Жан Жионо - Гусар на крыше Страница 28

Неизвестно, сколько времени он пролежал так, с закрытыми глазами, когда почувствовал сначала легкие пушистые прикосновения к щекам, потом очень болезненные удары в висок и чьи-то острые коготки, вонзившиеся ему в голову.

Его облепили и клевали ласточки. Он так резко вскочил, что чуть было не перелетел через аркбутаны на островерхие крыши. Он стал исступленно махать руками и вытаскивать запутавшихся в его волосах птиц. «Они приняли меня за мертвого, — говорил он себе. — Эти милые, такие симпатичные пичуги, которые смотрели на меня своими красивыми желтыми глазами, пытались меня съесть».

Он понемногу приходил в себя, и вдруг ему ужасно захотелось курить. Он порылся в карманах и с огорчением убедился, что у него не осталось ни одной сигары. «Я не курил с того дурацкого выстрела в воздух перед баррикадой. Очевидно, это действительно критический момент. Я думаю, что мне захочется курить перед атакой, хотя мне пока еще не представлялось подобного случая проверить свое хладнокровие. Но разве я не курил во время честной дуэли с бароном, за которую меня так упрекали? Следовательно, если мне хочется курить, это хороший признак. Полцарства за сигару!»

Он продолжал дурачиться, но нападение ласточек все-таки вывело его из равновесия.

Он провел беспокойную ночь. Легкий ветер изредка доносил волны обжигающего и зловонного воздуха. Ему снилось, что рядом с ним лежит один из его солдат и дышит ему в лицо луковым перегаром. Он пытается оттолкнуть его, но тот начинает расти, и вот уже от его дыхания гнутся огромные пьемонтские каштаны.

Потом ему приснился петух, это был удивительный петух: ослепительно белый, но, присмотревшись поближе, можно было заметить легкие желтоватые разводы на хвосте и на шее. И огромный, заполнявший все пространство: за ним едва можно было разглядеть крохотный, с ноготь, кусочек серого неба. Эта птица парила в воздухе, распространяя зловоние. Она топорщила перья хвоста, явно намереваясь усесться Анджело на лицо. К счастью, большая цинковая кормушка для канареек, в которой лежал Анджело, опрокидывалась, и огромный петушиный зад с торчащими веером белыми перьями соскальзывал с его лица. К несчастью, пух забивал ему ноздри, он задыхался. К счастью, уткнувшись носом в землю, он смог вдыхать тоненькую струйку, к несчастью, пахнувшего навозом воздуха. Тогда он начал скрести пальцами землю, чтобы выкопать под носом небольшое углубление. Но пальцы его воткнулись в экскременты, вылепленные в форме лица маленькой девочки.

Он проснулся.

Ночь, пронизанная розоватыми сполохами, была насыщена чудовищным запахом жареного. Анджело обошел ротонду. На холмах горело три костра, а порывы ветра обрушивали на город потоки жирного дыма…

Анджело долго тер кулаками глаза. Он вернулся на прежнее место. Очевидно, во сне он яростно размахивал руками: корзина была опрокинута и куда-то исчезли сапоги. Он снова порылся в кармане в надежде найти сигару. От запаха дыма во рту собиралась противная клейкая слюна.

Он видел еще много снов, хотя постоянно подступающая тошнота не давала ему крепко заснуть. В полудреме ему пригрезилась комета. Из нее, как фейерверк, били сверкающие струи яда. Он слышал бархатный шум льющегося оттуда смертельного дождя. Он стекал по крышам, проникал сквозь слуховое окно на чердаки, тек по лестницам, просачивался под двери, заливал квартиры, где люди, прилипшие к ступеням, словно мухи к клейкой бумаге, начинали вопить, а затем превращаться в тлен.

Первые лучи света принесли ему большое облегчение. Это был все тот же белый и душный рассвет. Но несмотря на свою не оставляющую надежды белизну, он все-таки расставлял все на свои места, в привычном порядке.

Задолго до рассвета в холмах раздался звон небольшого колокола. На верху одного из холмов, поросшего соснами, одиноко как перст стоял уединенный домик. Свет, пока еще прозрачный, позволял видеть петляющую среди серых зарослей миндаля тропинку, ведущую наверх.

Послышалось мягкое дребезжание стекол витража в их свинцовой оправе — им передалось происходившее в недрах церкви движение. Упорно хранившие вчера неподвижность ворота открылись. Перед ними выстроились одетые в белое дети с хоругвями. Из домов стали выползать черные, словно муравьи, женщины. Другие появлялись из анфилады улиц. Через некоторое время собралось в общей сложности человек пятьдесят, включая священников в их позолоченных панцирях. Процессия молча двинулась. Долго раздавались редкие удары колокола. Наконец под серыми миндальными деревьями появились белые хоругви, потом панцири, даже издали отливавшие золотом, потом черные муравьи. Но пока эти насекомые медленно ползли по склону, солнце одним прыжком выскочило из-за горизонта. Оно охватило все небо и обрушило лавину гипса, мела, муки, пронизанную жгучими бесцветными лучами. Все исчезло в этом урагане белизны, кроме редких, похожих на икание, ударов колокола. Затем смолк и он.

