Август Стриндберг - Красная комната Страница 2

Струве делал вид, что очень жалеет, но не мог скрыть некоторого удовлетворения, что нашел товарища по несчастью.

— Но скажи же мне,— продолжал он,— по какой причине ты покидаешь поприще, которое могло принести тебе почет и власть?

— Почет тем, кто присвоил себе власть, а власть — бессовестным.

— Как ты болтаешь; но так ли это на самом деле?

— Разве нет? Ну, так мне придется говорить иначе. Я дам тебе только заглянуть в одно из тех шести учреждений, в которые я записался. Пять первых я тотчас же покинул по той простой причине, что в них вовсе не было работы. Каждый раз, когда я приходил и спрашивал, есть ли какая-нибудь работа, мне отвечали: «Нет!» И я никогда не видел, чтобы кто-нибудь что-нибудь делал. И притом я был в таких деловых учреждениях, как Коллегия винокурения, Канцелярия прямых налогов и Главное управление по чиновничьим пенсиям. Когда же я увидел это количество чиновников, сидевших друг на друге, мне казалось, что учреждение, которое платит все эти оклады, имеет какую-нибудь работу. Я записался в Управление по чиновничьим окладам.

— Ты служил в нем? — спросил Струве, начинавший интересоваться.

— Да. Я никогда не забуду впечатления, которое произвело на меня мое поступление в это вполне и прекрасно организованное учреждение. Я в одиннадцать часов пришел, ибо в это время учреждение должно было открыться. В прихожей два молодых сторожа, навалившись на стол, читали «Родину» {11}.

— «Родину»?

Струве, до сих пор бросавший кусочки сахара воробьям, насторожился.

— Да! Я сказал: здравствуйте! Легкое волнистое движение спин этих господ показало мне, что мой привет принят без определенного недоброжелательства; один из них даже сделал движение правым каблуком, которое должно было выражать рукопожатие. Я спросил, не свободен ли один из этих двух господ и не может ли он мне показать помещение. Они объяснили, что не могут: им приказано не покидать передней. Я спросил, нет ли еще сторожей. Но оказалось, что у старшого сторожа вакации, что первый сторож в отпуске, второй сегодня свободен от службы, третий на почте, четвертый болен, пятый пошел за водой, шестой на дворе и там сидит целый день {12}; впрочем, «никто из служащих не приходит раньше часа». Этим мне дан был намек, что мой ранний визит мешает, и напоминание, что сторожа тоже служащие.

Когда же я изъявил твердое намерение посетить присутственное место, чтобы благодаря этому получить представление о распределении занятий в таком важном и всеобъемлющем учреждении, мне удалось заставить младшего пойти со мной. Было величественное зрелище, когда он открыл передо мной дверь и взору моему представилась анфилада из шестнадцати комнат, больших и поменьше. Здесь, должно быть, много работы, подумал я и почувствовал, что записаться сюда было счастливой мыслью. Треск шестнадцати вязанок березовых дров в шестнадцати кафельных печах приятно нарушал пустынность места.

Струве, слушавший со все большим вниманием, вытащил теперь карандаш между сукном и подкладкой жилета и написал на своей левой манжете цифру 16.

«Здесь комната сверхштатных»,— сказал сторож.

«Так! А много сверхштатных здесь, в присутствии?» — спросил я.

«О да, больше чем надо».

«Что же они делают?»

«Пишут, конечно, немного».— Он при этом глядел так фамильярно, что я нашел, что пора прервать разговор. После того как мы прошли через комнаты писцов, регистраторов, канцеляристов, ревизора и его секретаря, юрисконсульта, эконома, архивариуса и библиотекаря, казначея, кассира, уполномоченного, протонотара, протоколиста, контролера и его секретаря, бухгалтера, экспедитора, заведующего канцелярией и заведующего экспедицией {13}, мы остановились наконец перед дверью, на которой было написано золотыми буквами: «Президент». Я хотел отворить дверь и войти, но мне воспрепятствовал сторож, в тревоге ухватившийся за мою руку и прошептавший мне: «Тише!»

«Что, он спит?» — не удержался я от вопроса, вспоминая старинные толки.

«Ради бога, не говорите ничего, сюда никто не имеет права входить, пока президент не позвонит».

«А часто звонит президент?»

«Нет, я не слышал ни разу его звонков за то время, что я служу здесь, а этому уже год». Казалось, мы опять забрались в таинственную область, и я прервал разговор.

