Марсель Эме - Вуивра Страница 16

— Как это так?

— Я уже была на этих равнинах и в этих Юрских горах задолго до появления дьявола, и даже задолго до появления человека. Тысячи лет я жила одна-одинёшенька, вместе с лесом и зверями, которые и составляли всё живое на земле.

— Наверное, это было не слишком весело, — сказал Арсен.

— Среди зверей встречались и страшные, но, если подумать, страшнее всего был сам этот край. Леса, куда не проникал свет, заболоченные земли, топи, гнилые места, где кишела всякая гадость, — вот что представляла собой эта низменность. Я старалась чаще держаться гор, сидела у грохочущих потоков, бродила по утёсам. День и ночь слышала я голоса волков, северных оленей, зубров, медведей, носорогов, мамонтов.

— Собаки иногда тоже сильно надоедают своим лаем, — заметил Арсен.

— Я, — продолжала Вуивра, — существовала до жизни, я была моделью, формой, по которой она пыталась медленно отливаться. Во взгляде зверей я искала свет разума, который возвестил бы об окончании моего одиночества. Я дожидалась появления первых людей. С какой любовью и беспокойным упованием я сопровождала их, когда они делали свои первые шаги по юрским равнинам и горам. Я вела за руку моих дорогих сгорбленных монстров с согбенными коленями и низкими черепами в гроты Арле, Рошданна, Гонвиляра, Рошфора, чтобы они могли там защититься от хищников, от морозов и бурь. Вместе мы научились добывать огонь и говорить: «Га но крр крр уа».

Вуивра заговорила на языке доисторических жителей Юры. Арсен прикрыл ладонью рот, подавляя зевоту. Через плечо окинул взглядом равнину. Вдали повозка уже подъезжала к ферме. Ещё минут пять, и в путь, чтобы не торопясь прийти как раз вовремя, главное не слишком рано.

— Они хорошо меня знали, — продолжала Вуивра. — Я была для них и убежищем, и надеждой. Они называли меня матерью людей, жизнью, светом, землёй, солнцем, источником. Впоследствии этих имён становилось всё больше, и из них стали возникать боги. Гордясь жителями Юры, я видела, как они растут, а они, гордясь собственной отвагой и своей предприимчивостью, не забывали, какую роль во всём этом сыграла я. Я была вместе с вами в ваших городах, расположенных на берегу озера Шален, а позднее — в ваших секванских городах: в Безансоне, Абиолике, Мандере, Сегободиуме, Арентоде. Боги меняли имена, но оставались всё теми же богами, а это значит, что в своём экстазе вы увековечивали меня. В Ликсавиуме, нашем теперешнем Люксее, куда богачи из Секвании приезжали на воды, вы поклонялись мне, нарекая Сироной, богиней вод, но я узнаю себя и в Минерве, и в Аполлоне. Вот время-то было, а как прекрасны были жители моей страны! О дьяволе тогда никто и не слыхивал. Те сила, грация и благородство, которыми они наделяли своих богов, составляли сокровищницу их упований. Это они самим себе давали обеты, что в один прекрасный день сравняются со своими богами…

— Слушать тебя не скучно, — сказал Арсен, вставая, — но мне пора идти.

Вуивра тоже встала и сказала, взяв его за руки:

— Как видишь, между мной и дьяволом нет ничего общего. Я — девушка без всяких загадок. Я люблю леса, пруд, реку, все времена года. Я беззаботна, я просто живу ради игр и удовольствия. Во мне слишком мало таинственности, чтобы я могла послужить пристанищем какому-нибудь бесу. Вот в ком действительно много всякой темени, так это в тебе. В твоей деревянной голове всё тонет во мраке и тумане. Но это вы все, жители Юры, стали такими, когда пришли проповедники бесконечности, чтобы отвратить вас от ваших богов.

— Это только ты так думаешь.

— Это я так думаю? Ах, если бы ты знал тех, кто жил здесь раньше! Они были не то, что вы, теперешние — не ощупывали себя, не заглядывали в своё сознание, пытаясь отыскать первый конец бесконечности. А всё очень просто — они стремились быть похожими на меня.

— Ну ладно, я всё-таки пошёл.

Арсен хотел отдёрнуть руки, но Вуивра удержала их в своих ладонях и сказала, прижавшись к нему:

— Ну теперь-то ты веришь, что я не дьявольское отродье?

Склонившись над лицом Вуивры, Арсен вдыхал её запах. Тело её пахло лесом, землёй, росой. Она раскинула руки, словно дерево — свои ветви. В её зелёных глазах струилась река, а волосы у неё были чёрные, как тот тёмный бор, что закрывал горизонт. Кожа её сияла радостью юрского лета, утренней невинностью зверей и детским упоением от незамысловатых и буйных игр. Дьявола тут и в помине не было, и Арсену пришлось с этим согласиться. Однако невинность эта выглядела ещё более подозрительной и из-за неё Вуивра казалась ему ещё более необычной, ещё менее человечной, чем в том случае, если бы она являлась бесом, который людям всё-таки немного сродни.

— Может статься, мы ещё поговорим об этом, — произнёс он, уходя.

