Жорж Санд - Мельник из Анжибо Страница 22

— Ну что же ты, Роза, — вскричала госпожа Бриколен, увидев дочь, возвратившуюся с мельником, — мы ведь ждем тебя, чтобы сесть за стол! Ты прекрасно могла послать за ним Шунетту, а не бегать сама!

— Мне папаша велели, — отвечала Роза.

— А не вели он вам, вы бы, уж конечно, не пошли, — тихонько сказал мельник девушке.

— Это ваше спасибо мне за то, что меня распекают по вашей милости? — ответила Роза в том же тоне.

Марсель не слышала, что они сказали друг другу, но их короткий разговор вполголоса, румянец, заливший лицо Розы, и взволнованный вид Большого Луи укрепили ее в подозрениях, которые уже раньше зашевелились в ней ввиду явной неприязни арендаторши к бедняге мукомолу: именно она, прекрасная Роза, и была предметом мечтаний мельника из Анжибо.

XI. Обед на ферме

Желая помочь своему новому другу в его сердечных делах и не видя в том худого для Роды (поскольку ее отец и бабушка как будто благоволили к Большому Луи), госпожа де Бланшемон нарочно во время обеда то и дело обращалась к нему, наводя разговор на предметы, которые давали возможность обнаружить превосходство его образованности и ума над всем семейством Бриколенов, возможно — даже над самой прелестной Розой. По части сельского хозяйства, рассматриваемого как одна из естественных наук, а не как коммерческая деятельность, по части политики, понимаемой как изыскание наилучших путей к достижению счастья и человеческой справедливости, по части религии и нравственности Большой Луи имел понятия простые, но справедливые, возвышенные и отмеченные здравым смыслом, проницательностью и душевным благородством — качествами, которые до того не имели случая проявиться на ферме. У Бриколенов разговор всегда шел о грубых и низменных вещах, и усилия ума затрачивались главным образом на то, чтобы поносить ближних. Большой Луи, не любя пошлостей и сплетен, мало участвовал в подобных разговорах и никогда не выказывал своих способностей. Бриколен раз навсегда решил, что он очень глуп, как все красивые мужчины, а Роза, всегда находившая его чрезмерно боязливым или унылым поклонником, потому что он то поддразнивал ее, то, напротив, робел, считала, что ему можно извинить недостаток ума за доброе сердце. Поэтому всех поначалу удивило, что госпожа де Бланшемон оказывает мельнику явное предпочтение в беседе перед остальными, а когда благодаря непринужденности Марсели Большому Луи удалось наконец преодолеть смущение, вызванное присутствием Розы и недружелюбием ее матери, Бриколенов еще больше удивило, как умно и хорошо он говорит. Пять или шесть раз господин Бриколен, ничуть не подозревавший о любви мельника к его дочери и доброжелательно слушавший его, был настолько поражен его высказываниями, что восклицал, хлопая ладонью по столу:

— Ишь ты, и это он знает! Где только, черт побери, ты наскреб этих знаний?

— По сусекам, известно где! — весело отвечал Луи.

Тем временем госпожа Бриколен, видя успех своего противника, впала в мрачное молчание: в ней зрело решение сегодня же вечером известить мужа о сделанном ею, или якобы сделанном, открытии относительно чувств этого мужлана к их «барышне». Что касается старой матушки Бриколен, то она не понимала в застольном разговоре ровно ничего, но находила, что мельник говорит как по-писаному, потому что он ловко низал фразы одну за другой, не запинаясь и не топчась на одном месте. Роза, судя по ее виду, словно бы и не слушала, что говорилось, но на самом деле не упускала ни словечка, и взор ее то и дело невольно задерживался на Большом Луи. Да столом сидел еще пятый член семейства, который не привлек поначалу внимания Марсели. То был старый папаша Бриколен; одетый по-крестьянски, как и его половина, он ел молча и, по всей видимости, был полностью сосредоточен на поглощении пищи. Полуглухой, полуслепой, он, казалось, совершенно выжил из ума. Старуха привела его и усадила за стол, как малого ребенка. Она заботливо ухаживала за ним, сама наполняла его тарелку и стакан, выламывала из кусков хлеба мякиш, потому что он своими беззубыми деснами, загрубевшими и утратившими чувствительность, мог жевать только твердые корки, и при этом не говорила ему ни слова, будто знала, что это будет напрасный труд. Правда, когда он садился за стол, она постаралась втолковать ему, что нужно снять шляпу в знак уважения к гостье, госпоже де Бланшемон. Он повиновался, но, по-видимому, не понял, зачем Это надо, и тотчас напялил шляпу снова себе на голову; господин Бриколен, его сын, так же позволил себе эту вольность, освященную местным обычаем. Мельник, который утром у себя дома не расставался со шляпой, сейчас, однако, незаметно засунул ее в карман, колеблясь между новым для него чувством почтения к женскому полу, внушенным ему госпожой де Бланшемон, и боязнью показаться первый раз в жизни дамским угодником.

