Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне Страница 29

Ибарра слушал с задумчивым видом.

— Едва мне стало лучше, я вернулся в школу и увидел, что число учеников сократилось в пять раз. Лучшие из них ушли после введения старых методов, а из оставшихся многие приходили в школу лишь для того, чтобы избежать домашней работы. Никто мне не обрадовался, не поздравил с выздоровлением, — им было все равно, здоров я или нет. Они, может быть, даже предпочитали, чтобы я продолжал хворать, ибо мой заместитель, хотя и порол их больше, зато часто пропускал занятия. Те ученики, которых родители заставляли ходить в школу, нередко прогуливали уроки. Отцы обвиняли меня в том, что я их избаловал, и осыпали упреками. Правда, один из мальчиков, сын крестьянки, навещавшей меня во время болезни, не вернулся в школу из-за того, что сделался служкой, а отец эконом говорит, что служкам нечего делать в школе, они там только распускаются.

— Так вы и покорились своей участи вместе с учениками? — спросил Ибарра.

— А что было делать? — ответил тот. — Однако во время моей болезни произошли большие перемены. У нас сменился священник. В меня вселилась новая надежда, и я решил еще раз попытаться сделать так, чтобы ученики не теряли даром время и получали от школы хоть что-нибудь вместе с побоями. Пусть эти мучения по крайней мере не будут напрасны, думал я. Любить меня они уже не могли, но мне хотелось передать им какие-нибудь знания, чтобы потом они меня вспоминали с меньшей горечью. Вы ведь знаете, что в большинстве школ учатся по книгам, написанным на испанском языке, за исключением тагальского катехизиса, — это уж зависит от того, к какому религиозному ордену принадлежит священник. Из этих испанских книг — молитвенников, собраний гимнов, катехизиса отца Астете[92] — дети способны почерпнуть столько же благочестия, сколько из книг еретических. Объяснять их содержание по-испански или переводить все эти книги на тагальский невозможно; вот я и попытался постепенно заменить их короткими отрывками из полезных произведений, написанных по-тагальски, таких, как «Трактат о хороших манерах» Ортенсио и Фелисы или некоторые руководства по сельскому хозяйству. Иногда я сам переводил небольшие сочинения, например «Историю Филиппин» отца Барранеры, и затем диктовал их детям вместе с моими комментариями. Карт для преподавания географии у меня не было, и я срисовал карту нашей провинции, виденную мной как-то в столице; с помощью этой копии и черепков, разложенных на земле, я попытался дать детям какое-то представление о нашей стране. На сей раз переполошились матери; отцы ограничились усмешками, считая это одной из моих причуд. Меня вызвал к себе новый священник. Он, правда, не бранил меня, но сказал, что в первую очередь я обязан заботиться о религии, и прежде, чем учиться всем этим вещам, дети должны показать на экзамене, что знают на память церковные службы и катехизис христианской доктрины.

Таким образом, сейчас я тружусь над тем, чтобы дети превратились в попугаев и затвердили наизусть множество всяких вещей, из которых они не понимают ни единого слова. Многие уже знают назубок мистерии и гимны, но, боюсь, с книгой отца Астете мы потерпим крах: большинство моих учеников до сих пор не различают в тексте вопросы и ответы и вообще не понимают их смысла. Так мы и умрем с этим, не дальше уйдут и те, кто родится после нас, а тем временем в Европе будут толковать о прогрессе!

— Не надо быть таким пессимистом! — сказал Ибарра. — Лейтенант-майор прислал мне приглашение присутствовать на совете в зале суда… Кто знает, может быть, там вы найдете ответ на ваши вопросы?

Учитель покачал головою, выражая сомнение, и ответил:

— Вот увидите, тот проект, о котором говорилось, тоже разделит судьбу моих затей! А в общем — посмотрим!

XX. Совет в зале суда

В длину зал имел метров двенадцать — пятнадцать, а в ширину — восемь или десять. Побеленные известью стены были испещрены более или менее уродливыми, более или менее непристойными рисунками углем с пояснительными надписями. В углу было аккуратно сложено несколько старых кремневых ружей, ржавых сабель и талибонов — вооружение стражников. В одном конце зала висел наполовину скрытый грязным красным занавесом портрет его величества короля Испании. На помосте под портретом раскрывало свои объятия старое разбитое кресло. Перед креслом возвышался деревянный, весь в чернильных пятнах стол; он был изрезан ножом, покрыт надписями и инициалами и походил на столы в студенческих кабачках Германии. Скамейки и поломанные стулья дополняли меблировку.

