Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести Страница 2

«Путь Алии Джерзелеза» открывает в творчестве Андрича тему невозможности для человека осуществить себя в мире, где господствует зло, каким был мир средневековой Боснии. В рассказе о Джерзелезе эта тема звучит еще приглушенно, драма снижается комизмом ситуации. В последовавших затем рассказах ощущение драматизма нарастает. Все, о ком пишет Андрич, как бы окутаны плотным покровом зла, в котором они задыхаются, не находя выхода. Задыхается от тоски, от ужаса, от бессилия не то что изменить — понять свою жизнь обезумевший убийца, янычар Мустафа Мадьяр. В рассказе намечаются социальные причины трагедии — служба в оттоманской армии, захватнические походы, право безнаказанно убивать, насиловать, грабить. Заброшенные книги и зурна, которые, конечно, не случайно упоминаются несколько раз, — знак иной, несостоявшейся жизни Мустафы Мадьяра. Однако самому Мустафе это не дано понять.

Конфликт человека со своим окружением, с самим собой в 20—30-е годы Андричу часто представляется неразрешимым и фатальным. Зло, царящее в мире, по мысли писателя, поражает правых и виноватых, добрых и злых, богатых и бедных («Олуяковцы», «У котла», «Туловище», «Любовь в местечке»). Гордая и властная красавица Аника («Времена Аники») сеет раздор, ненависть, ломает чужие судьбы, но и она чувствует себя безвольной игрушкой зла: «Доброе дело сделал бы тот, кто меня убил бы». Иногда рассказ о злоключениях героев смягчается комизмом ситуации, как в новеллах «Путь Алии Джерзелеза», «Чоркан и швабочка», «В темнице», иногда в нем пробивается свет добра («В мусафирхане», «Исповедь»). Но зло, как правило, могущественнее. В рассказах этой поры писатель пытается постичь драматизм жизни, ее подспудные, таинственные силы.

Воссоздавая прошлое, Андрич сохранял присущее тому времени мироощущение человека. Многие рассказы написаны как бы «оттуда», из времен иноземного ига, они доносят подлинный строй мыслей людей того времени, их отношение к миру, их суеверия и страхи, их убеждение в неизбежном торжестве зла. Картина действительности выглядит иначе там, где в изображении прошлого и присущего ему сознания преобладает трезвый реалистический анализ. В «необъяснимых», «таинственных» силах, довлеющих над сознанием человека, ясная мысль автора открывает реальную силу денег, оружия, произвол власти. На таком сопряжении прошлого и настоящего строятся романы Андрича. Но начало его можно проследить уже и в некоторых рассказах межвоенных лет.

В прозе 30-х годов в этом смысле выделяется рассказ «Свадьба». Андрича здесь прежде всего интересует человек в тесной связи со Своим временем, с социальными условиями его существования. «Запомнились имена людей и цены на хлеб, но все остальное, чем дышал и мучился маленький городок, этот мир в миниатюре, нигде не записано и выветривается из памяти», — говорится в рассказе «Свадьба». Между тем волнения и бедствия жителей городка прямо и недвусмысленно связаны с войной и оккупацией Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией. Действительность тех лет — опустошенный, разоренный городок, голодная толпа у пункта раздачи продовольствия — изображена в ее открытой классовой обнаженности.

Рассказы межвоенных лет, в которых накапливались наблюдения писателя о жизни, испытывались различные способы ее изображения, подготовили появление романов «Травницкая хроника», «Мост на Дрине», «Барышня», написанных в годы войны, но задуманных много раньше. Между рассказами, романами, повестями, созданными в разные периоды, нет резкой границы. Некоторые рассказы как бы дополняют романы, договаривают то, что не было досказано там, некоторые, напротив, содержат в зародыше мотив или образ, которому предстоит широко развернуться в романе. В романах, в «Мосте на Дрине» особенно, иные эпизоды или главы могут читаться как самостоятельные законченные рассказы.

Вместе с тем романы стали крупным шагом писателя в реалистическом постижении и анализе истории и ее определяющего влияния на судьбы людей. Исторический материал в рассказах был жестко прикреплен к частной жизни, внутреннему миру персонажа, нередко был ограничен его кругозором. Это давало возможность показать историю изнутри, через души людей. Но это же приводило к известной узости исторической панорамы. В романах «Травницкая хроника», «Мост на Дрине» история является непосредственным предметом художественного исследования.

