Токутоми Рока - Куросиво Страница 28

За три недели, которые он провел в постели, вишни в парке Уэно успели покрыться зеленой листвою.

В официальной резиденции графа Фудзисава состоялся костюмированный бал, ставший поводом для самых невероятных сплетен и пересудов.

Граф Киносита удостоился чести высочайшего посещения, недавно разбогатевшие тузы из купечества были пожалованы дворянством за щедрые взносы на военный флот, а их главарь, старый Хикава, который при Токугава всегда щедро давал деньги, не требуя за это никаких наград, получил титул графа. Все эти новости, доходившие до больного из газет и из рассказов брата, давали еще большую пищу для размышлений.

Впрочем, нет, долго размышлять было не о чем – все было совершенно ясно и без того. Обвинения, которые он мысленно предъявлял правительству Мэйдзи и всему общественному устройству Мэйдзи еще там, в горной глуши Коею, всецело подтверждались всем, что ему довелось увидеть и услышать в Токио за этот месяц с небольшим. Не поддающиеся описанию произвол и беззакония, чинимые Сацума и Тёсю, поистине потрясли его, когда он сам увидел это непосредственно, вблизи. Проходимцы из Сацума и Тёсю распоряжались судьбами Японии, воздух Японии был отравлен их ядовитым дыханием. Всюду царили легкомыслие, грязь, распутство. Он почувствовал это уже тогда, когда в первый вечер знакомства с Фудзисава увидел разряженную толпу в Ююкан'е, но и после этого все, что ему приходилось видеть и слышать, прорастало в душе его ростками гнева. Возвращаясь с кладбища Янака, куда он ходил поклониться родным могилам, старый Хигаси видел оживленную, веселую толпу, заполнившую парк Уэно, беспечно любовавшуюся цветущими вишнями: мужчин, лишенных чести и совести, готовых сотрудничать с правительством Сацума – Тёсю, помышляя лишь о собственном благополучии; наивных девушек, принаряженных, с радостью позволявших играть собой выходцам из Сацума и Тёсю… «Где же он, былой дух подлинных сынов Эдо?» – невольно восклицал в душе старый Хигаси.

Покорными слугами Сацума и Тёсю стали не только мужчины и женщины из мещан. Хияма, например, тоже являл собой яркий образец угодничества, лести и низкопоклонства. Его речь, которую он произнес на собрании, посвященном памяти отрядов «сёгитай», – что общего имела эта речь с самурайским духом? Разве такую речь подобало бы говорить настоящему самураю, вассалу Токугава? Да что Хияма? Его собственный брат Аояги – точно такой же! Госпожа Аояги – женщина, и в счет не идет (не в пример теплым весенним дням, госпожа Аояги обращалась с деверем все холоднее и холоднее), но что сказать о моральном падении брата, который в ответ на все речи старого Хигаси только молча пощипывает усы? Когда старик смотрел на него, он удивлялся: неужели это тот самый миленький мальчуган с пучком волос на макушке, со слезами умолявший не отдавать его в приемные сыновья к Аояги?..

Куда бы ни пошел старый Хигаси – наносил ли он мимолетный визит старому главе клана, посещал ли глазного врача, ходил ли справляться о курсе акций государственного займа – всюду ощущался тлетворный ветер Тёсю и Сацума. От порывов этого ветра мужчины превращались в ничтожества, женщины развращались, все свежее, молодое желтело и увядало.

Так зачем же он приехал в столицу? Не лучше ли было бы не ступать ногой в эту мерзость, зажать нос, чтобы не ощущать этого зловония? Да, напрасно покинул он свою хижину в Косю! И все же…

В этом «и все же…» было главное. Именно оно, это «и все же…», заставило старого Хигаси мешкать с отъездом, хотя ему следовало бы уехать в тот же день, когда он оправился от болезни. Это «и все же…» заставило его против воли принять покровительство Хияма и хоть и с опозданием, но все же приехать к нему на загородную дачу в Мукодзима.

7

Однако глубокое различие в убеждениях между ним и Хияма неизбежно должно было привести к взрыву, даже теперь, когда один старался сдержаться, а другой – соблюсти приличия, как подобает хозяину дома. И чем дольше они делали вид, что не замечают этого различия, тем сильнее должен был быть взрыв. За двадцать долгих лет старый Хигаси ни разу не имел случая открыто выразить свое негодование. В нынешний свой приезд, встречаясь с графом Фудзисава и с бароном Хияма, он сдерживал свое сердце, словно горячего скакуна, старался держать на привязи свой язык. Но сегодня вечером обстоятельства слишком властно побуждали его к откровенности; больше молчать он был не в силах. Необъяснимое волнение неудержимо поднималось из самой глубины его сердца. Заросшее седой щетиной лицо старого Хигаси постепенно налилось кровью, морщины на лбу прорезались резче, лежавшие на коленях руки сжались в кулаки, плечи заострились. Глядя сверху вниз на графа Фудзисава, он два-три раза откашлялся, прежде чем ответить на его вопрос.

