Мао Дунь - Весенние шелкопряды Страница 3

– Все деньги на листья ухлопали. А листья останутся, как и в прошлом году, – недовольно бросила сноха, поставив корзинки сушиться на солнце.

– Да что ты мелешь! По-твоему, каждый год, что ли, будет таким, как прошлый? Хочешь листья продать? Да у нас их наберется едва с десяток даней. Разве всех шелкопрядов накормишь?

– Ну, ты же всегда прав! – съязвила сноха. – А я одно знаю: есть рис – ты сыт, нет рису – голодный сидишь.

Как только речь заходила об иностранной грене, у снохи со свекром начинался спор. Однако на этот раз Тун-бао почему-то промолчал, лишь покраснел от злости.

Между тем грена скоро должна была оживиться. Вся деревушка – тридцать дворов – лихорадочно готовилась к этой поре, напрягала все силы. Исполненные надежд, люди забыли даже о голоде. Семья Тун-бао не вылезала из долгов, ела изо дня в день тыкву да батат. Мало у кого оставался рис, да и то не более трех доу.[19]

В прошлом году, правда, собрали хороший урожай хлебов, но когда расплатились с помещиками и ростовщиками, внесли налоги и всякие дополнительные обложения, урожая будто и не видели. Теперь только и было надежды что на шелкопрядов. Соберут коконы – расплатятся с долгами. И крестьяне со смешанным чувством страха и надежды усиленно готовились к этой важной в их жизни поре.

До праздника гуюй[20] оставались считанные дни. Грены уже начали зеленеть, и женщины, встречаясь на рисовом току, с волнением и радостью сообщали друг другу:

– Лу Фу-цин с Лю-бао скоро «прижимать»[21] начнут!

– А вот Хэ-хуа с мужем уже завтра начинают. Быстро как!

– В нынешнем году тутовые листья поднимутся до четырех юаней. Хуан Даос[22] нагадал.

Сы напряженно всматривалась в свои листы, по которым была рассыпана грена. Точки на личинках, похожие на кунжутные семена, все еще оставались черными. А-сы поднес листы к свету, но, как ни разглядывал, зелени не увидел. Сы не на шутку встревожилась.

– Ведь у нас грена юйханская,[23] – заметил А-сы и, чтобы хоть как-то успокоить жену, предложил: – Может, начнем согревать?

Жена ничего не ответила.

Лицо Тун-бао выражало глубокую печаль, но своих опасений он никому не высказывал.

На другой день Сы опять стала рассматривать листы с личинками и, к счастью, увидела наконец ярко-зеленые пятнышки. Женщина поспешила поделиться своей радостью с мужем, свекром, с А-до и даже с Сяо-бао. Затем положила все три листа себе на грудь и, бережно, словно ребенка, обхватив их руками, осторожно села, боясь шевельнуться. Вечером она велела мужу лечь с братом, а сама легла отдельно и, прижимая к себе листы, плотно укрылась одеялом. Личинки, густо усеявшие листы, вызывали зуд во всем теле, но женщине это было приятно и в то же время немного тревожно – точно такое же ощущение она испытала во время беременности, когда зашевелился ребенок.

Вся семья с волнением ждала появления шелкопрядов, лишь А-до оставался безучастным.

– Шелкопряды, – говорил он, – нынче, видать, уродятся. А все равно не судьба нам разбогатеть!

Тун-бао ругал сына, обзывал пустомелей, но тот стоял на своем.

Червоводня была заранее приготовлена, и на другой день после согревания личинок Тун-бао обмазал глиной головку чеснока и положил у стены червоводни. Он делал это каждый год, но сейчас руки у него дрожали от волнения. В прошлом году гаданье[24] сбылось, но что было потом, об этом Тун-бао и вспоминать не хотелось.

Вся деревня теперь была занята согреванием личинок, и женщин на рисовом току и на берегу речки заметно поубавилось. Деревня, казалось, была на осадном положении; даже друзья не навещали друг друга. Шутка ли! Ведь гости могли растревожить богиню шелководства! Случайно встретившись на току, люди шепотом перебрасывались несколькими фразами и тут же расходились. Это были поистине «священные» дни.

У старого Тун-бао на всех трех листах уже копошились «новорожденные». Все сразу забеспокоились: червячки стали появляться перед самым праздником гуюй, а в первый день праздника шелкопрядов собирать не полагалось. Пришлось отложить на день-два. Сы данян бережно взяла листы и отнесла их в червоводню. Тун-бао украдкой глянул на чеснок, лежавший в червоводне, и обмер: из головки выглядывало всего два ростка; взглянуть второй раз Тун-бао не решался и лишь про себя молился, чтобы через день к полудню чеснок дал побольше ростков.

