Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году Страница 18

— Смотрите же, постарайтесь узнать, кто эта личность, действительно ли он сопровождает эту девицу и зачем?

— Итак, гражданин, ты уверен, что мадмуазель де Верней существует? — спросила г-жа дю Га, пристально глядя на Корантена.

— Существует, мадам, существует во плоти и крови, так же как и гражданин дю Га Сен-Сир.

Незнакомка прекрасно поняла затаенную глубокую иронию этого ответа, и любая женщина на ее месте почувствовала бы смущение. Сын ее внезапно посмотрел на Корантена пытливым взглядом, но тот хладнокровно вынул из кармашка часы, словно не замечая смятения, вызванного его ответом. Даму охватила тревога и желание немедленно узнать, скрывала ли эта фраза коварный умысел или была брошена случайно; самым естественным тоном она воскликнула, обращаясь к Корантену:

— Боже мой, до чего теперь ненадежны дороги! За Мортанью на нас напали шуаны. Мой сын едва не погиб, защищая меня: две пули пробили ему шляпу.

— Как, мадам? Вы были в той карете, которую разбойники ограбили, несмотря на то что ее сопровождал конвой? Представьте, мы прибыли сюда в этой самой карете! Вы, вероятно, ее узнаете. Проезжая через Мортань, я слышал, что шуанов было не меньше двух тысяч и что погибли все, даже путешественники. Вот как пишется история!

Легкомысленный тон и глуповатый вид Корантена придавали ему в эту минуту большое сходство с завсегдатаем «Маленького Прованса»[18], когда тот с грустью слышит, что важная политическая новость оказалась ложной.

— Увы, мадам, — продолжал он, — если проезжих убивают так близко от Парижа, подумайте, какие опасности ждут нас на дорогах Бретани. Право, мне дальше не хочется ехать! Вернусь-ка я в Париж!

— Скажите, мадмуазель де Верней хороша собой и молода? — спросила у хозяйки дама, внезапно пораженная какой-то мыслью.

Ответа она не успела получить: хозяин доложил, что завтрак подан, и это прервало разговор, представлявший для троих собеседников какой-то мучительный интерес.

Молодой моряк предложил матери руку с подчеркнутой фамильярностью, подтверждавшей подозрения Корантена, и, направляясь к лестнице, громко проговорил:

— Гражданин, если ты сопровождаешь гражданку Верней и если она принимает предложение хозяина, не стесняйся, пожалуйста...

Хотя эти слова были сказаны скороговоркой и не очень любезным тоном, Корантен тоже двинулся к лестнице. Молодой моряк крепко сжал даме руку и, когда они поднялись на семь-восемь ступенек выше парижанина, произнес еле слышно:

— Вот каким бесславным опасностям подвергают нас ваши безрассудные поступки. Если откроют, кто мы, как нам спастись? И какую роль вы заставляете меня играть?

Все трое вошли в довольно просторную комнату. Даже тот, кому не приходилось много путешествовать по Западной Франции, понял бы, что хозяин гостиницы щедро извлек все свои сокровища для приема гостей и обставил его с необыкновенной пышностью. Стол был сервирован старательно; яркое пламя топившегося камина выгнало из комнаты сырость; скатерть, салфетки, посуда, стулья были не очень грязны. Корантен по всему заметил, что хозяин, стремясь угодить постояльцам, из кожи лез вон (воспользуемся этим народным выражением).

«Значит, эти люди вовсе не те, кем они хотят казаться, — подумал он. — Молодой человек хитер. Я принимал его за дурака, а теперь вижу, что он, пожалуй, в ловкости не уступит и мне».

Молодой моряк, его мать и Корантен ждали мадмуазель де Верней, за которой пошел хозяин. Но прекрасная путешественница все не появлялась. Питомец Политехнической школы, подозревая, что она жеманится, вышел и, напевая патриотическую песню «Спасем мы наше государство», направился к комнате мадмуазель де Верней, горя желанием преодолеть щепетильность девушки и привести ее с собой. Быть может, он хотел разрешить свои тревожные сомнения, а может быть, намеревался испробовать на этой незнакомке ту власть, на которую притязает каждый мужчина при встрече с красивой женщиной.

«Ну, если это республиканец, пусть меня повесят! — подумал Корантен, когда молодой моряк выходил из комнаты. — Так поводить плечами могут только придворные... А если это его мать, — продолжал он свои размышления, поглядев на г-жу дю Га, — тогда я — папа римский. Я поймал шуанов. Надо удостовериться, какого они ранга».