Однако, восхищаясь тем, как здорово подвешен язык у Долговязого Мукомола, господин Бриколен, как выяснилось тут же, придерживался по всем вопросам прямо противоположных мнений. По части сельского хозяйства он утверждал, что ничего нового тут не придумаешь; что ученые никогда ничего не открыли; что всякий, кто гонится за новшествами, в конце концов идет по миру; что с тех пор, как свет стоит, люди всегда делали одно и то же и ничего лучшего делать никогда не научатся.

— Хорошо! — сказал мельник. — А те первые, которые делали то, что мы делаем сегодня, те, кто придумал запрягать быков, чтобы вспахивать землю для посева, они-то делали что-то новое, а ведь их тоже можно было удерживать от этого, говоря, что земля, которую раньше никогда не возделывали, никогда ничего не родит. Это как в политике; скажите-ка, господин Бриколен, если бы вам сто лег тому назад сказали, что вы не будете платить ни десятины, ни податей, что монастыри будут разрушены…

— Ладно, ладно! Может быть, я бы и не поверил, вполне возможно, но это произошло, потому что не могло не произойти. На сегодня все идет к лучшему: всякий может наживаться, и ничего лучшего никогда не изобретут.

— А как же бедняки, нерадивые, слабосильные, глупые, что с ними делать, как по-вашему?

— По-моему, так ничего не делать. Раз они ни к чему не пригодны — тем хуже для них!

— А если б вы, упаси господь, были одним из них, господин Бриколен (хотя вам это, слава богу, не грозит) — вы бы тоже сказали: «Тем хуже для меня!»? Нет, нет, вы сказали то, чего не думаете на самом деле, ответив мне, что тем хуже для них! Вы для этого слишком добры и богобоязненны.

— Это я-то богобоязненный? Плевать мне на все это божеское! Да и тебе тоже. Я вижу, что эта нелепица снова вылезает на свет, но я и в ус не дую. Наш кюре сам не дурак пожить в свое удовольствие, потому-то я и не становлюсь ему поперек. Будь он ханжой, я бы ему показал, где раки зимуют. Кто же на сегодня верит в эти глупости?

— А ваша супруга, ваша матушка, ваша дочь, они тоже считают, что это глупости?

— Что ж, им это нравится, забавляет их, — пускай! Женщинам, видать, без этого не обойтись.

— А нам, крестьянам, как и женщинам, тоже не обойтись без религии.

— Ну что ж, она у вас под рукой: ходите к обедне, я вам мешать не стану: лишь бы вы меня за собой не тащили.

— Однако может случиться, что вас и потащат, если наша религия вновь станет фанатической и нетерпимой, какой она бывала нередко.

— Так она ничего не стоит, отбросьте ее тогда. Я-то без нее отлично обхожусь.

— Но какая-нибудь религия нам непременно нужна. Может быть, какая-нибудь другая?

— Другая! Еще и другая! Эк куда метнул, черт возьми! Ну и сочиняй себе другую, на здоровье!

— Мне по душе была бы такая религия, которая мешала бы людям ненавидеть и бояться друг друга и друг другу вредить.

— Вот это было бы в самом деле ново. А вот мне по душе была бы такая, которая мешала бы моим испольщикам воровать у меня зерно по ночам, а моим батракам — просиживать по три часа за своей похлебкой.

— Так и было бы, исповедуй вы сами религию, которая предписывала бы вам делать их такими же счастливыми, как и вы сами.

— Большой Луи, у вас в сердце самая истинная религия, — молвила Марсель.

— Правда, правда! — с жаром воскликнула Роза.

Господин Бриколен не осмелился ничего ответить. Ему очень важно было завоевать доверие госпожи де Бланшемон и не предстать перед нею в невыгодном свете. Большой Луи, заметив порыв Розы, посмотрел на Марсель взглядом, в котором пылал огонь и выражалась живейшая благодарность.

Солнце клонилось к закату, и обед, более чем обильный, подходил к концу. Господин Бриколен, отяжелевший от большого количества пищи и непомерных возлияний, хотел было предаться своему излюбленному удовольствию — посидеть два-три часа вечерком за кофе, приправленным водкой и уснащенным разными ликерами. Но Большой Луи, на которого он рассчитывал как на партнера в этом занятии, чтобы дать ему бой по всем статьям, откланялся и пошел готовиться к отъезду. Госпожа де Бланшемон пошла рассчитаться со своими слугами и распроститься с ними. Она вручила им письмо для свекрови и, отведя мельника в сторону, передала ему другое письмо — то, что было адресовано Анри, попросив его это письмо отдать собственноручно на почту.