Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести Страница 25

— В том дворе, что весь травой зарос, живет Лайош Харатноки. Когда-то был он богатый человек. Бывало, на неделе по два раза требовал к себе цыган из Кашши, чтобы, значит, играли ему. А потом вдруг стал твердить всем, что оглох и не может, мол, музыку слушать. Да только какой дурак в это поверил бы! Всякому ясно было, где тут собака зарыта…

— Так, значит, он не оглох?

— Да нет же, какое там! Просто у него не осталось больше ни денег, ни кредита. Но, по нему, лучше полжизни выдавать себя за глухого, нежели признаться цыгану: «Нечем мне заплатить тебе за твои песни…»

За люборцким лесничеством мы увидели красивый сельский домик, увитый диким виноградом.

— А этот принадлежит вдове Яноша Чаподи. Гляньте-ка, во дворе как раз лошадей запрягают! Ишь, как они, бедолаги, опустили уши. Ну да ведь это — всего-навсего армейские коняги… Э-эх, а какие рысаки были тут еще десять лет назад: закусят, бывало, удила, как драконы!.. Н-да, мир меняется, все проходит, все рушится. А, видно, умница наш король, прошу покорно, бо-ольшая, большая умница! Ведь выдумал же давать напрокат этих армейских лошадок. Не будь этого, так у нас уже бедные дворяне пешком ходили бы!

У почтеннейшего Ленделя на все находилось едкое замечание. В Керфалве он, выругавшись, бросил: «И здесь уже хозяином можжевельник стал, а не дворянская грамота!» В Ханчи вздохнул истово: «О, боже милостливый, да когда же ты остановишь эту зряшную утечку земли?!»

Так ехали мы от деревни к деревне и уже представляли себе во всей полноте эту нарисованную мрачными красками картину, когда наконец у склона в Усольскую долину заметили табличку с указателем: «На Герей», — и наша коляска свернула вправо, на проселочную дорогу.

Отец Милики пришел в сильное душевное волнение: что-то нас ожидает в Герее? Лошади по крутой горной дороге могли двигаться только шагом, и нетерпение господина Пали росло на глазах. Между тем природа вокруг была очень живописной: березы с замшелой корой и древние дубы бросали на нас тень; из чащи леса доносились звонкие птичьи трели. («Эти дурные птицы совсем не меняются, — проворчал почтеннейший Лендель, — и сейчас свистят себе точно так же, как и до революции!») Справа от дороги, на голом холме, темнели выщербленные руины старинного замка; вокруг алели дикие розы. Внизу, в горловине долины, одиноко торчала заброшенная мельница; ее колесо уже много лет как остановилось, ибо ушла вода «Что за чертовщина, виданное ли это дело, чтобы поток забросил мельницу?»

Повсюду, куда ни кинешь взгляд, — а отсюда, с вершины скалистой горы, над которой единственный чахлый бук раскинул свою жидкую крону, открывался вид на всю округу, повсюду заметны были следы запустения.

Какой-то шутник, побывавший здесь, наверху, повесил на ветки бука женский передник. Возможно, он сделал это из суеверия, а возможно — с определенным значением, подобно тому как победитель, разрушивший древнюю крепость врага, оставляет на башне «signum»[3] — свое знамя.

— Взгляни-ка сюда! — воскликнул вдруг дядюшка Пали. Проехав площадку для обжига кирпича, мы повернули, и вдруг перед нами открылась широкая долина, на которой, совсем как в сказке, возник замок, крытый красной крышей, с двумя торчащими кверху башнями: девять окон с зелеными жалюзи весело поглядывали на нас. Солнечные лучи позолотили фасад замка, украшенный гербом. Не хватало только «курьей ножки». А вот и человек, которого можно расспросить о замке! То был пастух, стоявший со своими овцами у края дороги.

— Э-эй, что это за замок?

— Боротский замок.

Дядюшка Пали на радостях бросил пастуху пригоршню монет и, довольный, бормотал: «Ну, это уже кое-что, братец! Тысяча чертей в колымаге!» Он поспешно спрыгнул с коляски перед террасой, но никто не вышел нам навстречу.

— Э-эй! Есть кто там, в доме?

Никакого ответа не последовало; в замке стояла гробовая тишина.

— Г-мм! Уж не заколдованный ли это замок, где люди превратились в камни?

Из бокового флигелька выскочил вдруг коренастый старик с короткой шеей и заросшим щетиной лицом, таким пухлым, точно он был стеклодувом; хотя время стояло осеннее, на ногах у него красовались толстые зимние боты; над глазами торчал зеленый козырек.

— Дома господин Карой Борот?

— В этом году нет его, — ответил старик, запинаясь.

— Черт возьми, — огорчился дядюшка Пали, — а где он?

— В битве при Пишки *, — пробормотал тот.

