Лев Мей - Стихотворения Страница 17

И пошли ко дворам, словно с исповеди.

А с конем князя Юрия конюхи

В поводу уж давно дожидаются,

И давно удила конь опенивает.

И ступил в стремя князь, и поехал трапезовать

К своему другу милому, верному,

Ко служилому князю, подручному,

Семеону Мстиславичу Вяземскому.

2

Как у князя Семеона двор - море,

У Мстиславича - света широкое:

Что волной, его травкой подернуло.

Ворота у него и скрипучие,

Да гостям-то уж больно отворчивы;

В огороде кусты и колючие,

Да на ягоду больно оборчивы.

Красен двор - краше терем узорочьем:

Где венец, там отеска дубовая,

Где покрышка - побивка свинцовая,

Где угрева, там печь изразцовая;

Сени новые понавесились,

Не шатаются, не решетятся…

Только краше двора, краше терема

Сам - от он, Семеон - князь Мстиславович:

Знать, рожено дитя в пору - вовремя,

Под воскресный заутренний благовест;

Знать, клала его матушка

В колыбель багрецовую,

Раскачала родимая

От востока до запада.

Не обнес он и нищего братиной;

Сорокатого припер рогатиной;

У него жеребец куплен дорого -

Головою улусного батыря;

У него на цепи пес откормленный -

Взят щенком из-под суки притравленной.

Красен князь удалой, да не только собой -

И хозяйкой своей молодой:

Не жила, не была и красой не цвела

Ни царица одна, ни царевна,

Не светила Руси, что звезда с небеси,

Как княгиня Ульяна Андревна!

Самородна коса, не наемная,

Светло - русою сызмала кована,

Воронена тогда, как подкосье завилося,

Как сердечко в лебяжия груди толкнулося,

Как зажглися глаза синим яхонтом,

Молоком налились руки белые.

Хорошо в терему князя Вяземского:

Все у места, прилажено, прибрано,

Как к великому светлому празднику;

Вымыт пол, ометен свежим веником;

Слюда в окнах играет на солнышке;

Что ни лавка, то шитый полавочник;

Поставец серебром так и ломится;

А в углу милосердие божие:

Кипарисный киот резан травами;

Колыхаясь, лампада подвесная

Огоньком по окладам посвечивает;

А иконы - письма цареградского,

Все бурмицкими зернами низаны;

Самоцветные камни на венчиках.

Стол дубовый накрыт браной скатертью;

За столом оба князя беседуют;

На столе три стопы золоченые:

В первой брага похмельная, мартовская,

Во второй - липец - мед, навек ставленный,

В третьей - фряжское, прямо из за - моря;

По стопам уж и чарки подобраны.

А княгиня Ульяна Андреевна

Под окошком стоит и красуется,

Зеленым своим садом любуется:

Развернулись в нем лапы кленовые,

Зацвели в нем цветочки махровые,

Зацвели и ало и лазорево,

Закадили росным, вешним ладаном,

На утеху певуньям охотливым,

Мелким пташкам лесным, перелетливым.

Говорит Юрий - князь:

"Не управиться:

Больно валит Литва окаянная,

Все к ночи, неторенной дорогою…

Как ни ставь ты настороже загодя

Уж на что тебе парня проворного -

Так и вырежет, так вот и вырежет,

Что косою снесет… как бы справиться?

Аль Москве отписать?.. Ох!.. Не хочется

Всяким делом Василию кланяться".

Говорит ему Вяземский:

"Что же, князь!

У меня бы и кони стоялые,

И дружинники в поле бывалые, Прикажи, осударь, мы уж выручим,

Будем бить, осударь, напропалую,

А Литву не отучим, так выучим.

Только где нам поволишь плечо размять?

Под Смоленском ли, аль под Опочкою?

Аль ходить, так ходить, и коней напоить -

Не Днепром, не Двиной, а Немигою?"

- "Ладно б, - молвил князь Юрий, задумавшись, -

Ладно б! Что ж мы и вправду хоронимся?

От Литвы, что от беса, сторонимся?"

- "Так прикажешь седлать?"

- "С богом, князь Семеон!

Выпьем чарку на путь на дороженьку.

А себя береги: ты покладливый,

Да уж больно под бердыш угадливый".

Оба выпили… Тут-то княгиня Ульяна

Андреевна

И подходит… кровинки в лице ее не было.

Молвит: "Князь Семеон, осударь мой Мстиславович!

Хоть брани, хоть казни - правду выскажу:

Боронись от обидчика - недруга,

Боронися от гостя незваного,

Коль идет, не спросясь, не сославшися,

Встреть беду, коли бог нашлет,

Только сам, осударь, за бедой не ходи,

Головы под беду, под топор не клади.

