Джон Фаулз - Мантисса Страница 20

– Мы не очень последовательны.

Ее голос – почти шепот, на грани срыва:

– Потому что ты никогда не признаешь, что хоть в чем-то можешь быть не прав. Ты так недобр ко мне. Не понимаешь, как мне одиноко.

– Но ведь нам обоим было так хорошо вместе! Пока ты…

– Мне не может быть хорошо, когда у меня нет вообще никакого статуса. Когда я и представления не имею, кем я на самом деле должна быть. Когда я знаю, что все может кончиться в любой момент.

– У меня и намерения не было все это кончить.

– Откуда мне было знать?

– Просто я тебя поддразнивал. Шутя.

– Ничего подобного. Ты все время надо мной издевался. Пользуясь моей беспомощностью.

– А сейчас у тебя просто приступ паранойи.

– Вовсе нет!

Он чувствует, что она подвинулась за его спиной, и оборачивается. Она смотрит на него, укрывшись до подбородка халатом; глаза ее все еще влажны, лицо – само воплощение всех обиженных и беспомощных женских лиц от начала времен, выражающих одновременно и упрек и мольбу о сочувствии.

– Всего несколько часов тому назад меня и на свете не было. Я чиста и невинна, как новорожденное дитя. А ты этого не осознаешь.

Лицо ее в слезах еще более прекрасно и соблазнительно, чем в других состояниях. Он резко отворачивается:

– Не я все это начал.

– Ну как же не ты! Это же ты дал мне изложить весь этот невозможный бред про сатира, а потом сразу обвинил меня во лжи. Ты сказал, что я так же чиста и невинна, как стриптизерка в дешевом ночном клубе. Знаешь, это все равно как если бы сутенер обозвал одну из своих девочек проституткой.

– Беру эту фразу назад. Считай, что я ее стер.

– Тогда я подумала, а что я здесь делаю, с этим совершенно чужим мне человеком, позволяя ему унижать меня, оскорблять, извращать мою истинную суть, то, какая я в реальности? Ну, я хочу сказать, я сознаю, что – в техническом смысле – я ничто. Но то, какой – я чувствую – я была бы, если бы не была этим «ничто». Мою истинную, серьезную суть.

– Ну я же признал уже, что был не прав по отношению к ней. К Эрато.

– Да она меня вовсе не заботит. Речь идет обо мне!

– Хорошо.

– Я совсем не такая. Я уверена, что не такая.

– Ну я уже сказал – хорошо.

– Это было так грубо. Так вопиюще вульгарно.

– Я вполне готов признать, что было ошибкой с моей стороны сделать тебя такой невероятно прекрасной.

– Ты ни на шаг не приблизился еще к пониманию того, зачем существуют женщины, подобные мне.

– Я понимаю, мне надо было наделить тебя тяжелым подбородком, толстыми ногами, косоглазием, прыщами, дурным запахом изо рта… не знаю, чем еще. Всем, что могло бы заставить твою истинную, серьезную суть воссиять сквозь такую оболочку.

Молчание.

– С этим ты несколько запоздал.

– Ну почему же. Я как раз подумал. Ведь я уже дважды менял твою внешность. На сей раз это будет после основательной консультации, разумеется. Ты сама подскажешь мне специфические черты, которые могут сделать тебя совершенно непривлекательной для мужчин.

– Ты изменял только мою одежду. Вовсе не специфические черты моего тела. Это было бы просто абсурдно!

– Я всегда могу вытащить deus ex machina56. Дай-ка подумать. Мы вместе уходим отсюда. Уезжаем в автомобиле. Попадаем в ужасную катастрофу. Ты изуродована ужасно, становишься инвалидом на всю жизнь; я снова теряю память, через десять лет мы случайно встречаемся снова и я влюбляюсь в тебя, обреченную передвигаться в инвалидном кресле. Из чисто духовных побуждений, разумеется.

Он украдкой бросает взгляд на ее лицо. Оно спрятано в подушку. Со слезами покончено, но теперь во всей ее фигуре заметна угрюмая замкнутость, погруженность в себя – такая бывает у детей после капризной вспышки: первое печальное провидение того, что несет с собой взрослость. Когда она начинает говорить, голос ее звучит ровно и холодно.

– А я-то полагала, вы предпочитаете классические формы союза.

– С Эрато – да. Но теперь, когда мы от нее отказались…

– Мне это представляется ужасно надуманным. Автомобильная катастрофа.

– Тогда – как насчет одного из тех восхитительно неопределенных концов?

И опять она медлит с ответом.

– Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.

– Ну вот, пожалуйста. У нас не сработало. Мы демонстрируем, какие мы оба замечательно зрелые и современные, согласившись признать, что у нас не сработало. Одеваемся, уходим… Да, я уже вижу это, это мне нравится. Мы выходим, покидаем больницу, проходим через двор, останавливаемся на улице. Обыкновенные мужчина и женщина в мире, где вообще ничто никогда не срабатывает.