Поставив повозку с сеном в ригу, Виктор глотнул немного вина и вскочил на велосипед, чтобы заехать к кузнецу и поторопить его с ремонтом ступицы колеса от косилки. Юрбен, не дожидаясь Арсена, залез на повозку и стал разгружать её. Он стоял, широко расставив ноги, втыкал вилы в сено и подавал его Эмилии, которая брала сено в охапку и передавала Белетте. Хотя на повозке было не так жарко, как под черепичной крышей чердака, Юрбен весь взмок от пота. К усталости примешивалось беспокойство оттого, что он чувствовал неподалёку присутствие Луизы — она отговаривала его заниматься этим, по её словам, непосильным для него делом и теперь подмечала сбои в его работе. Он не мог долго поддерживать первоначальный ритм работы. По мере того как сена на повозке становилось меньше, подавать его наверх становилось всё труднее. Когда он поднимал вилы, руки у него дрожали, движения замедлялись, утрачивая размеренность. Волнуясь, Юрбен делал над собой усилие, но и дыхание, и мускульная сила были у него на пределе. Он стал из-за этого даже хуже видеть, и ему казалось, что вместе с потом из него выходит душа. Отступив назад на шаг, чтобы поднять груз, он почувствовал, как ноги у него подогнулись, и он зашатался. От падения его спасли только вилы, которые он вонзил в сено и на которые опёрся, на мгновение замерев и стоя с растерянно блуждающим взглядом. И в этот момент он услышал то, чего опасался больше всего, голос Луизы, воскликнувшей:

— Мне было страшно за вас! Ну, слезайте же, Юрбен. Эта работа уже не для вас.

Он попытался было ещё раз поднять свою ношу, но тут уж Луиза рассердилась.

— Юрбен, слезайте немедленно. Я не желаю видеть, как вы сломаете ногу.

Старик больше не возражал и, задыхаясь, сел на сено. Арсен, который наблюдал за всей этой драматической сценой с порога риги, вошёл в помещение и ничего не сказал. Обхватив Юрбена обеими руками, он помог ему спуститься с повозки, а сам залез на неё и продолжил работу. Эмилия и Белетта подошли к краю чердака, но, как и Арсен, не произнесли ни слова.

Спустя четверть часа после инцидента Луиза заглянула на конюшню и прошла до клетушки, служившей Юрбену спальней. Он сидел на кровати, выпрямив спину, не шевеля головой и положив ладони на колени. Дабы выразить свою почтительность, он посмотрел на неё, стараясь, однако, не встретиться с нею взглядом из боязни, что она истолкует его как мольбу. У Луизы к горлу подступил комок.

— Вы сегодня слишком много работали. С четырёх часов утра в поле да ещё при такой жаре — есть от чего устать. Вам ведь, Юрбен, как и мне, уже не двадцать лет.

Луиза пришла сказать Юрбену, чтобы он приготовился в октябре покинуть ферму, но ей не хватило смелости. Ей пришлось вспомнить все доводы, которые перечислил Арсен. Сейчас, разгружая повозку, он, должно быть, прикидывал, что выйдет из этой их беседы. Скорее всего, он пришёл в ригу с опозданием специально для того, чтобы Юрбен начал работу, которая ему не под силу.

— Если пойти вам навстречу, — сказала она, — то вы просто погибнете на работе. Вы у нас уже тридцать лет, Юрбен, и можно сказать, что тяжёлый труд высосал из вас все силы. Когда после смерти Александра мои старшие сыновья пошли на фронт, вы работали за всех отсутствовавших, а после этого так и не остановились. Но когда достигаешь определённого возраста, то, несмотря на наше желание работать, работа уже не спорится, как раньше. Один раз пронесёт, второй — пронесёт, а потом хвать, и какой-нибудь несчастный случай, тем более что вы, Юрбен, не из тех, кто себя жалеет. Вам только бы схватиться за работу, а о том, по силам она или нет, даже не думаете.

— Вам виднее, Луиза, что со мной делать, — прошептал Юрбен.

Кротость, прозвучавшая в его голосе, потрясла её. Она села возле него на грубошёрстное одеяло, лежавшее поверх брезентовой складной кровати. Юрбен смутно ощутил иронию, присутствующую в этом дружеском жесте, который, казалось, внезапно сломал барьер между хозяйкой и слугой в тот момент, когда она, чтобы оправдать решение о его увольнении, перечислила все невзгоды, которые влекла за собой старость. Он подумал о том, каким приключением мог бы стать подобный визит к нему Луизы раньше, в течение тех тридцати лет батрачества, наполненных любовью к своей госпоже, любовью немой, любовью без надежды, но не безысходной, довольствовавшейся одним лишь её присутствием. Со своей стороны, Луиза с удивлением вспоминала, какое место занимали некогда в её мыслях этот угол в глубине конюшни и эта жёсткая брезентовая кровать. Оказавшись вдовой, она на протяжении многих лет боролась с искушением прийти вечером к одинокому Юрбену в его клетушку. Его лицо под той же самой фуражкой с откидным клапаном уже тогда обрело это гордое и неприступное выражение испанского вельможи, только двадцать лет назад оно у него было чуть более полным, а тело — сильным. Тогда Луизу неотступно преследовал образ этого мужчины, который, не ведая любовных наслаждений, спал в углу конюшни. После того как она укладывала детей, ей не раз случалось оставлять кухню и направляться в сторону конюшни. Соблазн был тем более силён, что она не сомневалась в нём, в его честности и порядочности. Но всякий раз гордость за своё положение, чувство достоинства почтенной матроны, да ещё какая-то боязнь уронить себя в глазах непорочного человека удерживали её у самой двери. Однажды вечером она всё-таки тихонько к нему вошла. Она неподвижно стояла в темноте, дрожа от желания и тревоги, и слушала дыхание спящего работника, смешивавшееся с дыханием лошадей. Так продолжалось несколько минут, пока она дожидалась внутреннего согласия с самой собой, боясь и надеясь, что вдруг что-то произойдёт и подтолкнёт события. Затем, стыдясь победы над собой и злясь на себя, она на цыпочках вышла.