Вирджиния Вулф - По морю прочь Страница 21

Неухоженность жилища произвела на миссис Чейли тяжелое впечатление. На окнах не было штор, правда, не было и сколько-нибудь приличной мебели, которая могла бы пострадать от солнца. Стоя посреди голой каменной передней, оглядывая широкую, но потрескавшуюся и лишенную ковра лестницу, она предположила, что здесь есть и крысы — не меньше английских терьеров, наверное, — и если как следует топнуть, то пробьешь пол. Что касается горячей воды — тут ее находки и вовсе лишили ее дара речи.

— Бедняжка! — прошептала она, когда желтокожая креольская девушка-служанка вышла навстречу вместе с курами и свиньями. — Неудивительно, что она едва похожа на человека!

Мария приняла комплимент с изысканным испанским тактом. По мнению миссис Чейли, было бы куда разумнее, если бы они остались на борту английского корабля, но никто лучше ее не понимал, что долг приказывает ей присоединиться.

Когда они устроились и начали искать себе повседневные занятия, имело место некоторое непонимание причин, заставивших мистера Пеппера остаться на берегу и поселиться в доме Эмброузов. Еще за несколько дней до высадки были предприняты определенные усилия с целью очаровать его перспективой путешествия по Амазонке.

— Великий поток! — начинала Хелен, смотря вдаль, будто перед ней вставало видение водопада. — Я сама очень хотела бы поехать с тобой, Уиллоуби, жаль, не могу. Представляю: вечерние зори, восходы луны, — наверное, цвета невообразимые.

— Там есть дикие павлины, — отваживалась вставить Рэчел.

— И удивительные водяные твари, — уверенно продолжала Хелен.

— Там можно открыть новое пресмыкающееся, — поддерживала Рэчел.

— Это будет революция в биологии — точно, — убеждала Хелен.

Действенность этих уловок была слегка ослаблена Ридли, который, оглядев мистера Пеппера, громко вздохнул и сказал: «Бедняга!» — а про себя посетовал на безжалостность женщин.

Однако мистер Пеппер шесть дней пребывал в довольстве, забавляясь с микроскопом и тетрадью в одной из скупо обставленных мебелью гостиных, на седьмой же день за ужином проявил большее беспокойство, чем обычно. Стол был установлен между двух окон, которые, по распоряжению Хелен, остались не занавешенными. Тьма, как и полагается на этой широте, сваливалась на мир внезапно, и город проступал внизу окружностями и прямыми линиями светящихся точек. Здания, незаметные днем, ночью заявляли о себе, и море наступало на сушу, судя по колеблющимся огням пароходов. Вид из окна выполнял ту же задачу, что и оркестр в лондонском ресторане, — служил оправой для тишины. Уильям Пеппер некоторое время созерцал его, даже надел очки, чтобы рассмотреть получше.

— Я узнал большой дом слева, — заметил он, указывая вилкой на ряды огней в форме квадрата, и добавил: — Полагаю, можно надеяться, что они умеют готовить овощи.

— Гостиница? — спросила Хелен.

— Раньше там был монастырь, — сказал мистер Пеппер.

В тот раз больше ничего сказано не было, но на следующий день после полуденной прогулки мистер Пеппер молча остановился перед Хелен, которая читала на веранде.

— Я снял там номер, — сказал он.

— Вы что, серьезно? — воскликнула она.

— В целом — да. Ни один частный повар не умеет готовить овощи.

Зная о его нелюбви к расспросам, которую Хелен до некоторой степени разделяла, она не стала его пытать. И все же в ней шевельнулось неприятное подозрение, что Уильям скрывает рану. Хелен покраснела при мысли о том, что слова, сказанные ею самой, ее мужем или Рэчел, могли задеть его за живое. Она чуть было не закричала: «Не надо, Уильям! Объясните!» — и вернулась бы к этой теме за обедом, если бы Уильям не вел себя непроницаемо и холодно. Он поддел кончиком вилки немного салата, с таким видом, будто это водоросли, на которых можно разглядеть песок и заподозрить микробов.

— Если вы все умрете от тифа, я не отвечаю. — В тоне его слышалось раздражение.

«Я тоже — если ты умрешь от скуки», — ответила Хелен про себя.

Она вспомнила, что так и не спросила его, любил ли он когда-нибудь. Они отходили от этой темы все дальше и дальше, вместо того, чтобы приближаться к ней, и Хелен не могла скрыть от себя облегчение, когда Уильям Пеппер, со всеми его знаниями, микроскопом, тетрадями, искренним добросердечием и развитым здравым смыслом, хотя и с некоторой душевной сухостью, удалился прочь. А еще она не смогла избежать грусти от того, что дружеские отношения всегда заканчиваются именно так, хотя в этом случае освободившаяся комната добавила удобства, и Хелен попыталась утешить себя мыслями, что никогда не известно, насколько глубоко люди чувствуют то, что им чувствовать вроде бы полагается.

