Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец Страница 11

— В этом находится, — говорит рош-иешива, — много степеней: один знает часть мелодии, другой — половину, а третий и всю мелодию. Наш ребе, благословенна память его, знал всю мелодию, и даже с припевом… Я едва удостоился вот этакого кусочка, — прибавляет он печально, отмеривая кончик костлявого пальца, и продолжает:

— Есть мелодия, которая нуждается в словах. Это совсем низкая степень… Есть более высокая степень: мелодия, которая поется без слов — чистая мелодия. Но для этой мелодии еще нужен голос, нужны уста, откуда голос выходит. А уста, — понимаешь ты, — ведь плоть. И самый голос нечто, правда, более благородное, но, все-таки, плотское, земное…

Допустим, что голос стоит на границе между плотским и духовным!

Но все-таки мелодия, которая выводится голосом, которая зависит от уст, еще не чиста, еще не совсем чиста, — она еще не есть истинно духовное!..

Истинная мелодия поется совсем без голоса, поется внутренне, в сердце, в тайниках существа…

Вот в этом-то и заключается сокровенный смысл слов царя Давида «Все кости мои славословят»… Песнь должна звучать в самом мозгу костей, там должна раздаваться мелодия — высшая хвала Всеблагому. Это не песнь человека из плоти и крови, не надуманное звукосочетание, — это уже частица мелодии, которой Бог сотворил вселенную, частица души, которую он вселил в нее… И так поют Горние Сферы! Так пел и наш ребе, благословенна память его!

Беседу прервал растрепанный парень, опоясанный веревкою. Он вошел в бет-гамедраш, поставил на стол перед рош-иешивой миску с кашей и кусок хлеба и грубым голосом проговорил:

— Ребе Тевель посылает рош-иешиве обед, — повернулся и, выходя, прибавил: — за миской приду потом.

Оторванный этим грубым голосом от божественной гармонии, рош-иешива медленно поднялся и, волоча свои огромные сапоги, направился к рукомойнику.

На ходу он продолжает говорить, но уже с меньшим воодушевлением. Ученик следил за ним своими горящими, восторженными глазами.

— Но, — продолжает реб Иекель своим печальным голосом, — я даже не удостоился постичь, какой это степени! Через какие врата нужно входить! Видишь ли, — добавляет он с улыбкой, — «заклинания», какие нужны для этого, я знаю и, может быть, еще сегодня вечером открою их тебе.

У ученика глаза чуть из орбит не вылезают. Он сидит с раскрытым ртом, ловя каждое слово. Но учитель прерывает свою речь. Он умывает руки, вытирает их, читает предобеденную молитву, идет к столу и дрожащими губами произносит благословение над хлебом.

Дрожащими, костлявыми руками приподнимает он миску. Пар покрывает его исхудавшее лицо теплой дымкой. Потом ставит миску обратно, берет ложку в правую руку, а левую греет о край миски, прожевывая беззубыми челюстями первый кусок хлеба с солью.

Согрев лицо и руки, он сильно морщит лоб, стягивает свои синие, тонкие губы и начинает дуть на миску.

Все время ученик не спускает с него глаз. А когда учитель подносит к губам первую ложку каши, его что-то схватывает за сердце. Он закрывает лицо руками и как-то весь съеживается.

Через несколько минут входит другой парень с мискою каши и хлебом:

— Реб Тосеф посылает ученику обед!

Но ученик не отнимает рук от лица. Рош-иешива кладет ложку и подходит к ученику. Некоторое время он глядит на него с гордой любовью, потом обертывает руку полой своей одежды и дотрагивается до его плеча.

— Тебе принесли обедать, — будит он его ласковым голосом.

Печально и медленно отнимает ученик свои руки от лица. А лицо его еще бледнее, запавшие глаза горят еще более дико.

— Знаю, ребе, — отвечает он, — но я сегодня есть не буду.

— Четвертый день поста? — спрашивает рош-иешива, удивленный, — и без меня? — добавляет он с упреком.

— Это другой пост, — отвечает ученик, — это пост покаянный.

— Что ты говоришь? Ты — и покаянный пост?!

— Да, ребе! покаянный пост… минутой раньше, когда вы начали обедать, у меня явился соблазн, преступить заповедь «Не пожелай!»

Поздней ночью ученик будил учителя. Они оба спали в синагоге друг против друга на скамейках.

— Ребе! ребе! — звал он слабым голосом.

— Что такое? — проснулся рош-иешива с испугом.

— Я только что был на высшей ступени…

— Каким образом? — спрашивает рош-иешива, еще не совсем оправившийся от сна.

— Во мне пело!..

Рош-иешива разом поднялся.

— Каким образом? Каким образом?

— Я сам не знаю, ребе, — ответил ученик еще более слабым голосом. — Я не мог заснуть, углубившись в смысл ваших слов… Мне хотелось непременно узнать эту мелодию… и, от великого горя, что не могу постигнуть ее, я начал плакать… Все плакало во мне, все мои члены плакали перед Творцом, мира. Тут же я употребил заклинания, которые вы мне поведали. И — странно — не устами, а как-то внутренне… само собою… Вдруг мне стало светло… я держал глаза закрытыми, а мне было светло, очень светло, ослепительно светло…

— Вот, вот! — шепчет, нагибаясь к нему рош-иешива.

— Потом мне стало от этого света так хорошо, так легко… мне казалось, что я стал невесомым и в состоянии летать…

— Вот! Вот!

— Потом мне стало радостно, весело, бодро… лицо было неподвижно, губы тоже, а я все-таки смеялся… и таким добрым, таким сердечным, таким сладостным смехом!

— Вот! вот! вот! от радости!

— Потом что-то стало звучать во мне, напевать, напевать, точно начало мелодии…

Рош-иешива соскочил со своей скамейки и одним прыжком очутился около своего ученика:

— Ну… ну…

— Потом я услышал, как во мне запело!

— Что ты испытывал? Что? Что? Говори!

— Я испытывал, что все внешние чувства мои заглушены и закрыты, а внутри что-то поет, и так, именно, как следует: без слов, вот так…

— Как? Как?

— Нет, я не умею… но прежде я знал… потом из пенья получилось… получилось…

— Что получилось?.. что?

— Нечто вроде музыки, точно внутри у меня скрипка пела… Или, будто Иона-музыкант сидел во мне и играл застольные песни, как за трапезой у цадика. Но тут игра была лучшая, более нужная, более одухотворенная. И все — без голоса, без всякого голоса, нечто чисто духовное…

— Благо тебе! Благо тебе! Благо тебе!

— Теперь все исчезло, — говорит ученик печально. — Теперь опять раскрылись мои чувства, и я так устал, так… у-устал…

— Ребе! — закричал он вдруг, хватаясь за сердце. — Ребе! Читайте со мною отходную!.. За мною пришли. Там, в Горних Высотах, недостает певца! Ангел с белыми крыльями!.. Ребе! ребе! «Слушай, Израиль! Слушай-й… Из…»

Все местечко, как один человек, желало себе подобной кончины, но для рош-иешивы и этого было мало:

— Еще несколько постов, — охает он, — и он