Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения Страница 24

Обо всём, что происходило в кружке, я восторженно рассказывал М. Она училась в Токийском женском университете, организовала со своими приятельницами группу по изучению истории женского движения и в свою очередь рассказывала мне, как проходили их собрания, советовалась со мной по поводу необходимой справочной литературы. Мы с М. обсуждали между собой всё так, как это принято между друзьями-мужчинами. Она читала почти всё то же, что читал я: книги по социальным наукам, художественную литературу, а после мы устно или письменно делились своими впечатлениями от прочитанного.

Кажется, это произошло весной на второй год моей учёбы в университете. Профессор Морито[53] опубликовал в журнале экономического факультета работу о Кропоткине, чем вызвал недовольство соответствующих инстанций. Это был первый громкий случай гонений на университетского профессора по идеологическим мотивам. Общество было возмущено. Это событие внесло первый разлад в мои отношения с М.

Во время гонений на Морито на его стороне до самого конца боролся доцент Итои, его единомышленник, молодой специалист по статистике. Студенты видели в Итои будущее светило экономического факультета, но в университете он читал лишь лекции о французской экономической науке. Французская экономическая наука была обязательным предметом для тех, кто в лицее специализировался на французском праве, но таких на первом курсе было меньше двадцати, поэтому Итои избрал для своих занятий нетрадиционную форму семинаров. Но чтобы участвовать в таких занятиях, надо было к ним заранее готовиться, из-за этого туда приходило всё меньше студентов, и часто случалось, что я сидел на этих занятиях в полном одиночестве. В качестве материалов лекций на первом курсе использовалась "История экономической мысли" Жида и Риста, на втором курсе "Теория земельной ренты" Ландри, но каждый раз занятия превращались в диалог между мной и Итои. Вследствие этого я настолько сблизился с Итои, что, когда обстоятельства вынуждали его пропустить лекцию, он предварительно извещал меня телеграммой. В свою очередь и я старался во что бы то ни стало посещать занятия по французской экономической науке, которым отводилось два часа в неделю, а когда никак не мог присутствовать, даже имел наглость телеграммой извещать об этом преподавателя.

Разумеется, после инцидента с профессором Морито Итои во время занятий делился со мной своими переживаниями. Благодаря этому я многое узнал о скрытых для постороннего нравах, царивших в университете, и, потрясённый, возмущённый услышанным, спешил рассказать обо всём М. Я не мог вообразить, что отец М. усмотрит в моих разглагольствованиях "социализм" и на этом основании откажет мне от дома. До того момента у меня не было случая встретиться с С., отцом М. Как-то раз, посещая его супругу, я случайно встретился с ним, и, помнится, мы вместе ужинали, но расстались, почти не обменявшись ни словом. Для промышленника у него были необычайно мягкие манеры, и он походил скорее на лицейского преподавателя истории. Я был уверен, что, подобно своей супруге, он, как принято было тогда выражаться, "являл собой саму любезность". Но вот однажды, когда я посетил мадам С. в её столичном особняке в Цукисиме, она мне сказала:

— Мой муж превратно истолковал ваши слова, поэтому попрошу вас больше сюда не приходить. Мы ведь с вами можем без помех встречаться в нашей загородной усадьбе…

Накануне она сама пригласила меня по телефону, а теперь выяснилось, что звала она меня только для того, чтобы выгнать.

— Превратно истолковал? Что это значит?

— Произошло недоразумение, рано или поздно всё разъяснится, так что не извольте беспокоиться.

Накануне ночью я видел странный сон. Я гостил в загородной усадьбе С. и играл в саду, усеянном жёлтыми цветами, вместе с мадам, М. и её младшей сестрой. В саду была воздвигнута высокая башня. Желая взглянуть сверху на жёлтые цветы, я начал взбираться на башню. С каждой ступенькой я мог видеть всё дальше и дальше, так что в конце концов моему взору предстали даже склоны Фудзиямы. Эти склоны были усеяны теми же ярко-жёлтыми цветами, среди которых серебристо струилась река Каногава. Я делал руками знаки в сторону стоящих под башней, приглашая их подняться вверх вслед за мной. М., её мать и сестра радостно отвечали на мои жесты. Но наверху башни меня поджидал господин С. "Мерзавец!" — завопил он и сбросил меня с вершины башни. Я упал на землю… Проснулся я, обливаясь потом.

Я и сейчас ещё отчётливо помню этот сон, а в тот день он, разумеется, не выходил у меня из головы. Я воспринял его как дурное предзнаменование и хотел во что бы то ни стало узнать, в чём суть "превратного истолкования", но мадам так и не удосужилась мне ничего объяснить.

