Жан Жионо - Гусар на крыше Страница 13

— Ну подходи! — сказал он.

Анджело вплотную подошел к бочкам. Ружье по — прежнему было направлено на него. Человек уставился на Анджело своими свиными глазками:

— Есть у тебя пропуск?

Так как Анджело не понимал, о чем идет речь, человек объяснил ему, что это что-то вроде паспорта, который ему должен выдать мэр деревни и без которого его не пропустят.

— Зачем это надо? — спросил Анджело.

— А затем, чтобы подтвердить, что ты не болен и что ты не принес на своих подметках холеру.

«Черт возьми, — подумал Анджело, — сейчас совсем не время говорить правду».

— Ну уж чего нет, того нет, — сказал он. — У меня не было ни малейшего желания ее подцепить, а потому я сразу же смотал удочки, как только услышал о первом случае. Впрочем, я был в горах и даже не заезжал в деревню, поэтому у меня и нет ни пропуска, ни даже куртки.

Человек смотрел на голову лошади и на ее упряжь. А надо сказать, что она была весьма элегантной. Налобник и намордный ремень уздечки были отделаны серебром, а цепочка удил и кольца подбородочного ремня были даже из массивного серебра.

Человек воровато огляделся.

— У тебя кое-что найдется? — спросил он.

Анджело растерянно молчал.

— Ну, монеты у тебя есть? Все-то тебе надо объяснять. Сразу видать, что с гор спустился, — сказал человек и пошевелил большим и указательным пальцами так, словно пересчитывал деньги.

Эта наивность спасла Анджело от гораздо большей неприятности, чем просто остаться без обеда. После пережитых героических дней он был так счастлив встретить человека, от нехитрого плутовства которого веяло таким успокоительным эгоизмом, что он был буквально заворожен им. А кроме того, он был очень голоден, да и мысль о холере, несмотря на все его высокомерие, тревожила его.

— Ну конечно, есть, — глупо брякнул Анджело.

— Хоть сто франков-то у тебя найдется?

— Да, — ответил Анджело.

— Мне нужно двести, — ответил человек. — Сверни с дороги и перейди вон тот ручеек. Смотри хорошенько, чтобы другие часовые, которые патрулируют дорогу к баррикаде Сен-Венсен, тебя не заметили, и иди сюда с этой стороны. И не вздумай удирать: я тебя держу на мушке, и будь покоен, мне ничего не стоит шлепнуть человека. — Он засучил рукава своей блузы, и Анджело увидел на огромной волосатой руке каторжное клеймо. Каторжник устрашающим образом вращал своими свиными глазками, но Анджело невольно находил нечто обнадеживающее и в этих гримасах, и даже в бритом лице со следами стольких пороков.

Однако, переходя через ручей и убедившись, что в чаще, насколько он мог видеть, никого нет, Анджело, скрытый до пояса зарослями ольхи, сунул руку в карман и отсчитал десяток луидоров из тех, что были завернуты в носовой платок. «Ну а остальное, голубчик, дудки! Мне ведь тоже нужны деньги. И я тебе покажу, что в горах тоже умеют стрелять. Как приятно иметь дело всего лишь с мошенничеством двуногих».

— Чего ты там копаешься? — крикнул каторжник. — Нечего ворон считать. Если не умеешь ездить верхом, ходи пешком, мой мальчик. Я за то, чтоб богатство делить поровну, вот увидишь. Давай поближе. А ну позвени, — сказал он, когда Анджело подошел к нему.

«Идиот, — подумал Анджело, — он не понимает, что, если я натяну поводья и дерну, лошадь встанет на дыбы и ударит его в грудь передними копытами. А тогда прощай, золотенъкие!»

— Вот все, что у меня есть. Рад буду, если это доставит вам удовольствие, — сказал он и вынул из кармана шесть двадцатифранковых монет.

— Пой, пой. Ты знаешь слова, а я знаю мотив. Выкладывай остальное. Кто мне помешает всадить тебе пулю в лоб и сказать, что ты хотел нарушить приказ? — спросил каторжник.

— Думаю, те, что спускаются сейчас с холма, вполне могут вам помешать, — холодно ответил Анджело и высвободил одну ногу из стремени.

Каторжник повернул голову, чтобы посмотреть в сторону холма, и тут же получил удар ногой в подбородок. Он упал навзничь, выпустив из рук ружье. Одним прыжком Анджело оказался на нем и приставил пистолет к груди.

— Эй-эй, друг, брось эти шутки. Где это ты выучился таким приемчикам? Признайся, я ведь не слишком много требовал. Да брось ты свою пушку. Я бы запросто мог тебя уложить, когда ты был с той стороны. И честно скажу, я уже собирался это сделать, если бы ты не оказался таким глупым. Ты здорово умеешь придуриваться.

— Лучше, чем ты думаешь, — сказал Анджело. — И я тебе еще не показал все, что умею делать. Но я буду великодушен и оставлю тебе то, что дал, если ты достанешь мне что-нибудь поесть.