Нам даже не удается поймать такси для каждого из нас. Конечно, это не так уж страшно, но ведь нам обоим было бы намного легче при мысли, что мы больше никогда не увидим друг друга. Ты бы сказала: «Ну что ж…» И я бы в ответ произнес что-нибудь такое же банальное, вроде: «Ну что ж…» Мы бы улыбнулись друг другу – бегло и иронично, – подсмеиваясь над собственной банальностью, пожали бы друг другу руки. Повернулись спиной друг к другу и разошлись в разные стороны. Возможно, я обернулся бы украдкой – взглянуть на тебя в последний раз, но ты уже исчезла бы навек, растворилась в толпе прохожих, в облаках автомобильного чада. И мне не надо было бы сочинять мораль. Я иду в будущее, милосердно лишенный воображения. Ты уходишь в будущее, милосердно лишенная существования. Неплохо звучит, а? – Однако он продолжает, не ожидая ответа: – Критики будут в восторге. Они обожают полные пессимизма концы. Это доказывает им, какое мужество от них требуется, чтобы вести полную оптимизма жизнь.

Довольно долго она ничего не отвечает. Приподнимается на локте и отирает не до конца высохшую влагу с глаз.

– Полагаю, вам не очень трудно вообразить пару-тройку сигарет? И – зажигалку и пепельницу?

Он поднимается, словно забывчивый хозяин, принимающий гостью.

– О, конечно. Какой-нибудь особый сорт?

– У меня такое чувство, что я скорее всего любила бы турецкие сигареты.

– С травкой?

Она энергично трясет головой:

– Нет, нет. Уверена – этот период у меня уже позади.

– Хорошо.

Он трижды быстро щелкает пальцами – большим и указательным. Тотчас же рядом с ней на кровати возникают пепельница из оникса, золотая зажигалка и серебряная сигаретница; это происходит так быстро, что она в испуге отшатывается. Потом берет овальной формы сигарету. Склонившись над закутанной в зеленое фигуркой, он дотягивается до зажигалки и подносит ей огня. Она выдыхает душистый дым, затем держит сигарету в пальцах, изящно отведя руку.

– Спасибо.

Плотно стянув на груди полы халата, она подвигается и садится прямо; потом незаметно и тщательно подтыкает халат под мышки. Он снова заботливо склоняется над ней:

– Что-нибудь еще?

Она устремляет на его заботливое лицо застенчивый, чуть опечаленный взгляд:

– Знаете… боюсь, я слишком многого требую… Мне кажется, я самую малость близорука.

– Милая девочка, что же ты сразу не сказала? Какую оправу ты предпочитаешь?

Она затягивается сигаретой, теперь глядя на дверь, выдыхает облачко дыма; потом обращает на него тот же застенчивый взгляд:

– Мне думается, я обычно носила бы такие голубоватые очки, с большими круглыми стеклами, в золотой оправе. Кажется, специалисты называют их «Джейн Остен»57.

– Такие?

К ней протягивается его рука с очками.

– Блеск! Очень любезно. – Она надевает очки, прилаживает дужки и поднимает на него смущенный взор. – Такая глупость. Все эти мелочи. Смешные детали.

– Нисколько, нисколько. Что еще?

– Только если это не доставит вам беспокойства.

– Пожалуйста, прошу.

– Просто этот зеленый… – Она трогает пальчиком халат. – Подозреваю, это не совсем я.

– Выбирай.

– Что-нибудь такое… как темное вино? Как сок тутовых ягод? Я не знаю, припоминаете ли вы то место у Пруста…58 О, это прелестно! Само совершенство! Именно то, о чем я думала. Спасибо огромное.

– Кофе?

– Нет. – Она взмахивает рукой с сигаретой. – Это замечательно.

– Не стоит благодарности. Просто еще одна пара строк.

– Действительно. Но все равно – спасибо.

Несколько минут она молча курит, рассматривая собственные босые ступни, виднеющиеся из-под полы нового халата. Он сидит на стуле. Наконец, с робкой улыбкой, она произносит:

– Майлз, мне не хотелось бы снова затевать спор… я могу называть вас «Майлз»?

– Пожалуйста.

– Вы были настолько любезны, что всего минуту назад заметили, что – хотя меня на самом деле и не существует – мне отныне будет все же позволено иногда высказываться (вы назвали это консультациями) по поводу наших отношений.

– Совершенно верно. Ты, например, говорила об определенных степенях элементарной свободы… Это я учел.

– Только… Ну, я хочу сказать… прошу простить мне попытку снова перековать наши орала на мечи, но мне кажется, вы все-таки стараетесь в одиночку устанавливать законы, касающиеся нашего совместного будущего.