Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец Страница 25

— Ведь он, — с ужасом думаю я, — в груду костей ее превратит!..

И я бегу к цадику. А он встречает меня у самой двери с улыбкой:

— Видал ли ты, — говорит он, — «величие Торы»? Настоящее «величие Торы»?

Я успокоился: раз, думаю я, цадик улыбается, значит — хорошо!

И вышло действительно хорошо. В «Шмини-Ацерес»[10] она родила. А назавтра, за столом, Брестский раввин произносил уже нам проповедь. Мне, правда, хотелось сидеть за столом не тут, но — не посмел. Тем более, что без меня не было бы полного миньона и нельзя было бы читать сообща потрапезную молитву.

Словом, о чем мне рассказывать вам? О том, как знает Тору Брестский раввин? Если Тора — океан, то он был Левиафан в океане, — одним движением он мог проплыть десять трактатов, одним движением он проникал, через весь Талмуд со всеми его комментариями. Так и гудит, бьет, кипит, клокочет… Словом, так, как рассказывают про настоящий океан. Он мне всю голову развинтил! Но «сердце знает горе души». Сердце мое все-таки было лишено радостей праздника. Я вспомнил тут про сон цадика — и остолбенел! Солнце светит в окно, вина на столе сколько угодно, все присутствующее, вижу я, обливаются потом, а мне? Мне было холодно, невыносимо холодно! Там, знал я, занимались другой Торой… Там светло и тепло… каждое слово пронизано и пропитано любовью и восторгом… ангелы, чувствуется, летают по комнате; слышишь буквально, как шумят их большие белые крылья… Ах, Творец мира! А уйти нельзя!

Вдруг он, брестский раввин, прерывает проповедь и спрашивает:

— Какой цадик имеется у вас здесь?

— Некий Hoax, — отвечают ему.

И резнуло же меня по сердцу! «Некий Ноах» — ах, льстецы, льстецы!

— Чудотворец? — спрашивает он далее.

— Не слышно что-то… Бабы, правда, рассказывают, но кто их слушает?

— Он так берет деньги, без чудес?..

Тут уже решаются правду сказать: «Берет мало и много раздает».

Брестский раввин задумывается.

— А Тору он знает?

— Говорят — великий ученый.

— Откуда он, этот Hoax?

Никто не знает и отвечать приходится мне. Таким образом, между мной и раввином завязывается разговор:

— Не был ли этот Hoax когда-то в Бресте? — спрашивает он.

— Был ли ребе в Бресте? — бормочу я. — Кажется, да.

— Ага! — говорит он. — Его хасид!..

Мне показалось, что он посмотрел на меня, как на паука.

И тут он обратился к присутствующим:

— У меня когда-то был ученик Hoax… Правда, голова у него была прекрасная, но его все тянуло в сторону. Я сделал ему одно предостережение, другое, собирался уже сделать третье, как он вдруг исчез… Но он ли это?

— Кто может знать?

И он начинает обрисовывать его: худой, маленький, с черной бородкой, с черными вьющимися пейсами, тихим голосом, задумчивый и т. д.

— Возможно, — говорят присутствующие, — что это он и есть — очень похож.

Я уж благодарил Бога, когда приступили к потрапезной молитве.

Но после молитвы произошло нечто такое, что мне и присниться не могло.

Брестский раввин понимается со скамейки, Отзывает меня в сторону и говорит шепотом:

— Веди меня к твоему учителю и моему ученику. Только, слышишь — никто не должен знать про это.

Я, конечно, послушался, но по дороге спрашиваю со страхом:

— Брестский раввин, — говорю я, — с какой целью вы идете к нему?

А он мне запросто отвечает:

— При потрапезной молитве мне пришла в голову мысль, что до сих пор я осуждал заочно… Я хочу видеть, видеть собственными глазами. А может, — прибавил он потом, — Бог мне поможет спасти своего ученика.

— Знаешь, безбожник, — говорит он затем шутливо, — если твой ребе тот же Hoax, что учился у меня, то он может стать великим мужем во Израиле, раввином в Бресте!

* * *

И две горные вершины встретились… И если я остался между ними на месте, то это только чудо небесное!

Бяльский цадик, благословенна память его, посылал своих хасидов в Симхас-Тору[11] гулять за городом, а сам сидел на балкончике, и глядел и радовался на них.

Это была не нынешняя Бяла. Тогда это было лишь маленькое местечко, одни только маленькие деревянные домики, не считая синагоги и бет-гамедраша цадика. Балкончик был на втором этаже, и оттуда все видно было, как на ладони: на востоке — холмы, на западе — река… А цадик сидит и смотрит. Видит нескольких хасидов, идущих молча, и бросает им сверху начало мелодии — они подхватывают ее и продолжают прогулку уже с песней на устах. И группа за группой проходят они мимо, и направляются за город с пением и истинной радостью, — с истинной «радостью Торы». Сам же цадик сидит себе на балкончике.

Но тут цадик, видно, услыхал другие шаги: он поднялся и пошел навстречу Брестскому раввину.

— Шолом-Алейхем, ребе! — сказал он скромно, своим сладким голосом.

— Алейхем-Шолом, Hoax! — ответил Брестский раввин.

— Садитесь, ребе!

Брестский раввин садится, а Бяльский цадик становится перед ним.

— Скажи мне только, Hoax, — говорит раввин, подняв ресницы, — почему ты убежал из моего иешибота? Чего тебе там недоставало?

— Мне, ребе, там недоставало, — отвечает цадик спокойно, — воздуху… Я не мог там дышать…

— Что это значит? Что говоришь ты, Hoax?

— Не мне, — объяснил цадик со спокойной улыбкой, — а моей душе недоставало…

— Почему, Hoax?

— Ваша Тора, ребе, лишь сухой закон. Она — без благодати, без искры милости ваша Тора! А потому она без радости, без воздуха… Одно железо и медь — железные постановления, медные законы… И слишком она недоступная Тора, — для ученых только, для одних избранников…

Брестский раввин молчит, а цадик продолжает:

— А скажите мне, ребе, что вы можете дать всему Израилю? Что у вас есть для дровосека, лесника, для ремесленника, простого еврея?.. В особенности для грешного еврея? Что вы можете дать не ученым?

Брестский раввин молчит, будто не понимает, что тот говорит, а Бяльский цадик по-прежнему стоит перед ним и продолжает своим сладким голосом:

— Простите меня, ребе, но правду я должен сказать: жестка была ваша Тора, жестка и суха, потому что она была лишь телом Торы, а не душой ее!

— Душой? — спрашивает раввин и трет рукой свой высокий лоб.

— Конечно! Ваша Тора, ребе, как я сказал, лишь для избранников, для ученых, но не для всего