Джон Стейнбек - Уши Джонни Медведя Страница 3

– А я как раз собирался к вам на землечерпалку. Сегодня утром я зарезал двух кур и подумал, не пригласить ли вас пообедать.

Я с радостью принял приглашение. Повар наш, высокий бледный человек, готовил недурно, но в последнее время я чувствовал к нему какую-то неприязнь. Он курил кубинские сигареты, закладывая их в бамбуковый мундштук. Мне не нравилось, как по утрам у него дрожат пальцы. Руки у него были чистые, но очень уж белые, словно обсыпанные мукой. До этого времени я не знал, почему некоторых людей называют мельничной молью…

Я сел в машину рядом с Алексом, и мы поехали вниз по склону холма на юго-запад, к плодородным участкам. Ослепительно сияло солнце. Когда я был маленьким, один мальчишка-католик сказал мне, что солнце всегда светит в воскресенье; хотя бы на мгновение оно выходит из-за туч, потому что славит божий день; мне всегда хотелось проверить, правда ли это.

Машина дребезжа съехала в долину.

– Помните о Хокинсах? – крикнул Алекс.

– Конечно, помню.

Он показал рукой.

– Вот их дом.

Дома почти не было видно за плотной стеной высоких кипарисов. Должно быть, за кипарисами был маленький дворик. Поверх деревьев виднелись только крыша и верхняя часть окон. Дом был выкрашен в рыжевато-коричневый цвет, филенки – в темно-коричневый; эта комбинация цветов в большом ходу в Калифорнии – так окрашивают там железнодорожные станции, школьные здания. В кипарисовой стене, посередине и сбоку, были плетневые калитки. За домом, позади живой изгороди, стоял амбар. Изгородь была аккуратно подстрижена. Она казалась неимоверно толстой и густой.

– Такая изгородь защитит от любого ветра, – сказал Алекс.

– Но не от Джонни Медведя.

Он помрачнел и показал на побеленный известкой домик, стоявший на отшибе в поле.

– Вон там живут китайцы-издольщики. Хорошие работники. Жаль, что у меня нет таких.

В это время из-за угла изгороди выехала на дорогу двухместная коляска. Запряженная в нее серая лошадь была стара, но хорошо ухожена. Коляска блестела, упряжь была начищена. На шорах виднелись большие серебряные буквы «X».

– А вот и они, – сказал Алекс. – Едут в церковь.

Мы сняли шляпы и раскланялись, сестры вежливо кивнули в ответ. Я хорошо разглядел сестер. Внешность их меня поразила. Они выглядели точно так, как я и представлял их себе. Джонни Медведь теперь казался мне еще большим чудом, чем раньше: он мог одними интонациями голоса рассказать о внешности людей. Мне не пришлось спрашивать, кто из них была Ималин, а кто Эми. Строгие, немигающие глаза, острый, волевой подбородок, четкий рисунок словно вырезанного алмазом рта, прямая плоская фигура – это была Ималин. Эми была очень похожа на сестру и в то же время так непохожа. Линии ее тела были округлы, выражение рта мягкое, губы полные, грудь высокая. И все же сходство было большое. Но если лицо старшей было от природы малоподвижным, Эми, казалось, пряталась за такой же неподвижной маской. Ималин можно было дать лет пятьдесят – пятьдесят пять, Эми – лет на десять меньше. Такими они предстали передо мной в эти несколько мгновений. Больше я их никогда не видел. И все-таки, как ни странно, никого в жизни я не запомнил так хорошо, как этих двух женщин.

– Вы понимаете, почему я назвал их аристократками? – спросил Алекс.

Я кивнул. Это было нетрудно понять. Здешние жители, наверно, чувствовали себя… увереннее, что ли, живя рядом с такими женщинами. Лома с ее туманами, огромным и страшным, как смертный грех, болотом, поистине нуждалась в них. За несколько лет пребывания здесь любой мог дойти черт знает до чего, если бы не сдерживающее влияние сестер Хокинс.

Обед оказался отличным. Сестра Алекса изжарила кур в масле и все устроила, как полагается. Я мысленно злился на нашего повара, подозревая его во всех смертных грехах. После обеда мы поудобнее уселись в столовой и стали потягивать хорошее бренди.

– Не могу понять, – сказал я, – почему вы все ходите в бар. Виски там…

– Конечно, – подхватил Алекс. – Но бар – мозг Ломы. Это наша газета, наш театр, наш клуб.

Да, это было верно; и когда Алекс сел в «форд», чтобы отвезти меня обратно, мы оба знали, что и сегодня мы проведем часок-другой в баре «Буффало».

Мы въезжали в деревню. На дороге заплясал неяркий свег фар встречной машины. Алекс поставил свою машину поперек дороги и заглушил мотор.

