Жан- Мари Гюстав Леклезио - Золотоискатель Страница 30

— До темноты прибудем, — говорит Брадмер. Голос его полон детского нетерпения.

— Это правда Сен-Брандон?

Мой вопрос вызывает у него удивление. Он резко отвечает:

— А что бы вам хотелось, чтобы это было? Здесь на четыреста миль вокруг нет другой земли, кроме Тромлена, который мы оставили позади, да Назарета на северо-западе, но то просто куча камней, едва выступающих из воды. — И добавляет: — Да, это Сен-Брандон.

Особенно пристально вглядывается в острова рулевой, и я вспоминаю его рассказы: про воду цвета неба, где плавают самые красивые на свете рыбы, про черепах, про полчища морских птиц. Про то, что женщинам туда заказан вход, и про ту, которую унесла буря.

Однако рулевой молчит. Он ведет корабль к виднеющейся на юго-востоке неясной еще полоске. Он хочет прибыть туда до темноты, войти в бухту. И мы все с нетерпением смотрим в одном направлении.

Солнце уже касается горизонта, когда мы входим в воды архипелага. Дно внезапно светлеет. Ветер стихает. Солнечный свет становится более мягким, рассеянным. Острова расступаются перед носом корабля, их много — похоже на стаю китов. На самом деле это один большой круглый остров, кольцо, из которого на поверхность воды выступают несколько коралловых островков, лишенных растительности. И это рай, о котором говорил коморец? Однако, углубляясь внутрь атолла, мы начинаем понимать, что в нем такого необычного. Нигде раньше не ощущал я такого покоя, такой неторопливости, порожденных прозрачностью вод, чистотой неба, тишиной.

Рулевой направляет «Зету» к первой линии рифов. Дно совсем близко, вон оно — бирюзовое, несмотря на сгущающуюся тьму, все в кораллах и водорослях. Мы проскальзываем между черными рифами, на которые море время от времени выплескивает потоки пены — словно обдает струей пара. Похожие на спящих морских животных острова еще далеко, но я вдруг замечаю, что мы находимся в середине архипелага. Сами не зная как мы оказались в центре атолла.

Капитан Брадмер тоже наклонился над леером. Он разглядывает дно, такое близкое, что видно каждую ракушку, каждую веточку коралла. Солнечный свет угасает по ту сторону островов, но море от этого не становится менее светлым. Мы молчим, чтобы не развеялись чары. Я слышу, как Брадмер бормочет про себя по-английски: «Land of the sea» («Морская земля»).

Рокот бьющихся о камни волн вдали едва слышен. Должно быть, он не смолкает ни на секунду, как когда-то у Тамарена, — шум непрестанной работы.

На атолл спускается ночь. Самая нежная из всех, что я знал в жизни. После палящего солнца и обжигающего ветра ночь эта — вся в звездах, усеявших сиреневое небо, — воспринимается как награда. Скинув одежду, моряки один за другим ныряют и бесшумно плавают в прозрачной воде.

Я следую их примеру и долго плаваю в воде, такой теплой, что ощущаю ее прикосновение лишь по окружающей меня зыби. Вода лагуны омывает меня, очищает от всех желаний, от всех тревог. Долго скольжу я по зеркальной глади, пока до меня не доносятся смешанные с криками птиц приглушенные голоса моряков. Совсем близко от себя я вижу темную массу острова, который рулевой назвал Жемчужиной, а чуть дальше, будто кит, окруженный птицами, — остров Фрегат. Завтра я пройду по их пляжам, и вода будет еще прекраснее. Я плыву на свет, пробивающийся сквозь люки «Зеты». Взбираясь по канату, на котором завязаны узлы, на борт, я вздрагиваю от ночного бриза.

Этой ночью никто не спал. Матросы до самого рассвета курили и разговаривали на палубе, а рулевой глядел с кормы на звезды, отражающиеся в воде атолла. Даже капитан остался бодрствовать в своем кресле. С моего места у фок-мачты я вижу, как загорается время от времени огонек его сигареты. Ветер с моря относит слова моряков, мешая их с рокотом разбивающихся о камни волн. Небо здесь огромное и чистое, будто нет в мире иной земли, будто всё только начинается.

Я все же соснул немного, положив голову на руку, а когда проснулся, уже рассвело. Свет, прозрачный, как вода в лагуне, окрашен лазурью и перламутром — с самого Букана не видел я утра прекраснее. Рокот моря усилился, и кажется, будто это шумит дневной свет. Оглядевшись вокруг, я вижу, что большинство матросов еще спят там, где свалил их сон, — лежа на палубе или сидя у фальшборта. Брадмера тоже нет в кресле. Может, он пишет сейчас что-то в своем алькове. Лишь черный рулевой стоит на обычном месте, на корме. Он смотрит на рассвет. Я подхожу к нему, чтобы поговорить, но он заговаривает первым:

— Ну что, разве есть в мире место прекраснее? — Голос его срывается от волнения. — Впервые я попал сюда совсем мальчишкой. Теперь я старик, но тут ничего не изменилось. Можно подумать, что это было вчера.

