Кнут Гамсун - В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш) Страница 15

Нѣтъ, въ шесть, говоритъ Карнѣй.

Мы никакъ не можемъ столковаться. Карнѣй доказываетъ намъ что-то, изъ чего мы понимаемъ только, что сто рублей погибли, и что завтра у него всего только три лошади.

Логика его не совсѣмъ ясна намъ. Съ тремя лошадьми еще болѣе причинъ пуститься въ путь съ пяти часовъ, если мы хотимъ добраться до Ананура. Послѣ многихъ операцій съ соломинками и часами и усиленныхъ повтореній указанія времени по-русски, Карнѣй, наконецъ, покоряется и киваетъ намъ въ знакъ пожеланія доброй ночи.

Поѣвши, мы снова выходимъ наружу, чтобы взглянуть на мертвую лошадь. Зачѣмъ только они оттащили ее такъ далеко отъ станціи? Не скрываются ли за этимъ фактомъ отчасти здѣшнія кавказскія христіанскія воззрѣнія? Здѣсь, какъ и во многихъ другихъ странахъ, первое, разумѣется, чему научились христіане, воздержаніе отъ конины. Потому-то и лежалъ раздувшійся языческій трупъ въ сторонѣ, на дорогѣ, подальше отъ всѣхъ людей, — казалось, никто не желалъ даже воспользоваться шкурой. Въ этомъ случаѣ кавказцы правы, если бы только христіанство ихъ вообще не было столь сомнительно. Правда на Кавказѣ разбросаны повсюду развалины церквей временъ царицы Тамары (1184–1212), а также и церкви позднѣйшей эпохи, но, несмотря на это, и понынѣ еще большое число кавказскихъ племенъ магометане. По ту сторону горъ, въ Баку, существовали еще лѣтъ пятьдесятъ огнепоклонники, а въ южномъ Кавказѣ, ближе къ Арменіи существуютъ даже поклонники бѣсовъ. Когда чеченцы въ среднемъ Кавказѣ были побѣждены русскими и должны были присягать русскому царю, то они сдѣлали это подъ непремѣннымъ условіемъ, что имъ позволятъ поклясться ихъ собственнымъ богомъ Гальгердомъ.

Луна и звѣзды сіяютъ. Лошадь все еще лежитъ на прежнемъ мѣстъ, раздувшаяся, языческая и отвратительная, двѣ собаки сидятъ подлѣ и сторожатъ ее. Но вотъ, подходитъ человѣкъ съ клещами въ рукахъ. То молодой еще человѣкъ. Онъ перекатываетъ дальше раздувшійся трупъ, подтруниваетъ надъ нимъ и говоритъ «прр», какъ будто для того, чтобы побудить мертвое животное лежать смирно. Этого онъ, можетъ статься, и не дозволилъ бы себѣ съ христіанскимъ трупомъ. Но вотъ, онъ снимаетъ подковы съ павшей лошади; вскорѣ затѣмъ является Карнѣй, и оба сговариваются воспользоваться также и шкурой. Почему бы и не такъ?

Оба человѣка распарываютъ кожу вдоль живота и ногъ и начинаютъ обдирать животное. Карнѣй грустенъ и не говоритъ ни слова, но молодой человѣкъ жалуется, что плохо видитъ, посматриваетъ на небо и ворчитъ, словно желая сказать: тамъ наверху, сдается мнѣ, не почистили сегодня хорошенько своей лампы! Потомъ молодой человѣкъ отправляется за фонаремъ и вновь возвращается. Нѣсколько старыхъ и молодыхъ людей приходятъ съ нимъ; они словно почуяли на немъ запахъ бойни, и съ этой минуты не могли отдѣлаться отъ желанія послѣдовать за нимъ.

Мы всѣ стоимъ подлѣ и смотримъ.

Вдругъ нѣсколько человѣкъ вытаскиваютъ изъ ноженъ свои ножи и начинаютъ вмѣстѣ съ другими сдирать кожу. При этомъ они, кажется, испытываютъ настоящее наслажденіе, щупаютъ руками обнаженное мясо, грѣются объ него и посмѣиваются разгоряченнымъ, глухимъ смѣхомъ. Или въ нихъ пробуждаются языческіе инстинкты?