– Это врач, доктор Холмс, – объяснил он. Встречная машина тоже остановилась: она не могла объехать нас.

– Послушайте, док, – окликнул Алекс. – Я хочу попросить вас взглянуть на мою сестру. У нее болит горло.

– Хорошо, Алекс! – прокричал в ответ доктор Холмс. – Я посмотрю ее. Уберите-ка машину. Я тороплюсь!

Но Алекс медлил.

– Кто заболел, док?

– Да мисс Эми немного прихворнула. Мисс Ималин позвонила и просила поторопиться. Дайте же мне проехать.

Алекс сдал машину назад, и доктор умчался. Мы тоже тронулись. Я уже было решил, что ночь сегодня будет ясная, но взглянув вперед, увидел клочья тумана; они, словно змеи, медленно наползали на холм со стороны болота. «Форд» остановился у бара. Мы вошли.

Жирный Карл встретил нас, вытирая передником стакан. Он достал из-под стойки первую попавшуюся под руку бутылку.

– Что вам?

– Виски.

На мгновение мне показалось, что легкая усмешка пробежала по его жирному угрюмому лицу. Зал был полон. В баре сидела вся команда моей землечерпалки, за исключением повара. Он, наверно, остался на борту и теперь сосет бамбуковый мундштук с кубинской сигаретой. Повар не пил. Этого было достаточно, чтобы вызвать у меня подозрения. Два палубных матроса, машинист и три оператора были здесь. Они спорили о том, как лучше рыть канал. Вот уж поистине оправдывалась старая поговорка лесорубов: «В лесу о женщинах, а с женщинами – о рубке леса».

Никогда я не видел более тихого бара. Здесь редко пели. Никто не дрался, не выкидывал никаких штук. Под недобрым взглядом угрюмых глаз Жирного Карла выпивка каким-то образом превращалась из шумной забавы в спокойное, деловое занятие. Тимоти Рац раскладывал свой пасьянс на одном из круглых столов. Алекс и я потягивали виски. Свободных стульев не было, и мы стояли, прислонившись к стойке, и болтали о спорте, торговле, о своих приключениях, истинных и выдуманных… Словом, вели обычную для бара беспорядочную беседу. Время от времени мы заказывали себе еще по стаканчику виски. Мы, наверно, проторчали там часа два, потом Алекс сказал, что собирается домой. Мне тоже захотелось уйти. Команды землечерпалки уже давно не было: в полночь она приступала к работе.

Дверь бесшумно отворилась, и в комнату скользнул Джонни Медведь. Его длинные руки дергались, он покачивал большой черноволосой головой и глупо улыбался всем. Его квадратные ступни напоминали мне теперь кошачьи лапы.

– Виски? – прощебетал он. Но никто не откликнулся. Тогда Джонни стал показывать товар лицом. Он лег на живот, как и в тот раз, когда изображал меня. Послышалась монотонная, гнусавая речь, наверно, китайская. Потом мне показалось, что те же слова произносит другой голос, только медленно и не гнусаво. Джонни Медведь поднял всклокоченную голову.

– Виски?

Он ловко, без видимого усилия, вскочил на ноги. Я заинтересовался. Мне захотелось досмотреть представление до конца, и я бросил на стойку четверть доллара. Джонни вылакал виски. Но через минуту я пожалел о том, что сделал. Я боялся взглянуть на Алекса: Джонни Медведь, крадучись, вышел на середину комнаты и принял свою излюбленную позу – позу человека, подслушивающего у окна.

Холодный голос Ималин сказал:

– Она здесь, доктор! – Я невольно закрыл глаза, чтобы не видеть Джонни Медведя. Да, это говорила Ималин Хокинс.

Голос доктора, который я слышал на дороге, спросил:

– Э… Вы говорите, небольшой обморок?

– Да, доктор.

После короткой паузы снова послышался тихий голос доктора:

– Почему она сделала это, Ималин?

– А что она сделала? – В этом вопросе была почти угроза.

– Я ваш врач, Ималин. Я лечил вашего отца. Вы должны мне сказать правду. Думаете, я не вижу эту красную полосу у нее на шее? Как долго она провисела в петле, прежде чем вы ее сняли?

Долгое молчание. Когда женщина заговорила, в голосе ее уже не было холодности. Это был почти шепот:

– Две или три минуты. Она оживет, доктор?

– Да, она придет в себя. Она пострадала не очень сильно. Но почему она сделала это?

Теперь женский голос был еще холоднее, чем вначале.

– Я не знаю, сэр.

– Значит, вы не хотите сказать мне?

– Это значит только то, что я сказала.

Потом голос доктора стал объяснять, как ходить за больной, советовал уложить больную в постель, дать молока и немного виски.

– И, наконец, будьте поласковей с ней, – добавил доктор. – Самое главное, будьте поласковей с ней.