и нередко позволяла ей. гулять одной по городу целыми часами. Служащие адвокатской конторы доктора Мартона Хорвата рассказывают (хотя, может быть, это и не имеет никакого отношения к делу), что не раз приходил сюда посыльный, спрашивал Корнеля Малинку, тайком передавал ему в руки записку, от которой Малинку бросало в краску, и он, покинув на произвол судьбы бумаги и исполнительные листы, незаметно удирал из конторы. А плуты помощники стряпчего, которые следили за ним, утверждали, что в таких случаях на углу улицы его ждала стройная барышня под вуалью.

Уж как оно там было, бог его знает, но несомненно, что в ту пору, когда Коперецкий женился на девице Ности, Корнель Малинка впал в меланхолию — не ел, не пил, не работал, не учился (иначе он уже сдал бы экзамен на адвоката) и только бродил по улицам среди будайских гор, точно призрак бестелесный. Никому он ничего не говорил, и никто ни о чем не догадывался, кроме молодого Ности, который еще за неделю до свадьбы передавал их письма друг другу. И потом не раз заставал сестру в слезах, когда ее никто не видел.

Вильму муж увез в Крапец этому уже больше года. Ох, и роскошная же получится сценка, когда вдруг и Корнель Малинка там объявится! Фери Ности с трудом дождался вечера, чтобы навестить своего старого дружка.

А тот уже ждал его. С грустным видом протянул он руку: Фери был похож на Вильму и Малинке больно было смотреть ему в лицо, он все отводил глаза.

— Что прикажешь? — Голос его прозвучал будто бы с того света.

— Милый мой, я к тебе с предложением. Сколько ты зарабатываешь в конторе у стряпчего? Малинка пожал плечами и уставился на Фери равнодушными ледяными глазами.

— Какая разница? Зачем мне деньги! Все это гадость одна.

— Ты счастливый человек, старина! Но я хочу тебя еще больше осчастливить. Мой зять, Вильмин муж, стал бонтойским губернатором, и ему нужен секретарь. Возьмешься ты за это?

Льдинки глаз вдруг засияли светлячками. Жадно, взволнованно схватил он Ности за руку.

— Это она так пожелала?

— Нет, это целиком моя идея.

— Но она знает о ней? — хриплым шепотом спросил Корнель.

— Не знает. Но узнает, когда тебя увидит там.

— Думаешь, она обрадуется?

— Думаю, что не рассердится.

— А не причинит ей это боль?

— Боль? Почему же? — удивился Ности. — Потому что мне будет больно.

— Так не берись тогда.

— Но я не в силах отказаться.

— В таком случае все в порядке. Я напишу несколько слов, и ты пойди с этой запиской к зятю в «Английскую королеву».

Ности, посвистывая, удалился, думая про себя: «Ну, теперь я свел их, и в Крапеце выйдет хорошенькая комедия». Мысли у него были фривольны, поэтому ему в голову не пришло, что с таким же успехом может выйти и трагедия.

Малинка явился в «Английскую королеву» на другой день. Коперецкому приглянулся этот приятной наружности молодой человек. Они быстро договорились, и Коперецкий в тот же день велел поставить ему в один из номеров гостиницы письменный стол.

— Это ваши владения, — сказал он, указывая на письменный стол. — Впредь вы не Малинка, а второе «я» Коперецкого. Вообразите себя в моей шкуре и думайте вместо меня. Я буду посвящать вас во все. Если вы сделаете глупость — выругаю. Я наделаю глупости — еще больше выругаю. Пока этого достаточно, остальное узнаете потом.

— Но мне хотелось бы все-таки более точно определить круг моих обязанностей, — сказал Малинка.

— Не говорите со мной в таком стиле. Я этого терпеть не могу, мне покажется, что вы читаете деловой документ, а от этого я всегда засыпаю, как петух, которого раскачивают. Что вам делать придется? Это трудно пока определить. Прежде всего мне нужна прекрасная речь по случаю торжественного вступления в должность. Вы должны ее сочинить, это обязанность секретаря. Писали вы что-нибудь подобное?

— Нет еще, но я умею делать все, в том числе и писать небольшие речи, только…

— Только?