Когда было около двенадцати, стали прибывать сверхштатные служащие, и я был очень удивлен, узнавая в них старых знакомых пенсионного присутствия и винокуренной коллегии. Но еще больше удивился я, когда вошел эконом Присутствия налогов, засел здесь в комнате и кресле актуара и так же удобно разговаривал, как в ведомстве налогов.

Я отозвал одного из молодых людей в сторону и спросил его, не находит ли он полезным, чтобы я представился президенту. «Тише!» — был его таинственный ответ, в то время как он отводил меня в восьмую комнату. Опять это таинственное «Тише!».

Комната, в которой мы теперь находились, была так же мрачна, как и все остальные, но грязнее. Конский волос лез из рваной кожи мебельной обивки; толстый слой пыли лежал на письменном столе, на котором стояла пустая чернильница; там же лежала еще не начатая палочка сургуча, на которой прежний владелец написал свое имя англосаксонскими буквами {14}; ножницы для бумаги, лезвия которых слиплись от ржавчины; календарь, остановившийся в летний день пять лет тому назад; настольный календарь, тоже пятилетнего возраста, и лист промокательной бумаги, на котором Юлий Цезарь, Юлий Цезарь, Юлий Цезарь было написано по меньшей мере сто раз вперемежку с таким же количеством Праотец Ной, Праотец Ной.

«Это комната архивариуса, здесь нас не побеспокоят»,— сказал мой спутник.

«Разве архивариус сюда не заходит?» — спросил я.

«Он пять лет уже не был здесь. Теперь ему будет стыдно прийти сюда!»

«Кто же исполняет его работу?»

«Это делает библиотекарь».

«В чем же состоит занятие этого последнего в таком учреждении, как Присутствие по выплате окладов?»

«Оно состоит в том, что сторожа сортируют квитанции в хронологическом и алфавитном порядке, после чего их отправляют к переплетчику, а библиотекарь наблюдает за расстановкой их на соответствующих полках».

Струве, очевидно, забавлялся теперь этим рассказом и время от времени записывал некоторые слова на своих манжетах, и когда Фальк остановился, он почувствовал, что должен сказать нечто важное:

— Но как же архивариус получал жалованье?

— Оно ему посылалось на дом. Разве это не просто? Между тем мой молодой спутник посоветовал мне представиться актуару и попросить его представить меня остальным чиновникам, которые теперь прибывали мало-помалу, чтобы помешать в печках и насладиться последним теплом, исходившим от угольев.

«Актуар — могущественная и благосклонная личность,— рассказывал мой друг,— и очень чувствителен к вниманию».

Я лично имел другое мнение об актуаре, которого знавал в качестве эконома, но поверил товарищу и пошел.

В широком кресле сидел этот почтенный господин перед печкой, вытянув ноги на оленьей шкуре. Он был занят обкуриванием мундштука из настоящей пенки, зашитой в лайку. Чтобы не быть без дела, он взял вчерашнюю «Почтовую газету», чтобы осведомиться о видах правительства {15}.

При моем появлении, которое, казалось, огорчило его, он сдвинул очки на лысое темя; правый глаз он скрыл за краем газеты, а левым стрельнул в меня.

Я сообщил о цели своего прихода. Он взял мундштук в правую руку и посмотрел, насколько тот обкурился. Тяжелое молчание подтвердило все мои опасения. Он кашлянул и вызвал этим сильный шипящий звук в кучке тлеющего пепла. Потом он вспомнил о газете и стал продолжать чтение. Я подумал, что мне надо повторить мое заявление с некоторыми вариациями. Тут он больше не выдержал. «Какого черта вам надо? Что вы лезете в мой кабинет? Нельзя ли меня оставить в покое хоть в моей собственной комнате? Что? Вон, вон, милостивый государь! К черту, ужели же вы не видите, что я занят? Обращайтесь к протонотару, если вам что-нибудь надо, а не ко мне».

Я пошел к протонотару.

Там было большое «материальное совещание», длившееся уже три недели. Протонотар председательствовал, а три канцеляриста вели протоколы. Присланные поставщиками образцы лежали кругом на столах, за которыми заняли места все свободные канцеляристы, писцы и регистраторы.

Высказались, хотя и с большими разногласиями, за две стопы лессбоевской бумаги {16} и остановились после многократных испытаний на сорока восьми ножницах премированной фабрикации Гроторпа (каковой фабрики актуар имел двадцать пять акций); испытание стальных перьев потребовало целой недели, и протокол его поглотил две дести {17} бумаги; теперь перешли к перочинным ножам, и совещание как раз было занято испытанием их на черных досках столов.