Настал долгожданный день. Сы заволновалась и, перемывая до обеда рис, нетерпеливо поглядывала, закипела ли в котелке вода. Тун-бао взял припасенные ради этого случая ароматические свечи и благоговейно поставил их перед изображением бога домашнего очага.[25] А-сы с братом принесли с поля цветы, и Сяо-бао вместе со взрослыми крошил и растирал их, резал фитиль-траву.[26] Время уже подошло к полудню, когда все было готово и вода в котле закипела. Сы воткнула в волосы «шелкопряда»[27] и два гусиных пера и пошла в червоводню. За нею шествовал Тун-бао с весами и А-сы с растертыми полевыми цветами и мелко нарезанными стеблями фитиль-травы. Сы развернула лист, муж подал ей крошево из цветов и стеблей, и она стала равномерно рассыпать его по листу. Потом взяла у свекра весы, положила на них лист, вытащила из волос гусиное перо, осторожно сгребла червячков вместе с крошевом в корзинку и принялась за другой лист. «Новорожденных», выведенных из иностранной грены, Сы смела в отдельную корзинку. Завершая обряд, женщина вытащила из волос «шелкопряда» и вместе с гусиным пером приладила к ручке корзинки.

Этот священный обряд никогда не нарушался и переходил из поколения в поколение. С ним могла поспорить разве что церемония воинской присяги. Теперь целый месяц людям предстояло дни и ночи вести упорную борьбу с непогодой, злосчастной судьбою и еще невесть с чем.

«Крошки» Тун-бао уже ползали в своих корзинках; они были черными, как и полагалось, и выглядели совершенно здоровыми. У Тун-бао и всей его семьи отлегло от сердца. Однако, поглядев на «всеведущий» чеснок, старик побледнел – на нем появилось всего несколько новых ростков. О Небо! Неужто все будет так, как и в прошлом году?

3

На этот раз, однако, чеснок «ошибся». Шелкопряды уродились на славу. Правда, во время их второй «спячки» погода испортилась – стало холодно и дождливо, но «драгоценные червячки» от этого нисколько не пострадали. Не у одного Тун-бао, у остальных шелкопряды тоже оказались крепкими. Деревня наполнилась радостным смехом, даже речушка, казалось, не журчала, а смеялась.

Только Хэ-хуа не разделяла общей радости. Они с мужем разводили шелкопрядов на одном листе, но после «выхода из огня»[28] ее червячки весили всего двадцать цзиней.[29] Когда же окончилась последняя «долгая спячка», сельчане видели, как мрачный, угрюмый Ли Гэнь-шэн выбросил в речку три корзинки с червяками. С той поры женщины стали сторониться Хэ-хуа. Дом ее обходили, а завидев издали ее саму или ее молчаливого мужа, убегали. Не только словом с ней обмолвиться боялись, даже взглянуть не смели, опасаясь как бы ее несчастья не «пристали» к ним.

Тун-бао строго-настрого приказал младшему сыну не знаться с Хэ-хуа.

– Коли увижу тебя с этой сукой, всем расскажу, что идешь отцу наперекор, – кричал он, стоя под навесом у своего дома, нарочно громко, чтобы слышали Хэ-хуа и ее муж. Сяо^бао запретили даже близко подходить к их жилищу, не то что разговаривать.

Однако А-до будто оглох и в ответ на все угрозы отца лишь тихонько посмеивался, – можно ли было верить во всю эту чепуху? С Хэ-хуа, правда, он больше не виделся: просто было недосуг.

Во время «долгой спячки» «драгоценные сокровища» слопали триста цзиней шелковичных листьев, и вся семья Тун-бао, даже Сяо-бао, двое суток не ложилась спать. Зато гусеницы вышли замечательные. Дважды за всю свою жизнь видел Тун-бао такое чудо: когда женился и когда родился у него А-сы. Сразу же после «долгой спячки» «сокровища» сожрали семь даней тутовых листьев; с каждым днем они круглели и крепли, а семья Тун-бао худела и тощала, глаза вспухли и покраснели от бессонных ночей.

Каждый шелковод обычно подсчитывает заранее, сколько тутовых листьев сожрут червячки до того, как у них начнется «подъем» и они станут завивать коконы. И старый Тун-бао решил посоветоваться со старшим сыном, где раздобыть денег.

– На господина Чэпя надежды мало. Придется, видно, снова кланяться хозяину твоего тестя, – сказал он.

– На день листьев хватит, даней десять еще есть, – равнодушно отозвался А-сы. Он еле держался на ногах от усталости. Веки отяжелели, будто весили несколько сот цзиней, об одном он мечтал – хоть немного соснуть.

– Что ты бормочешь? Спишь, что ли? – разозлился Тун-бао. – Я так думаю: уже два дня шелкопряды едят, еще три дня, не считая завтрашнего, их надо кормить. Выходит, понадобится еще тридцать даней листьев! Тридцать даней!