— Хорошо бы почитать такую речь, чтоб увидеть, что в них говорится…

— Куча глупостей, уйма ерунды. И это я должен слово в слово вызубрить наизусть. Но таков человек. Подумать только, на что он способен ради отчизны! Впрочем, вчера приезжал мой вице-губернатор, и мы решили назначить торжества на двадцатое число сего месяца. Составьте письмо в местное управление, в котором я извещаю их об этом. А завтра закажите в какой-нибудь типографии приглашения на губернаторский обед. Мы разошлем их из Крапеца и только на той неделе, когда получим от вице-губернатора список приглашенных. Он пообещал прислать и протоколы прежних таких торжеств. Из них мы узнаем, что ждет меня. О, господи, скорее бы это было уже позади!

Малинка понял Коперецкого и постепенно увлекся своей задачей, а так как он вообще был толковый малый, то по присланной вице-губернатором программе и протоколам живо представил себе картину торжеств.

Губернатор прибывает в Бонтовар девятнадцатого послеобеденным поездом. На границе комитата в купе к нему подсаживается небольшая делегация и провожает его до стольного города. Там на вокзале его встречает бургомистр и высшее коми-татское чиновничество. В ответ на «Добро пожаловать!» он произносит несколько любезных слов, и тут на горе Денгей загрохочут старинные пушки Тёкёли[22], ибо сейчас по разным городам и крепостям рассыпано гораздо больше его пушек, чем их было у него когда-либо. Губернатор сядет в поданную заранее коляску, запряженную четверней, и повелит ехать в комитетскую управу, где и остановится. Настоящие торжества начнутся, в сущности, на следующий день на комитатском собрании, созванном специально для этой цели. Губернатор принесет там присягу, затем его будет приветствовать главный нотариус Тамаш Вер, губернатор в ответ произнесет свою речь и так далее.

Программа показалась бедноватой (она выражала, очевидно, тамошние настроения). Заметил это и Коперецкий и долго ворчал: дескать, не успел он еще вступить в комитат, как его уже обворовывают. Куда девались из программы девицы в белых платьях? Что это за наглость такая! Неужели он без этого станет губернатором? Кроме того, ни оркестра, ни факельного шествия с музыкой… Да, плохо все это начинается.

— Не мудрено, — утешал его Малинка, — ведь они еще незнакомы с вашей милостью.

— То-то и дело, что незнакомы. Потому и удивляюсь, иначе разве я удивился бы.

«Бонтойский вестник», который они внимательно прочли от корки до корки, тоже не дал им благоприятного прогноза. Из черного леса букв дул холодный ветер и, ухмыляясь, выглядывали злобные гномы. Из различных статей и сообщений так и струились любовь и тепло к уходившему в отставку губернатору. Пели осанну заходящему солнцу. Ну и странные же люди, эти мадьяры!

Впрочем, Малинка совсем не чувствовал этого холода, напротив, ему было жарко, он потел над сочинением речи. Он уже немало задач выполнил за свою жизнь, но ни одна не давалась с таким трудом, быть может, потому, что ему хотелось создать нечто необычайное. За образец он взял Цицерона, Кёльчеи[23], читал их речи, чтобы черпать из них вдохновенье. Два-три раза поднимался на хоры парламента, слушал выступления депутатов и написал кое-что под впечатлением их речей, но когда прочел Коперецкому, тот остался недоволен.

— Нехорошо, amice[24], нехорошо!

— Почему нехорошо?

— Откуда я знаю. Просто нехорошо.

Тогда Малинка изучил речь Антония над телом Цезаря и написал величественное вдохновенное послание, причем александрийским стихом, — приятно было слушать эти ритмы. Надо отдать ему должное, Малинка обладал прекрасным слогом. Коперецкий выслушал и это. Потом пренебрежительно махнул рукой.

— Тоже нехорошо.

Тогда бедняга Малинка с превеликим трудом отыскал одну речь в старых протоколах, присланных вице-губернатором. Речь эту держал нынешний вице-губернатор в 1868 году, когда он был еще главным нотариусом. Тогда вводили в должность барона Яноша Аранчи, и речь была произнесена в качестве наказа губернатору от комитата. Теперь же Малинка все так переиначил, что те же самые словесные выкрутасы, громкие сентенции, избитые сравнения и разные запутанные риторические тирады губернатор должен был произнести в качестве обещаний на будущее. От радости и удовольствия у Коперецкого даже глаза загорелись.