— Почему капитан пришел сюда?

Он смотрит на меня так, будто я спросил какую-то бессмыслицу.

— Да ради вас же! Он хотел, чтобы вы увидели Сен-Брандон, оказал вам такую честь.

Он пожимает плечами и больше не говорит ни слова. Ему, конечно, известно, что я не принял предложения остаться на «Зете», а потому я ему больше не интересен. Он вновь погружается в созерцание солнца, встающего над гигантским атоллом, света, что, кажется, брызжет из глубины вод и поднимается в безоблачное небо. Носятся в небе птицы: бакланы пролетают над самой водой, почти касаясь собственной тени; вихрем крохотных серебряных точек парят в вышине буревестники. Они кружат, сталкиваются друг с другом и так кричат, что люди на палубе просыпаются и тоже начинают говорить.

Позже я понял, зачем Брадмер зашел на Сен-Брандон. Спущена на воду пирога, в ней — шестеро членов экипажа. У руля — капитан, рулевой — на носу с гарпуном в руке. Пирога бесшумно скользит по воде лагуны к Жемчужине. Глядя с носа пироги вниз, я вскоре замечаю невдалеке от песчаного берега темные пятна черепах. Мы тихо подплываем к ним. Когда пирога оказывается над ними, они замечают нас, но уже поздно. Быстрым движением рулевой бросает гарпун, трещит пробитый панцирь, брызжет кровь. Тут же с диким криком матросы налегают на весла, и пирога мчится к берегу, увлекая черепаху за собой. У самого пляжа двое матросов соскакивают в воду и, отвязав черепаху, выбрасывают ее на песок.

А мы снова возвращаемся в лагуну, где, ничего не подозревая, ждут другие черепахи. И снова раз за разом пробивает панцири гарпун рулевого. Кровь потоками струится по белому песку пляжа, мутит прозрачную воду. Делать все надо очень быстро, пока запах крови не привлек акул, которые прогонят черепах на глубоководье. Черепахи умирают на белом песке пляжа. Их десять. Моряки разделывают их тесаками, раскладывают на песке куски мяса. Потом их относят в пирогу, чтобы прокоптить уже на борту корабля — на острове нет дров. Земля здесь стерильна, это место, куда приходят умирать морские создания.

Закончив разделку туш, моряки снова усаживаются в пирогу. Руки у них по локоть в крови. Я слышу пронзительные крики птиц, дерущихся из-за черепашьих панцирей. Ослепительно светит солнце, голова у меня кружится. Мне хочется скорее покинуть этот остров, эту испачканную кровью лагуну. Остаток дня на палубе «Зеты» матросы толпятся вокруг жаровни, где жарятся куски мяса. А я не могу забыть того, что произошло, и отказываюсь от еды. Завтра утром, на рассвете, «Зета» покинет атолл, и от нашего пребывания там не останется ничего, кроме расколотых и уже вычищенных птицами черепашьих панцирей.

Как давно я отправился в путь! Месяц, может, больше? Я никогда не разлучался так надолго с Лорой, с Мам. Когда я прощался с Лорой, когда в первый раз сказал ей, что еду на Родригес, она отдала мне свои сбережения, чтобы я мог оплатить дорогу. Но в ее глазах я увидел эту темную молнию, этот гневный огонек, которые говорили: может быть, мы никогда не увидимся больше. Она сказала мне тогда «прощай» — не «до свиданья» — и не захотела проводить до порта. Понадобились все эти дни в открытом море, весь этот свет, это пылающее солнце и обжигающий ветер, все эти ночи, чтобы я понял. Теперь я знаю, что «Зета» несет меня навстречу приключению, из которого нет возврата. Кто может знать свою судьбу? Она начертана здесь, эта тайна, которая ждет меня, которую должен открыть только я, и никто другой. Она начертана на море, на пенистых гребнях волн, в ясном небе, в незыблемом рисунке созвездий. Как постичь ее? Я снова думаю о корабле «Арго», о том, как, следуя за звездным змеем, он плыл по неизведанным морям. Он вершил свою судьбу — он сам, а не люди, на нем плывшие. Сокровища, новые земли — разве это важно? Разве не собственную судьбу должны были узнать они — кто в битвах, кто в славе, кто в любви, а кто и в смерти? Я думаю об «Арго», и палуба «Зеты» преображается, меняется на глазах. А эти темнокожие матросы — коморцы, индусы, — этот рулевой, неизменно стоящий у штурвала, с немигающими глазами на базальтовом лице, даже Брадмер, со своим прищуром и физиономией пьяницы, — разве не скитаются они вечно, от острова к острову, в поисках своей судьбы?