Анджело перебросил ружье каторжника через бочки, и оно упало шагах в двадцати от баррикады, потом быстро провел рукой по его бокам, чтобы убедиться, что у него нет ножа за поясом; впрочем, на нем была форменная блуза без карманов.

— В тюрягах теперь не тот народ пошел. А лет пять назад вам бы ваша штука не удалась, молодой человек.

— Ну, главное все делать вовремя, — ответил Анджело, улыбаясь. Ему был очень симпатичен этот уродливый, как жаба, толстяк.

— Ну, раз вы такой философ, — сказал толстяк, — то все прекрасно. У меня есть колбаса и хлеб, пойдет? Мы тут как сыр в масле катаемся, с тех пор как нас поставили стеречь напуганных людишек. Кстати, могли бы и не швыряться моим ружьишком. А вообще-то так мне и надо, в другой раз не буду оказывать услуги.

Анджело, хоть у него и текли слюнки при виде хлеба, все-таки счел благоразумным сначала сесть на лошадь и лишь потом вонзить зубы в свою краюху. И пока толстяк искал свое ружье по ту сторону баррикады, Анджело поскакал к густым зарослям ив, пересек их и потом еще добрых полчаса пришпоривал лошадь.

Спускалась ночь, но он скакал еще час, прежде чем окончательно стемнело. Он увидел, что выехал на пересечение долин и что его тропинка вливается под прямым углом в широкую проселочную дорогу. «Здесь надо вести себя, как на вражеской территории, — подумал он. — Урок пошел мне на пользу. Здесь тоже могут быть баррикады. Поеду-ка я лучше напрямик через поля». Справа от него журчал ручей, который позволил ему обогнуть баррикаду каторжника. Этот ручей впадал в другой, более мощный, гулко ворочавший гальку в тишине ночи. «Переходи на ту сторону, — сказал себе Анджело, — и держись на ровном расстоянии от дороги, так, чтобы тебе были видны тополя на ее обочине, и от этого потока, который постоянно напоминает о себе своим грохотом». Необходимость применить на деле свои военные навыки приводила его в восторг. Это отвлекало его от возвращавшихся с наступлением ночи воспоминаний о «маленьком французе», который отвечал безжизненным оскалом и прожорливым лисам, и негашеной извести капитана.

Сначала Анджело попал в заросли колючего кустарника, откуда он выбрался с большим трудом, оставив на ветках обрывки своей рубашки. Наконец он выехал на скошенные поля и смог продвигаться спокойно. Ночь была густой, без единой звездочки. Только по шелковистому шелесту он догадывался, что проезжает мимо тех рощ, которые видел в свете заходящего солнца.

Поле казалось бесконечным. Лошадь иногда спотыкалась о небольшие бугорки, но тотчас же энергичным движением выбиралась на ровную дорогу.

«Все-таки странно, — подумал Анджело, — эти поля должны принадлежать какой-нибудь деревне или по крайней мере трем или четырем фермам, а я не вижу никаких следов домов». Еще не поздно, и в окнах должен бы быть свет. Присмотревшись, он различил белеющие в темноте силуэты домов. Можно было предположить, что в некоторых из них окна и двери распахнуты настежь.

«Я, должно быть, еду мимо густых зарослей жасмина. Гроза, вероятно, сбила цветы, и теперь они гниют на дороге», — подумал Анджело, почувствовав густой сладковато-навозный запах. И вдруг он понял, что это был запах брошенных трупов. Забыв об осторожности, он пришпорил лошадь, которая, вся дрожа, продолжала осторожно продвигаться вперед.

В предгорьях соловьи поздно вьют гнезда. Анджело слышал, как они перекликаются в густой листве. В гулкой тишине ночи их трели звучали словно переливы золотых колокольчиков. Он вспомнил, что эти птицы плотоядны. Ему приходили в голову странные мысли о соловьях, о мертвецах, которыми они, должно быть, питались, и об этих золотистых трелях, отражающихся от сводов ночи.

Вскоре запах раздавленных цветов жасмина уступил место другому, более сильному запаху, такому густому, что, если бы не мрак, можно было бы видеть, как он, словно дым, клубится над землей. Кусок колбасы и краюха хлеба каторжника только раздразнили голод Анджело, поэтому запах, хотя и противный, показался ему аппетитным. Казалось, что где-то жарится огромный дрозд, или вальдшнеп немного с душком, или фазан, до которого так охочи старые гурманы. «Я не слишком люблю дичь, — думал он, — но для тех, кому уже доступны лишь радости чревоугодия, это — настоящее наслаждение; они заменяют им любовь. Во всяком случае, я бы не отказался от нескольких кусочков подрумяненного хлеба, на который намазывают хорошо прожаренное, с легким душком мясо». Однако запах был настолько силен, что вскоре показался ему тошнотворным. Волна соленой слюны подкатила к горлу, и он вынужден был нагнуться, чтобы извергнуть ее.