Разъ, два, три, — кожа содрана съ животнаго черезъ голову, и другая лошадь подъѣзжаетъ съ тачкой, чтобы увезти трупъ. Вдругъ какой-то жадный человѣкъ погружаетъ остріе своего ножа въ животъ мертвой лошади и вскрываетъ его. У всѣхъ вырывается подавленное восклицаніе, какъ бы слабое выраженіе ихъ довольства, и вскорѣ многіе роются руками во внутренностяхъ и громко разговариваютъ, словно хотятъ заглушить одинъ другого. Самъ Карнѣй не принимаетъ въ этомъ участія, онъ, значитъ, лучшій христіанинъ, чѣмъ тѣ, другіе, онъ даже отшвырнулъ отъ себя на землю идолопоклонническую шкуру и ничего не хочетъ имѣть съ ними общаго. Но онъ все-таки посматриваетъ на рѣзню, и въ его глазахъ какъ будто даже загорается огонекъ.

Со станціи подходитъ еще человѣкъ, и мы едва довѣряемъ нашимъ собственнымъ глазамъ, это хозяинъ гостиницы. Неужто и онъ хочетъ принять участіе? Онъ приказываетъ прекратить изувѣченіе трупа и проситъ у Карнѣя позволенія отрѣзать нѣкоторыя части туловища и ногъ. Карнѣи отворачивается и отказываетъ. Хозяинъ суетъ ему деньги, и Карнѣй снова отворачивается, но беретъ деньги.

Тогда хозяинъ указываетъ на тѣ куски, которые желаетъ получить, и многіе съ удовольствіемъ принимаются свѣжевать тушу. Хозяинъ беретъ въ помощь двоихъ человѣкъ и уноситъ заднія ноги и филейныя части. Филе, думаю я, филе и щи для проѣзжающихъ путешественниковъ! Если только хозяинъ со всѣмъ своимъ штатомъ не промахъ, то они не позже, какъ сегодня же вечеромъ, попробуютъ этого мяса, потому что онъ, ясное дѣло, пускаетъ въ дѣло конину

Карнѣй настаиваетъ, чтобъ увезти на тачкѣ останки лошади; но мясники все еще не могутъ съ ними разстаться, тамъ есть еще лакомые кусочки, и каждый раздираетъ себѣ свою часть легкаго или печени, а потомъ уже уходитъ съ добычей прочь. Карнѣй отвертывается и допускаетъ все это. Останки, увезенные, наконецъ, на тачкѣ, все были еще достаточно велики, — то были раздувшіяся кишки.

Я невольно вспоминалъ Гаакона Адальштейнефостра на кровавомъ торжествѣ въ Ладѣ. Король боролся, чтобы избѣгнуть конины, но народъ принуждалъ его съѣстъ ее. Король же позналъ христіанское ученіе въ Англіи и не хотѣлъ вкушать лошадинаго мяса. Тогда крестьяне просили его съѣсть по крайней мѣрѣ хоть супу, но и этого не желалъ онъ, и отказался. Въ концѣ-концовъ они требовали только, чтобъ онъ хоть попробовалъ жиру; но нѣтъ, король не измѣнилъ своимъ убѣжденіямъ. Тогда крестьяне хотѣли напасть на него, и Сигурду Ярлу пришлось вступиться и быть посредникомъ.

Разинь только ротъ надъ котелкомъ, сказалъ онъ королю. Но ручка котелка была покрыта жиромъ отъ пара, подымавшагося отъ кушанья, и король разостлалъ прежде на ручку котла полотняный платокъ, а тамъ уже разинулъ надъ нимъ ротъ. Однако все же онъ сдѣлалъ это; но ни одна изъ партій не была удовлетворена, какъ говоритъ преданіе.