Глава 8

Минуло несколько месяцев, как, бывает, минуют годы, — без определенных событий, и все-таки, если происходит резкий поворот, становится ясно, что эти месяцы или годы имели свой, неповторимый характер. Три прошедших месяца подвели людей к началу марта. Климат оправдал ожидания, и переход от зимы к весне был едва заметен, так что Хелен, сидевшая в гостиной с пером в руке, могла не закрывать окон, хотя рядом с ней в камине жарко пылали дрова. Море внизу было еще синим, а крыши бело-коричневыми, несмотря на то что день быстро угасал. В комнате было сумрачно, от чего она казалась еще более просторной и пустой, чем обычно. Фигура Хелен с блокнотом на коленях также производила впечатление чего-то обобщенного, лишенного деталей, — потому что пламя, которое бегало по веткам, внезапно набрасывалось на пучки зеленых иголок, горело неровно, лишь иногда высвечивая лицо женщины и отштукатуренные стены. На них не было картин, зато здесь и там висели ветви, усыпанные тяжелыми цветами. На полу лежали книги, на большом столе они были свалены кучей, но в этом свете можно было разглядеть лишь их общие очертания.

Миссис Эмброуз писала очень длинное письмо. Начинаясь словами «Дорогой Бернард», оно рассказывало обо всем, что случилось с обитателями виллы Сан-Хервасио за последние три месяца, например, что у них ужинал британский консул, что их водили на испанский военный корабль, что они видели множество торжественных процессий и религиозных праздников, которые были так красивы, что миссис Эмброуз не могла понять: если уж людям так необходима религия, почему они все не становятся католиками. Было проведено и несколько экспедиций, хотя все — недалеко. Бродить по окрестностям стоило хотя бы ради цветущих деревьев, которые росли совсем рядом с домом, и ради удивительных красок моря и земли. Почва была не коричневой, а красной, лиловой, зеленой. «Ты не поверишь, — писала Хелен, — таких красок в Англии просто нет». Она уже усвоила высокомерный тон по отношению к острову, на котором в это время всходили озябшие крокусы и чахлые фиалки — в укромных уголках, среди зарослей — и над ними тряслись обмотанные шарфами румяные садовники, которые имеют обыкновение приподнимать шляпу и подобострастно кланяться. Да и вообще всех островитян Хелен подвергала насмешкам. Слухи о том, что Лондон бурлит в преддверии всеобщих выборов, дошли даже до Санта-Марины. «Кажется невероятным, — продолжала Хелен, — беспокойство людей по поводу того, что Асквита выберут, а Остина Чемберлена[26] — нет; вы до хрипоты кричите о политике, а тем людям, кто только и пытается сделать что-то хорошее, позволяете голодать или просто смеетесь над ними. Вы хоть раз поддержали живого художника? Купили его лучшую работу? Почему вы все так вздорны и раболепны? Здесь слуги — это люди. Они говорят с нами как равные. Насколько я знаю, здесь вообще нет аристократов».

Возможно, упоминание об аристократах навело ее на мысли о Ричарде Дэллоуэе и Рэчел, потому что она тут же принялась описывать свою племянницу.

«Как ни странно, я приняла на себя ответственность за одну девушку, — писала Хелен. — Ведь я никогда особенно не ладила с женщинами и с трудом находила с ними точки соприкосновения. Однако теперь мне приходится взять назад некоторые свои отрицательные высказывания о них. Если бы им давали должное образование, не вижу, почему они не могли бы становиться тем же, что и мужчины — в смысле уровня достижений; хотя, конечно, женщины сильно отличаются от мужчин. Вопрос в том, как следует их воспитывать. Этой девушке уже двадцать четыре года, но она никогда даже не слыхала о влечении мужчины к женщине и, пока я не объяснила, не знала, как рождаются дети. Ее невежество в не менее важных вопросах… (здесь письмо миссис Эмброуз не стоит цитировать)… было полным. Мне кажется, что так воспитывать людей не только глупо, но и преступно. Не говоря уже об их страданиях, это объясняет, отчего женщины таковы, каковы они есть, — странно, почему они не хуже. Я взялась просвещать ее, и теперь, хотя и не совсем еще освободившись от предрассудков и преувеличений, она стала более или менее разумным человеком. Безусловно, неведение, в котором их держат, совсем не приводит к задуманным благим целям, и когда они что-то начинают осознавать, то принимают это слишком всерьез. Мой зять заслужил беду — которая его минует. Теперь я мечтаю, чтобы ко мне на помощь пришел молодой человек — такой, чтобы поговорил с ней открыто и показал ей, как нелепы ее представления о жизни. К несчастью, такие мужчины, видимо, столь же редки, как и женщины. В английской колонии их уж точно нет: художники, коммерсанты, образованные люди — все они глупы, косны, склонны к флирту…» Хелен прервалась и, сидя с пером в руке, смотрела на огонь и представляла, что горящие дрова — это горы с пещерами: стало слишком темно, чтобы писать. Кроме того, дом начал оживать, потому что приближалось время ужина: Хелен услышала, как в столовой за стеной звякают тарелки и Чейли скороговоркой дает креольской девушке указания, куда что ставить. Прозвенел звонок; Хелен встала, встретила в коридоре Ридли и Рэчел, и они вместе пошли ужинать.