Травник - город, где родился Иво Андрич

«Травницкая хроника» имеет подзаголовок «Консульские времена». Роман рассказывает о небольшом, но очень важном по значению отрезке истории Боснии с 1807-го по 1814 год. Это период наполеоновских войн, когда глухая провинция Оттоманской империи впервые становится ареной борьбы политических интересов европейских держав. В те же годы в Стамбуле предпринимается попытка укрепить расшатавшуюся Оттоманскую империю. Ситуация в Боснии определялась, как пишет Андрич, разнообразными событиями, которые «надвигались со всех сторон, сталкивались и кружились по Европе и великой Турецкой империи и достигали даже этой котловины, где оседали, как нанос после паводка». В самой Боснии в описанные годы, собственно, решающих событий не происходит. Она, как и прежде, погружена в тишину и неподвижность и только настороженно ловит знаки перемен, грозящих нарушить ее покой. Приезд иностранных консулов сам по себе ничего не изменил в жизни Боснии. Но он всколыхнул жителей Травника, пробудив у одних тревогу, у других — надежду, потому что это был один из несомненных, видимых признаков грядущих перемен.

В «Травницкой хронике» впервые рядом с персонажами, привычными для мира Боснии — боснийскими турками, визирями и их свитой, всем пестрым и разноязыким — православным, католическим, мусульманским, еврейским — населением края, действуют представители Запада — французский консул Давиль и его молодой помощник Дефоссе, австрийский консул фон Митерер и сменивший его фон Паулич. Столкновение двух миров, двух культур расширило историческую картину романа. Французские и австрийские дипломаты проявляют разной степени и разного характера интерес к жизни османской провинции. И хотя она остается одинаково чужда им, взгляд со стороны позволяет глубже и по-новому увидеть боснийскую действительность. Картина Боснии в «Травницкой хронике» многослойна. Все происходящее, как всегда, преломляется в сознании, психологии, поступках разнородного населения края. И сама ситуация, и реакция на нее боснийцев осмысляется, оценивается людьми европейской культуры, европейскими дипломатами. И наконец, то и другое включается в круг по обыкновению ненавязчивых и точных размышлений автора.

Художественная задача, поставленная в «Травницкой хронике», была необычна и трудна — показать боснийский мир накануне важного поворота истории, еще не сам поворот, но предощущение его, глухое, подземное противоборство социальных сил — внутренних и внешних, от которых зависело будущее Боснии. Андрич передал это состояние, использовав мотив тишины — тишины, таящей в себе ожидание взрыва. Мотив тишины, безмолвия у писателя всегда сопряжен с особым духовным климатом, психологическим состоянием, — достаточно вспомнить, например, рассказ «Мост на Жепе». В «Травницкой хронике» тишина как бы материализуется, сгущается в не поддающуюся определению силу, по-разному воспринимаемую персонажами романа. Эту устоявшуюся тишину всячески стараются сохранить травницкие беги. С ней безуспешно борются Давиль и Дефоссе — те, кому лучше всего видны надвигающиеся перемены. «Смертоносная боснийская тишина» становится в романе выражением определенного общественного порядка, который лишь по видимости основан на неизменности и инертности существующего, а в действительности — на угнетении и терроре. Власть тишины распространяется на весь образ жизни боснийцев, на их поведение и взаимные отношения, она оборачивается своего рода жизненным принципом.

Всепроникающая власть тишины открывается молодому помощнику французского консула, когда он старается узнать и понять Боснию: «Он ощущал ее всюду вокруг себя. В архитектуре домов, фасадом выходящих во двор, а глухой стеной, словно кому-то назло — на улицу; в одежде мужчин и женщин, в их взглядах, которые много говорят, ибо уста их немы. Даже в их речах, когда они осмеливались говорить, умолчания были значительнее слов. Он слышал, как тишина проникала между слов в каждую их фразу и между звуками — в каждое слово, будто разрушительная вода в утлую лодчонку. Он слышал их гласные, протяжные и бесцветные, отчего речь мальчиков и девочек была похожа на невнятное воркование, растворяющееся в тишине. И само пение, доносившееся с улицы или откуда-то со двора, было не чем иным, как тягучей жалобой, начало и конец которой терялись в тишине, являющейся составной и наиболее выразительной частью песни. Да и то что можно было наблюдать в жизни при солнечном свете, чего никак не удавалось ни скрыть, ни замолчать, — немного роскоши или мимолетный блеск чувственной красоты, — и оно просило тайны и молчания и, приложив палец к губам, убегало в безвестность и тишину, как в первые открытые ворота. Все живые существа и даже вещи боялись звуков, прятались от взглядов и замирали от страха, как бы не пришлось сказать слово или быть названным настоящим именем». Дефоссе, воспитанный эпохой буржуазной революции и наполеоновских войн, воспринимает боснийскую тишину как страх перед любым новшеством, как препятствие прогрессу. Однако «молодой консул» убежден, что в будущем разъединенный, задавленный насилием и нищетой народ найдет «общую основу для своего существования по более широкой, разумной и человечной формуле».