Вскоре дверь открылась, молодой моряк вошел в комнату под руку с мадмуазель де Верней и с самодовольной галантностью повел ее к столу. Истекший час не пропал даром для дьявола. С помощью Франсины мадмуазель де Верней прекрасно вооружилась: ее дорожный костюм был, пожалуй, опасней бального наряда. В простоте его таилась особая прелесть, — она зависела от того большого искусства, с которым женщина, достаточно красивая, чтобы обойтись без пышных уборов, умеет отвести своему туалету лишь второстепенную роль. Зеленое платье красивого покроя, спенсер, отделанный брандербурами, обрисовывали и подчеркивали ее формы, что было не совсем прилично для молодой девушки, но хорошо выделяло ее гибкую талию, изящный бюст и грациозные движения. Она вошла, мило улыбаясь, что вполне естественно для женщины, которая может показать в улыбке румяные губы, правильный ряд зубов, прозрачных, как фарфор, и две ямочки на щеках, свежих, как у ребенка. Она уже сняла шляпу, почти совсем закрывавшую ее лицо от взглядов молодого моряка, и теперь ничто не мешало ей пустить в ход множество мелких и как будто невинных уловок, какими женщина умеет показать свою красоту, изящество головки и вызвать восхищение зрителей. Какая-то гармония между туалетом и манерами так молодила ее, что г-жа дю Га не решилась дать ей по виду и двадцати лет. Кокетливый ее наряд ясно говорил о желании понравиться, и это внушило надежды молодому моряку; но мадмуазель де Верней, даже не взглянув на него, поблагодарила его легким кивком головы и отошла в сторону с шаловливой беспечностью, которая обескуражила его. Подобную сдержанность посторонние люди не могли счесть ни осторожностью, ни кокетством, она казалась равнодушием — естественным или притворным. Молодая путешественница придала своему лицу непроницаемо-наивное выражение. Она не проявляла никакого стремления покорять сердца, но, очевидно, сама природа наделила ее милыми, пленительными манерами, и самолюбие молодого моряка уже стало их жертвой. С некоторой досадой вернулся он на свое место.

Мадмуазель де Верней взяла Франсину за руку и, обратившись к г-же дю Га, сказала учтивым тоном:

— Мадам, не будете ли вы добры разрешить этой девушке позавтракать с нами. Я вижу в ней скорее подругу, чем служанку. В столь бурное время за преданность можно платить лишь своим сердцем... ведь это все, что у нас осталось!

Последнюю фразу она произнесла вполголоса. Г-жа дю Га ответила легким церемонным реверансом, показавшим, что ей неприятна встреча с такой красивой женщиной, затем она повернулась к сыну и шепнула ему:

— Ого! «Бурное время», «преданность», «мадам» и «служанка». Ясно, что это не мадмуазель де Верней, — это девка, подосланная Фуше.

Все уже собирались сесть за стол, но вдруг мадмуазель де Верней заметила Корантена, — он не переставал внимательно наблюдать за обоими незнакомцами, которых уже тревожили его упорные взгляды.

— Гражданин, — сказала она Корантену, — ты, конечно, настолько хорошо воспитан, что не будешь следовать за мной по пятам. Республика, отправив моих родителей на эшафот, и не подумала дать мне великодушно опекуна. Если из неслыханной рыцарской любезности ты сопровождаешь меня против моей воли (она вздохнула), я все же не могу допустить, чтобы твое покровительство и заботы, которые ты так щедро оказываешь мне, могли тебя стеснять. Здесь я в безопасности, ты спокойно можешь оставить меня.

Она бросила на него пристальный и презрительный взгляд. Корантен понял и, сдержав улыбку, змеившуюся в уголках его хитрого рта, почтительно поклонился.

— Гражданка, — сказал он, — всегда буду считать за честь повиноваться тебе. Красота — единственная королева, которой республиканец охотно может служить.

Когда мадмуазель де Верней увидела, что Корантен уходит, глаза ее заискрились такой простодушной радостью, она посмотрела на Франсину с такой красноречивой и счастливой улыбкой, что г-жа дю Га, которая от ревности стала осторожной, все же готова была отбросить подозрения, вызванные у нее безупречной красотой мадмуазель де Верней.

— Может быть, это действительно мадмуазель де Верней, — шепнула она на ухо сыну.

— А конвой? — ответил молодой человек: досада сделала его благоразумным. — В плену она или под защитой? Друг она или враг правительства?

Госпожа дю Га быстро прищурила глаза, словно хотела сказать, что она раскроет эту тайну. Однако с уходом Корантена подозрения моряка как будто уменьшились, и лицо его утратило суровое выражение; но взгляды, которые он бросал на мадмуазель де Верней, говорили о необузданной любви к женщинам, а не о пламени почтительной зарождающейся страсти. Девушка стала от этого еще более осмотрительной и обращалась теперь с приветливыми словами только к г-же дю Га. Молодой моряк сердился втихомолку и, скрывая горькое разочарование, тоже попытался разыграть равнодушие. Мадмуазель де Верней как будто не замечала его маневра и держала себя просто, но без робости, сдержанно, но без чопорности. Итак, эта встреча людей, казалось, не предназначенных судьбою к тесному знакомству, не пробудила ни в ком из них большой симпатии. Вначале даже царила обычная неловкость, стесненность, разрушавшая все удовольствие, которое мадмуазель де Верней и молодой моряк за минуту до этого ожидали от совместной трапезы. Но женщины проявляют в обществе такой изумительный такт и знание условных приличий, их так сближает сокровенное взаимное понимание или горячая жажда волнений, что в подобных случаях они всегда умеют сломать лед. Внезапно обеим прекрасным собеседницам, видимо, пришла одна и та же мысль: они принялись невинно подшучивать над своим единственным кавалером, соперничая в милых насмешках, внимании и заботах; такое единодушие предоставляло им свободу. Взгляд или слово, приобретающее глубокий смысл, когда оно случайно вырвется в минуту замешательства, теряли теперь значение; короче говоря, через полчаса обе женщины, втайне уже ненавидевшие друг друга, казалось, были лучшими в мире друзьями. Молодой моряк поймал себя на том, что беспечное легкомыслие мадмуазель де Верней вызывает в нем такую же досаду, как ее прежняя сдержанность. Он плохо скрывал свой глухой гнев и сожалел, зачем они завтракают вместе.