– Вы спрашиваете о причинах? Причина очень простая. Пусть Хигаси уже состарился, но он еще не одряхлел настолько, чтобы превратиться в послушного вам слугу, господа! Если бы наши взгляды совпадали – тогда дело другое. А так… Что бы вы мне ни предложили – стать ли губернатором, или лакеем при вас, или даже самим премьер-министром, – я наотрез отказываюсь сотрудничать с вами!

– Не совпадают взгляды, изволили вы сказать?..

Отлично. Ну, раз взгляды не совпадают – с этим уж ничего не поделаешь, мы вовсе не собираемся уговаривать вас против вашей воли. Но, может быть, в назидание нам, вы поделитесь с нами этими вашими взглядами?

– Оставим эти непристойные препирания, Хигаси-кун! Если вам не по сердцу государственная служба, так ведь вас никто насильно не принуждает. Прекратим этот грубый спор и давайте-ка лучше похлопаем все в ладоши, а Нандзё-сан спляшет… – Хияма пытается придать всему случившемуся характер забавного недоразумения, но в действительности он уже сам не свой от смущения и расстройства.

– Ничего, ничего, Хияма-кун, – останавливает хозяина граф Фудзисава, – раз уж дело дошло до спора, попробую-ка я, недостойный, подискутировать с Хигаси-кун. Прежде всего хотелось бы знать, какого мнения придерживается Хигаси-кун о нынешнем правительстве?

– Если вам так хочется знать мое мнение, что ж, извольте. Я считаю, что правительство Мэйдзи нарушает принципы верноподданности по отношению к императору и совершенно не выполняет свой долг перед народом. Я считаю, что это правительство ведет страну к гибели. И одним из главных виновников подобного положения, Фудзисава-сан, уж не взыщите, я считаю вас!

Гнев, на мгновенье вспыхнувший на лице графа Фудзисава, внезапно сменился высокомерной улыбкой.

– Правительство Мэйдзи ведет страну к гибели?.. Я – главный виновник?.. Признаюсь, довольно оригинальное суждение. Что же дает вам основания так полагать? Хотелось бы услышать…

– Совершенно в стиле нападок бульварной прессы… – громко прошептал Сугимото.

Старый Хигаси сурово взглянул на него сквозь очки и снова обвел взглядом всех гостей, начиная с графа Фудзисава.

– Господа, вы привыкли постоянно слышать одну лишь лесть, и потому мой грубый мужицкий голос, наверное, чрезвычайно терзает ваш слух. Однако, Фудзксава-сан, Хияма-кун, в благодарность за вашу щедрую любезность ко мне я хочу обратиться к вам с вещим и справедливым словом… Скажите, господа, куда вы толкаете нашу Японию? Двадцатипятимиллионный народ и священная особа императора – не игрушки для вас, господа!

Воцарилось молчание. Граф Осада сидел, скрестив руки на груди, граф Нандзё опустил чарку на поднос, барон Хияма всем своим видом выражал крайнее отчаяние из-за того, что случилось нечто столь неприличное; лица остальных выражали крайнее изумление, гейши, казалось, совершенно остолбенели от ужаса. Глаза всех были прикованы к решительному лицу старого Хигаси.

– Да, я двадцать лет провел в уединении в деревне, но за вашими действиями я следил внимательно. Вы свергли правительство Токугава и установили правительство Сацума – Тёсю. А чем же отличается нынешняя власть от власти конца эпохи Токугава? Да что я говорю, Токугава не знали подобного разложения. Правительство Токугава все-таки немного больше пеклось о народе!

– Однако, Хигаси-кун, нельзя же сравнивать ту Японию, которую мы знали двадцать лет назад, с нынешней. Как бы ни был предан Хигаси-кун феодальному режиму, что прошло – то прошло, а реальная действительность остается реальной действительностью. Прогресс Японии за двадцать лет, заслуги правительства Мэйдзи, руководившего этим прогрессом, не может не признать всякий, если только он не идиот, потерявший рассудок! – вставил реплику граф Кавабата.

– Прогресс? В чем же он, этот прогресс, о котором вы говорите? В том, что вместо прежних усадьб и замков построен Ююкан, где благородные дамы скачут, как гейши, а украшенные орденами министры лебезят перед иностранцами? В чем этот прогресс? В разложении, в легкомыслии, в том, чтобы без разбора глотать нравы и обычаи Запада, не успевая даже хорошенько их прожевать?