Собрание сочинений в 6 томах. Том 4 - Грэм Грин Страница 28

Посол сказал:

— Познакомьтесь — моя жена.

Опять «моя». И она увела меня к стойке с напитками.

— Завтра вечером? — спросил я, но она нахмурилась и поджала губы, давая понять, что нельзя сейчас об этом, что за нами наблюдают. Но боялась она не мужа. Он был занят — показывал одному из гостей «свое» собрание работ Ипполита {34} и, переходя от картины к картине, объяснял, что на каждой изображено, точно сюжет их тоже принадлежал ему.

— В таком шуме твой муж ничего не разберет.

— Ты разве не видишь, — сказала она, — что он прислушивается к каждому нашему слову. — Но этот «он» был вовсе не ее муж. Крошечный мальчуган футов трех росту, устремив на нас сосредоточенный взгляд темных глаз, протискивался сквозь толпу с бесцеремонностью лилипута и отталкивал от себя колени гостей, будто это были какие-то кустики в принадлежавшем ему лесу. Я заметил, что он смотрит на ее губы, точно умеет читать по ним.

— Мой сын Анхел, — представила она его, и с тех пор, когда я думал о нем, в этом имени мне слышалось богохульство. Анхел… почти что Ангел.

Пробившись к ней, он уже не отпускал ее от себя, хотя не говорил ни слова. Ему было не до того — он слушал, а его маленькая стальная рука охватывала ее кисть, точно половинкой наручника. Так я познакомился со своим настоящим соперником. В следующую нашу встречу она сказала, что он расспрашивал ее обо мне.

— Учуял неладное?

— Ну, как можно! В его возрасте? Ему только-только исполнилось пять лет.

Прошел год, и мы нашли способ отделываться от Анхела, хотя он по-прежнему притязал на нее. Я уже успел убедиться, что Марта мне необходима, но, когда я требовал, чтобы она бросила мужа, ребенок преграждал ей путь к бегству. Она никогда не согласится поставить под удар его счастье. Она уйдет от мужа хоть завтра, но как пережить, если он отнимет у нее Анхела? А мне казалось, что сын с каждым месяцем становится все больше и больше похож на отца. Теперь он тоже говорил моя мама, и однажды я увидел его с длинной шоколадной сигарой во рту; он заметно прибавлял в весе. Отец словно вселил в сына своего демона, чтобы наша связь не зашла слишком далеко и не преступила границ благоразумия.

Одно время мы снимали комнату для свиданий над магазином сирийца по имени Гамит. Хозяин не внушал нам опасений — это было сразу после прихода к власти доктора Дювалье, и тень будущего, черная, как тучи над Кенскоффом, нависала над всеми. Для человека без гражданства было важно установить хоть какую-нибудь связь с иностранным посольством, ибо кто мог знать, не пробьет ли час, когда придется просить политического убежища? Мы с ней тщательно обследовали весь этот магазин, но, как на грех, не учли, что в углу, за прилавком с аптекарскими товарами, было несколько полок с лучшими в Порт-о-Пренсе игрушками, а среди бакалейных продуктов (спрос на деликатесы тогда еще не исчез) изредка попадалась банка-другая песочного печенья — любимого корма Анхела, который он поедал в промежутки между завтраком, обедом и ужином. Это привело нас к нашей первой ссоре.

Мы уже три раза побывали в комнате у сирийца, где имелось следующее: железная кровать, покрытая сиреневым шелковым одеялом, у стены четыре жестких стула с прямыми спинками и изрядное количество раскрашенных от руки снимков семейных групп. Это была, наверно, гостевая комната, и в ней поддерживали идеальную чистоту и порядок в ожидании какого-то важного гостя из Ливана, который так и не приехал и теперь уже никогда не приедет. В четвертый раз я прождал Марту два часа, но она не появилась. Я прошел через магазин, и сириец осторожно заговорил со мной.

— Вы разминулись с мадам Пинеда, — сказал он. — Она была здесь со своим маленьким сыном.

— С сыном?

— Они купили заводной автомобильчик и коробку песочного печенья.

В тот же вечер Марта позвонила мне. Она говорила запыхавшись, каким-то испуганным голосом и очень быстро.

— Я на почтамте, — сказала она. — Анхела оставила в машине.

— Жевать песочное печенье?

— Печенье? Откуда ты знаешь? Милый, мне удалось прийти. Я вошла в магазин, а там Анхел с няней. Пришлось сделать вид, будто я хотела купить ему что-нибудь в награду за хорошее поведение.

— А он действительно хорошо себя вел?

— Да не очень. Няня говорит, что на прошлой неделе они видели, как я вышла оттуда — счастье, что мы с тобой всегда уходим порознь, — и ему захотелось посмотреть, где это я была, и таким образом он обнаружил там свое любимое печенье.

— Песочное?

— Да. Ой! Он идет искать меня. Сегодня вечером. На старом месте. — Телефон заглох.

И вот мы снова встретились у статуи Колумба в машине марки «пежо». В тот раз мы не занимались любовью. Мы ссорились. Я говорил ей, что Анхел избалованный ребенок, и она соглашалась со мной, но, когда я сказал, что он за ней шпионит, она вышла из себя, а когда я сказал, что он догоняет отца толщиной, она размахнулась дать мне пощечину. Я схватил ее за руку, и она обвинила меня в том, будто я ее ударил. Тут мы оба нервически рассмеялись, но ссора продолжала кипеть на медленном огне, точно мясной отвар для завтрашнего супа.

Я сказал вполне резонно:

— Надо тебе все же порвать или тут, или там. Так жить больше невозможно.

— Ты хочешь, чтобы я оставила тебя?

— Конечно, нет.

— Но я не могу без Анхела. Разве он виноват, что его избаловали? Я нужна ему. Нельзя же губить его счастье.

— Через десять лет ты ему не понадобишься. Он будет бегать к мамаше Катрин или спать с одной из твоих горничных. Впрочем, к тому времени вы уедете отсюда — куда-нибудь в Брюссель или Люксембург, но там бордели для него тоже найдутся.

— Десять лет срок немалый.

— Но ты будешь тогда пожилой женщиной, а я совсем состарюсь — так состарюсь, что ничем меня не проймешь. И ты так и останешься при своих двух толстяках… И, разумеется, при своей чистой совести. Этого добра у тебя никто не отнимет.

— А ты? Тебя будут утешать разные бабы и самыми разными способами. И не пытайся отрицать это.

В темноте под статуей наши голоса звучали все громче и громче. Такие ссоры обычно ни к чему не приводят, после них остаются только ранки, которые легко заживают. Место для новых ран