А меня ты прости, мой желанный…

Вот стучит мне, стучит словно молот в виски,

Кровь к нутру прилила, и на сердце тиски…

Ты прости меня, дуру, для праздника,

Хоть убей, да не езди ты в поле наездное…"

Покачал головою князь Вяземский

И княгине шепнул что-то на ухо:

Посмотрела на образ, шатнулася,

Слезы градом, что жемчуг, посыпались,

И, потупившись, вышла из терема.

Лето красное, росы студеные;

Изумрудом все листья цвеченые;

По кустам, по ветвям потянулися

Паутинки серебряной проволокой;

Зажелтели вдоль тына садового

Ноготки, янтарем осмоленные;

Покраснела давно и смородина;

И крыжовник обжег себе усики;

И наливом сквозным светит яблоко.

А княгиня Ульяна Андреевна

И не смотрит на лето на красное:

Все по князе своем убивается,

Все, голубка, его дожидается.

Видит мамушка Мавра Терентьевна,

Что уж больно княгиня кручинится, -

Стала раз уговаривать… Сметлива

И, что сваха, уломлива старая;

Слово к слову она нижет бисером,

А взгляни ей в глаза - смотрит ведьмою.

Дверью скрип о светлицу княгинину,

Поклонилася в ноги, заплакала…

"Что с тобою, Терентьевна?"

- "Матушка,

Свет - княгиня, нет мочушки:

На тебя все гляжу - надрываюся…

И растила тебя я и нянчила,

Так уж правды не скажешь, а скажется:

Аль тебе, моя лебедь хвалынская,

Молодые годки-то прискучили?

Что изводишь свой век, словно каженница?

Из чего убиваешься попусту?

Ну, уехал - уехал - воротится!

Ты покаме-то, матушка, смилуйся,

Не слези своих глазок лазоревых,

Не гони ты зари с неба ясного,

Не смывай и румянца-то, плачучи.

Не себе порадей, людям добрыим,

Вон соседи уж что поговаривают:

"Бог суди - де Ульяну Андреевну,

Что собой нас она не порадует:

Не видать - де ее ни на улице,

Ни на праздники в храме господнием,

А куды мы по ней встосковалися".

Не гневись, мое красное солнышко,

А еще пошепчу тебе на ухо…

Онамедни князь Юрий засылывал:

"Не зайдет ли, мол, Мавра Терентьевна?"

Согрешила - зашла, удосужившись…

И глядит не глядит, закручинился,

Наклонил ко сырой земле голову

Да как охнет, мой сокол, всей душенькой:

"Ох, Терентьевна - матушка, выручи!

Наказал Новый Торг Спас наш милостивый,

А меня пуще всех, многогрешного,

Наказал не бедою наносною,

А живою бедою ходячею -

Во хрущатой камке мелкотравчатой,

В жемчугах, в соболях, в алом бархате.

Шла по городу красною зорькою,

Да пришла ко дворцу черной тучею,

А в ворота ударила бурею.

Не любя, не ласкавши, состарила,

Без ума, что младенца, поставила".

Вот ведь что говорил, а я слушаю,

Да сама про себя-то и думаю:

Про кого это он мне так нашептывает?

Ну, отслушала все, поклонилася,

Да и прочь пошла…"

- "Полно ты, мамушка, -

Говорит ей Ульяна Андреевна. -

Мне про князя и слушать тошнехонько:

Невзлюбила его крепко - накрепко, -

Словно ворог мне стал, не глядела бы…"

Рассмеялася Мавра Терентьевна:

"Ну ты, сердце мое колыхливое,

Как расходишься ты, расколышешься -

Не унять ни крестом, ни молитвою,

Ни досужим смешком - прибауткою".

Ох ты, ночь моя, ноченька темная,

Молчалива ты, ночь, неповедлива,

Не на всякое слово ответлива,

А спросить - рассказала бы много, утайливая…

Пир горой на дворе князя Вяземского.

Как с обеден ворота отворены,

Так вот настежь и к ночи оставлены,

И народу набилося всякого…

Оттого и весь пир, что сам Юрий - князь

На почет и привет щедр и милостив.

Призвал стольника княжего Якова,

Говорит: "Слушай ты - не ослушайся!

Я бы с князь Семеоном Мстиславичем

Рад крестами меняться, коль вызволит;

А за службу его за гораздую

Не токма что его - дворню жалую…"

И пожаловал бочкою меда залежною,

Что насилу из погреба выкатили,

Приказал выдать тушу свинины увозную,

Приказал отрясти он и грушу садовую,

Чтоб и девкам княгини Ульяны Андреевны

Было чем вечерком позабавиться;

Да копеек московских серебряных

В шапку Якова высыпал пригоршню.

Не забыл даже пса приворотного:

Наказал накормить его досыта.

Пир горой на дворе князя Вяземского:

Конюх Борька подпил и шатается,

Словно руку ему балалайкой оттягивает;

Стольник Яков не пьян - что-то невесел;

А уж Выдру - псаря больно забрало:

Изгибается он в три погибели

Под четыре лада балалаечные -

Спирей, фертом, татарином, селезнем,