М. ещё не вернулась с занятий, и я не мог с ней поговорить. Погруженный в мрачные думы, я пустился в обратный путь, переправившись через реку.

В то время от Цукидзи до Цукисимы курсировал маленький катер. Сколько раз, стоя на палубе катера и глядя на чёрные воды реки, я досадовал на его неторопливый ход. Но сейчас я, наоборот, был рад его медлительности. Уже наступил вечер, и я питал слабую надежду случайно встретиться с М., возвращающейся с занятий. Если бы мне посчастливилось с ней встретиться, я бы узнал от неё истинную причину "недоразумения", из-за которого мне отказали от дома. Причалив к берегу Цукидзи, я решил дождаться М. на пристани, от которой отправлялся катер.

Рядом с пристанью располагалось маленькое святилище, посвящённое богу урожая риса Инари. Взобравшись по каменным ступеням, я поднялся на территорию святилища, с высоты которого было хорошо видно людей, идущих со стороны Цукидзи к пристани. М. рассказывала мне, что даже у себя дома она отказалась от кимоно и одевается по-европейски, а поскольку в то время одетые по-европейски женщины были большой редкостью, я решил, что, если увижу вдалеке женщину в европейском платье, это будет непременно М. Но сколько я ни ждал, М. не появлялась. Быстро темнело, на Цукисиме зажглись огни, можно было подумать, что в тёмном море стоит на якоре огромный пароход. Удивительно, но тогда у меня не закралось подозрения, что М. давно вернулась с занятий и госпожа С., обманув меня, нарочно устроила так, чтобы я не мог с ней увидеться… Стало совсем темно, поднялся ветер, шумно хлопали флажки в храме, на чернеющей реке поднялись волны, вскоре перестал ходить катер…

Только позже я узнал, что причина заключалась в том, что я — "социалист", а узнав, улыбнулся. В период до великого землетрясения в Канто[54] "социалистов" страшно боялись, но я не счёл нужным доказывать господину С., что я не "социалист". Всё же у меня почему-то была уверенность, что его заблуждение скоро рассеется.

После того как мне было отказано от дома С., я начал переписываться с М. Обмениваясь письмами и не встречаясь, мы поняли то, чего раньше не замечали, а если замечали, то, обманывая себя, называли дружбой. Мы поняли, что любим друг друга. Но ни один из нас в письмах не обмолвился ни словом о любви. И мы не предпринимали попыток встретиться вне дома. Почему мы не признавались друг другу в любви? Почему не встречались вне дома? Ныне это кажется странным. В то время мы очень ценили целомудрие, но, возможно, под внешними приличиями пряталась робость. Мы знали о любви умозрительно, а о том, что это такое в действительности, не имели понятия. Изо всех сил мы стремились воспитать себя, возвыситься душой, чтобы стать достойными друг друга. Эти чувства звучали во всех её письмах, и, вдохновлённый ими, я, стремясь к чистой любви, подавил в себе, как порочное, страстное желание встретиться с ней и с головой ушёл в учёбу.

Настали летние каникулы. Вернувшись в родные места, я сразу же отправился с визитом в усадьбу С. У М. также были каникулы, и она должна была находиться в особняке. Я нажал на звонок у входа. Вместо служанки на пороге появилась сама госпожа С., но она не пригласила меня войти в дом, а, надев садовые гэта, торопливо повела в сторону ворот, хлопая глазами в глубине очков в серебряной оправе.

— Как хорошо, что я сама вышла! — сказала она. — Мой муж сейчас находится здесь… Как только услышала звонок, меня сразу охватило странное предчувствие, выхожу, а это вы.

От удивления я не нашёл в себе сил даже поприветствовать её должным образом и, выйдя вместе с ней за ворота, сообразил, что "недоразумение" оказалось довольно серьёзным.

Выйдя из ворот, мы пошли вдоль живой ограды, как вдруг мадам, попросив меня немного подождать, поспешно вернулась в дом. Я ждал в тени живой изгороди. Это была прекрасная усадьба на берегу реки, из которой открывался чудесный вид на Фудзияму. Когда усадьба ещё не была построена, я, учась в младшей школе, прихватив провиант, совершал сюда пешие прогулки. Отсюда я любовался далёкой Фудзиямой, здесь струился любимый мной водопад, берега реки красиво пестрели цветами гвоздики. В те годы я дважды совершал сюда поход, но сейчас даже водопад оказался в саду усадьбы, в которой жила М. Рассеянно думая об этом, я ждал.