Таким предстает перед нами зал судилищ и пыток, где собрались теперь правители города и предместий. Старики держатся обособленно от молодых, ибо не выносят молодежь. Одни представляют консервативную, а другие либеральную партию, только споры между ними принимают в маленьких городках очень острый характер.

— Поведение префекта меня настораживает, — говорил своим друзьям дон Филипо, глава либералов. — Он неспроста отложил до самого последнего момента обсуждение расходов. Заметьте, нам осталось всего лишь одиннадцать дней.

— И сейчас он еще сидит в монастыре, совещается со священником, который занемог, — вставил один из молодых.

— Не беда, — заметил другой, — у нас все готово. Лишь бы предложение стариков не получило большинства…

— Полагаю, что не получит, — прервал его дон Филипо, — ибо предложение стариков я внесу сам.

— Что? Что вы говорите? — спросили удивленные собеседники.

— Я сказал, что если возьму слово первым, то внесу предложение наших соперников.

— Но что же будет с нашим…

— Я дам возможность вам его внести, — ответил с улыбкой дон Филипо, обращаясь к молодому сборщику податей. — Вы будете защищать наши интересы после того, как я потерплю поражение.

— Мы вас не понимаем, сеньор, — говорили молодые, глядя на него с недоумением.

— Послушайте, — продолжал дон Филипо вполголоса, обращаясь к тем, кто стоял рядом. — Сегодня утром я встретил старика Тасио.

— Ну и что же?

— Старик мне сказал: «Ваши противники больше ненавидят вас самих, чем ваши идеи. Если вы хотите чему-нибудь помешать, предложите именно это, и, будь ваша затея так же полезна городу, как митра епископу, ее все равно отвергнут. Когда же вы потерпите поражение, пусть самый незаметный человек из присутствующих предложит то, что вы хотите, и ваши соперники примут его предложение, лишь бы унизить вас…» Но об этом — ни слова.

— Однако…

— Итак, я предложу план наших противников, превознося до смешного его достоинства. Но об этом ни гугу. А, вот сеньор Ибарра и школьный учитель.

Молодые люди раскланялись и с той и с другой группой, не примкнув ни к одной из них.

Несколько минут спустя в комнату вошел префект, тот самый, которого мы видели накануне со связкой свечей. Лицо его выражало недовольство. При его появлении разговоры смолкли, все заняли свои места, постепенно установилась тишина. Он уселся под портретом короля, откашлялся три-четыре раза, провел рукой по лицу и голове, положил руки на стол, затем убрал их со стола, снова откашлялся и повторил все манипуляции с самого начала.

— Сеньоры, — начал он наконец неуверенным голосом, — я взял на себя смелость пригласить вас сюда на заседание… кхе… кхе… Нам предстоит отпраздновать день нашего патрона, святого Диего. Торжество состоится двенадцатого сего месяца… кхе… кхе… а сегодня второе… кхе, кхе… — В этом месте прерывистый, сухой кашель заставил его умолкнуть.

Тогда со скамьи старейшин поднялся человек лет сорока, с гордой осанкой. Это был богач, капитан Басилио, противник покойного дона Рафаэля Ибарры, считавший, что после смерти святого Фомы Аквинского[93] мир не сделал ни шага вперед и что с тех пор, как его покинул святой Хуан де Летран, человечество двигалось лишь назад.

— Разрешите мне, сеньоры, сказать несколько слов по поводу сего важного события, — начал он. — Я первым прошу слова, хотя среди присутствующих есть люди, имеющие на это больше прав. Однако я хотел бы говорить первым, ибо мне кажется, что человек, первым берущий слово, не притязает на первое место в обществе так же, как, выступая после других, человек не становится от этого последним среди людей. К тому же важность моего заявления столь велика, что его нельзя отложить или выступить с ним в последнюю очередь, и потому я желал бы говорить первым, дабы придать тому, что скажу, надлежащий вес. Итак, разрешите мне ранее других взять слово на этом совете, где я вижу столь достойных людей, как нынешний наш префект или как бывший префект, мой досточтимый друг дон Валентин; как мой друг детства дон Хулио, также в прошлом префект; или наш прославленный капитан стражников дон Мельчор и многие другие, которых краткости ради я вынужден не называть, но которых вы видите здесь. Я прошу у вас позволения произнести несколько слов прежде, чем выступит кто-либо другой. Смею ли я уповать на счастье получить согласие совета на мою покорнейшую просьбу?