Этот день был отмечен резким увеличением смертности.

К полудню в той части города, которую Анджело мог обозревать сверху, начался какой-то шум и волнение, потом кое-откуда стали доноситься пронзительные крики, потом вопли понеслись отовсюду. Ставни в одном из домов на площади с грохотом распахнулись. В окне показался человек, он жестикулировал руками. Человек не кричал, только казалось, что он пытается засунуть себе в рот то одну, то другую руку будто для того, чтобы вытащить застрявшую в горле рыбью кость. В то же время он извивался в раме окна, словно Петрушка на сцене. В конце концов он, должно быть, рухнул внутрь комнаты. Окно осталось открытым. Бесчисленные ласточки, возобновившие свою трескучую карусель, стали понемногу приближаться к нему. Сначала кричали женщины. Потом закричали мужчины. Эти крики были трагичны, как рев поверженного зубра. Но как ни странно, кричали отнюдь не умирающие, со всех сторон раздавались крики живых. Кое-кто из этих обезумевших существ появился на площади. Они, казалось, искали помощи: бежали друг другу навстречу, обнимались, потом разнимали руки и снова бросались бежать. Один из них упал и довольно быстро умер. Со всех сторон стал слышен шум похоронных телег и больше не прекращался. Пробило полдень, потом час, два, три. А они все громыхали по камням мостовых. Рыжеватый дым, тянувшийся с холмов, пачкал небо.

Прямо на глазах у Анджело произошло странное событие. Несколько телег пересекли площадь. Выезжая с улицы, идущей мимо церкви, они в какой-то момент оказывались прямо под тем местом, где находился Анджело, так что он мог видеть весь их страшный груз. Доехав до этого места, одна из телег остановилась, так как человек в белом, который вел лошадь под уздцы, вдруг упал; он корчился на земле, путаясь в своем белом балахоне, а его спутники смотрели на него, не приближаясь. Вдруг один из них тоже упал, испустив только один, но очень пронзительный крик. Третий хотел бежать и уже подбирал свой балахон, когда ноги у него вдруг подкосились, словно он споткнулся о невидимое препятствие, и он вытянулся, уткнувшись лицом в землю, рядом с двумя другими. Лошадь отгоняла хвостом мух.

Эта дерзкая атака смерти, эта молниеносная победа, близость поля битвы, находившегося прямо у него перед глазами, потрясли Анджело. Он не мог отвести глаз от трех белых мужчин. Он все еще надеялся, что, немного отдохнув, они встанут и продолжат свою работу. Но они по-прежнему смирно лежали и не двигались, кроме одного, который конвульсивно дергал ногами, будто брыкаясь.

По улицам и переулкам все так же ездили телеги. Пронзительные либо умоляющие крики женщин, душераздирающие вопли о помощи мужчин доносились со всех сторон. А в ответ — только громыхание телег по мостовой.

Наконец одна из них выехала из соседней улицы на площадь. Люди в белом подошли к своим распростертым товарищам, ногами перевернули их, затем погрузили на телегу, взяли лошадь под уздцы и снова двинулись в путь.

Густой рой мух кружился над оставшимися лежать на солнце трупами. Мух привлекала вытекавшая из-под них жижа.

Анджело сказал себе: «Здесь нельзя оставаться, тут все заражено. Испарения поднимаются вверх. На эту площадь выходят все улицы. А она и сейчас уже усеяна мертвыми. Нужно уходить. Наверняка в городе есть менее зараженные кварталы, или же через три-четыре дня здесь никого не останется в живых. Кроме меня, тут наверху. Да и то, кто знает?»

И он отправился в путешествие по крышам. Его больше не пугали внезапно разверзавшиеся перед ним бездны внутренних дворов. Другое головокружение одолевало его. Он даже совершенно спокойно спустился по очень крутому склону крыши за сапогами, которые уронил той ночью, когда его мучили кошмары.

Он быстро обошел те крыши, по которым можно было передвигаться. С западной стороны ему мешала двинуться дальше площадь; на востоке путь преграждала довольно широкая дорога. На юге — еще одна улица, не только широкая, но и с очень крутыми крышами, на севере — узкая улица. Он спросил себя, а не лучше ли спуститься по какой-нибудь внутренней лестнице прямо на улицу. «Ну и что дальше? — сказал он себе. — Если даже допустить, что у тех безумцев, которые преследовали меня, есть сейчас другие заботы, хотя я в этом не уверен, я же вляпаюсь в самую заразу». Ему казалось, что весь город внизу под ним разлагается. «Нужно все — таки постараться выбраться из этого квартала».