Мы переглянулись, не зная, как следует понимать его ответы; в этот момент сверху послышался женский голос:

— А вы ему погромче кричите, господа!

Я обернулся на голос, желая выяснить, чего ради мы должны кричать. И что же? Посреди двора, в ветвях шелковицы увидел я смазливую крестьянскую девушку; одну ногу она свесила вниз, и та дразняще сверкала наготой, так как бесстыжая ветка подогнула краешек ее юбки. Красивое румяное личико девушки было перепачкано тутовыми ягодами.

— Господин управляющий плохо слышит, — сказала она. — Ему нужно кричать.

— Мы ищем барина.

— Он, должно, на пасеке. Я сейчас сбегаю за ним.

Как дикая кошка, она соскользнула с дерева и побежала за Кароем. Завидев нас, он очень обрадовался, обнял по очереди, провел в дом и уж не знал, куда нас и посадить. Тут и управляющий, почуяв такой поворот событий, пришел извиняться: он, мол, принял нас за скупщиков дубильного орешка, потому и сказал, что «в этом году нет его» (прошу покорно, его, и правда, нет). А потом, дескать, ему показалось, будто мы спрашиваем, где он лишился слуха, на что он и ответил: «В битве при Пишки» (однако он, ей-ей, не замышлял ничего дурного). А Карой тем временем засыпал нас вопросами. Как поживает Милике? Что она просила ему передать? Нашла ли она медальон, который тогда потеряла? Жива ли еще борзая Цоки? (Разумеется, жива.) Болеет ли до сих пор маленькая канарейка? (Нет, сударь мой, она совершенно здорова.) Пока он занимал нас разговором, вымерший замок начал, как в сказке, оживать. Повсюду хлопали двери, гремела посуда, со двора доносилась веселая возня слуг. Изо всех закоулков, словно из-под земли, появлялась челядь в ливреях.

Почтеннейший Ковач был ошеломлен и восхищен. А когда подали роскошный ужин!.. Фамильное серебро, дорогое столовое белье из чистого льна с вышитым гербом Воротов: на золотом полосатом поле — вздыбившийся лев со стрелой в пасти… Н-да, ничего не скажешь, роскошь!

— Очень милая усадьба, друг мой! — с воодушевлением воскликнул дядюшка Пали после ужина.

— Ничего, жить можно, — скромно ответил Карой, — одна только беда: далеко, захолустье.

— Ах, разве это далеко! — бурно возразил старик. — Раз-два, и уже здесь! А какой восхитительный воздух! Вот что нужно моей Милике.

— Воздух, несомненно, прекрасная вещь, но вот общества здесь никакого. Ни одного дворянина поблизости.

— Чепуха! По крайней мере, некому заниматься сплетнями. Проживете и вдвоем. Ну и еще — как зовут господина управляющего?

— Мартон Антош.

— Вот в зимнее время этот почтенный господин и составит вам компанию.

— Благодарю покорно, — расхохотался Карой. — С тех пор как я знаю его, он только и рассказывает об этой битве при Пишки.

Он встал и, подойдя к старику, посапывавшему в конце стола, тупо устремив взгляд в пустоту, озорно крикнул ему над ухом:

— Эге-гей! Дядя Антош! Где вы оставили вчера битву?

— Мы остановились там, прошу покорно, — с готовностью отвечал старик, — когда Бем завидел в подзорную трубу русских…

— Да ведь этот старик — настоящее сокровище, клад для Милики! — весело перебил его дядюшка Пали.

— Ах, когда уж я дождусь того часа, чтобы передать ей добряка Антоша! Но для этого сначала нужна Милике.

— Ну, за этим дело не станет. Вы, сударь мой, сможете привезти ее сюда хоть на следующей неделе.

Итак, через несколько дней сыграли свадьбу.

Карой увез Милике в Герей, а я укатил в Пешт, и даль поглотила их.

Прошел целый год, и вот однажды решил я нагрянуть в герейский замок к молодым. Сказано — сделано. И в одно прекрасное утро я стоял на веранде замка с портпледом и саквояжем в руках.

— Барин дома? — спросил я у праздно стоявшей во дворе служанки.

— Нельзя войти — их милости еще не одеты.

— В такое-то время? В десять часов?

— А когда же им и понежиться, — отвечала она с озорством, — как не сейчас, в медовый месяц?

Доверие за доверие. Я игриво потрепал служанку по щечке с ямочками.

— Ах ты, душечка моя! Должно быть, много у вас меду, если его на четыреста дней хватает. Ведь уж больше года прошло со дня свадьбы.

Красавица в насмешливой улыбочке показала мне свои мелкие белые зубки.

— Ох, да как же вы это знаете! Ну и ну! Да нешто не четыре дня назад это было?

— Не болтай чепухи.

— Да полно вам! Свадьба была в субботу, а сегодня вторник.