Легенда разсказываетъ, что на Рождество, годъ спустя послѣ этого, произошла новая ссора. Крестьяне собрались туда большими толпами и требовали, какъ прежде, чтобы король принесъ жертву. Но король не хотѣлъ этого. Выпивая кубокъ воспоминанія, онъ осѣнилъ его крестомъ. Что же это онъ дѣлаетъ, сказалъ Кааръ фонъ Грютингъ. Онъ дѣлаетъ знакъ молота Тора, отвѣчалъ плутоватый Сигурдъ Ярлъ.

Но крестьяне были недовѣрчивы, они потребовали, чтобы король пилъ кубокъ воопоминанія безъ знака Торова молотка. Король долго отказывался, наконецъ уступилъ и выпилъ кубокъ, не сотворивъ надъ нимъ крестнаго знаменія. Тогда снова выступила на сцену конина, и отъ короля потребовали, чтобы онъ съѣлъ ее. Но онъ отказался. Крестьяне стали угрожать ему насиліемъ, и Сигурдъ Ярлъ просилъ его уступить. Но король былъ христіанинъ англичанинъ, и его нельзя было склонить на это. Онъ съѣлъ только два кусочка лошадиной печенки.

Ахъ, Карнѣй Григорьевичъ, у тебя много предшественниковъ, и будетъ еще не мало послѣдователей! Такъ суждено, вѣроятно…

Мы возвращаемся на станцію и собираемся лечь спать. Доброй ночи. Но для чтенія у меня только старый нумеръ «Nya Prassen», который уже такъ много разъ прочитанъ мною, что я не въ состояніи хоть сколько-нибудь заинтересоваться имъ. Тамъ помѣщено о военномъ совѣтѣ въ Реннѣ «Krigsrätten і Rennes», о «Sammaiisvärjningen mot republiken», о «Krigsryktena fran Transvaal», о «Oroligheterna i Böhmen», о чумѣ въ Опорто «Pest in Oporto», — но мнѣ, право, не хотѣлось ложиться и еще разъ перечитывать обо всѣхъ этихъ вещахъ. Ахъ, я долженъ былъ еще не разъ впослѣдствіи довольствоваться на сонъ грядущій этимъ чтеніемъ и въ немъ искать утѣшенія. Только на обратномъ пути, въ равнинахъ Сербіи могъ я, наконецъ, выбросить эту старую газету за окно купэ… Я снова выхожу на дворъ и, несмотря на темную ночь, брожу по станціи. Я попадаю на задній дворъ. Это большая просторная площадка, окруженная строеніями. При мягкомъ свѣтѣ луны и звѣздъ вижу я, какъ приходятъ и уходятъ одѣтые въ кафтаны люди съ лошадьми, которыхъ ставятъ въ конюшню или выводятъ изъ нея, готовя къ отъѣзду. Время отъ времени отворяются двери главнаго зданія, и кто-то кричитъ во дворъ непонятныя слова, потомъ изъ одной изъ конюшенъ отвѣчаютъ другими, столь же непонятными словами. Среди двора лежитъ верблюдъ и пережевываетъ; какой-то человѣкъ дразнитъ его мимоходомъ и тычетъ въ него палкой, тогда онъ принимается кричать и поднимаетъ голову до человѣческаго роста, не вставая съ мѣста. Я слышу, какъ въ стойлахъ фыркаютъ и жуютъ маисъ лошади.

Мнѣ такъ необыкновенно хорошо этой звѣздной ночью, среди всѣхъ этихъ людей и животныхъ. Мнѣ чувствуется, словно и здѣсь, на далекой чужбинѣ я нашелъ уютное мѣстечко. Расхаживая взадъ и впередъ останавливаю я одного изъ людей и предлагаю ему папироску, единственно для того только, чтобы войти съ нимъ въ дружескія отношенія и не быть прогнаннымъ изъ моего мѣстечка; когда же я даю ему огня, то свѣчу ему спичкой въ лицо и разсматриваю его. Все это исключительно красивыя, худощавыя фигуры, коричневыя лица арабскаго типа, довольно похожія другъ на друга. Они словно вылиты изъ стали, и положительно удовольствіе наблюдать ихъ походку и осанку.