Лао Шэ - Рикша Страница 31

Слушая Сяо Фуцзы, Хуню восхищалась и в то же время думала о том, что сама она уже немолода, что у нее незадачливый муж, – и ей становилось обидно. Хуню видела мало хорошего в прошлом и ничего не ждала от будущего. А настоящее? Сянцзы просто-напросто пень. И чем больше она злилась на мужа, тем сильнее привязывалась к Сяо Фуцзы. Пусть эта девчонка бедна, жалка, но она испытала какие-то радости, повидала жизнь и могла умереть, ни о чем не жалея. Хуню казалось, что Сяо Фуцзы познала все, что доступно женщине в этом мире.

Хуню не могла понять, как глубоко несчастна Сяо Фуцзы, а ведь та вернулась домой ни с чем и теперь должна была заботиться о пьянице-отце и младших братьях. А где взять денег? Однажды, напившись, Эр Цянцзы стал орать:

– Если тебе и в самом деле жаль братьев, ты знаешь, как заработать! На меня не надейтесь! Я и так целыми днями мыкаюсь, и все ради вас, а мне самому надо досыта есть. Думаешь, можно бегать с пустым брюхом? Сковырнусь, тебе что, лучше будет? Чего ждешь? Для кого бережешь себя?

Глядя на пьяного отца, на голодных, как крысята, братьев, Сяо Фуцзы горько плакала. Но слезами братьев не накормишь, а отцу на нее наплевать. Значит, осталось одно – торговать собой.

Сяо Фуцзы привлекла к себе братишку, ее слезы капали ему на голову.

– Сестра, я есть хочу!

Сестра! Можно подумать, что сестра дойная корова и должна их кормить.

Хуню не отговаривала Сяо Фуцзы, напротив! Она даже предложила подруге немного денег, чтобы та приоделась, – отдаст, когда заработает, – и предоставила ей свою комнату – У Сяо Фуцзы грязь, а у нее просторно и вполне прилично.

Сянцзы днем домой не заглядывал, и Хуню с радостью помогала Сяо Фуцзы, надеясь увидеть что-то новое, о чем сама тайком мечтала. Сяо Фуцзы платила Хуню два мао – такое условие поставила Хуню. Дружба дружбой, а дело делом: ведь она прибирала для Сяо Фуцзы комнаты, тратилась. Разве новый веник и совок для мусора не стоят денег? Два мао, право, не так уж много. С другой она взяла бы больше, но ведь они подруги!

Сяо Фуцзы улыбалась сквозь слезы. Сянцзы ничего не подозревал. Знал только, что но ночам Хуню не дает ему спать. Она пыталась вернуть ушедшую весну.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Наступил июнь.

Во дворе было тихо: пользуясь утренней прохладой, ребятишки со старыми корзинками уходили на поиски всякого хлама, который мог бы для чего-нибудь пригодиться. К девяти часам под палящим солнцем, обжигавшим их тощие спины, они спешили домой поесть что придется. Позднее ребята постарше, если удавалось раздобыть не сколько медяков, покупали какую-нибудь вещь и тут же перепродавали, чтобы немного заработать. А не удавалось раздобыть денег, они гурьбой отправлялись за город купаться в Хучэнхэ. По дороге на железнодорожных путях крали уголь или ловили стрекоз и продавали детям из богатых семей. Самые маленькие боялись убегать далеко от дома: за воротами они собирали под деревьями гусениц или выкапывали куколок.

Мужчины и дети уходили, а женщины, сбросив одежду,. сидели дома – во дворе было жарко, как в пекле, раскаленная земля обжигала ноги.

Мужчины и ребята возвращались перед заходом солнца, когда у стен уже лежали тени и веяло прохладой. В дом, раскаленный за день, как печка, не шли: усаживались во дворе, дожидаясь, пока женщины приготовят поесть. В та кие минуты там было оживленно, как на базаре. Изнуренные зноем и голодом мужчины, с воспаленными глаза ми, еле сдерживались, чтобы не выместить зло и досаду на женах и детях, не поколотить их. Но все же рукам воли не давали, только ругались, отводя душу. Шум стоял до тех пор, пока не появлялась еда. Поев, одни ребята засыпали прямо во дворе, другие убегали играть на улицу. Взрослые, утолив голод, становились добрее, любители поговорить собирались кучками и делились горестями дня. Те, кому есть было нечего, несмотря на жару, лежали у себя в комнатах, кто молча, кто громко ругаясь. Если бы даже нашлось что продать или заложить, в это позднее время идти было некуда. Женщины со слезами на глазах выпрашивали взаймы хоть несколько медяков, и иногда им это с большим трудом удавалось. Крепко зажав в руке монеты, они спешили купить немного кукурузной муки и бобов, чтобы сварить жидкую кашицу.

Только Хуню и Сяо Фуцзы жили иначе. Сянцзы уходил с рассветом, а Хуню нежилась в постели часов до девяти-десяти. Она ждала ребенка – на этот раз без обмана – и по распространенному заблуждению считала, что в ее положении не следует много двигаться. Кроме того, ей хотелось почваниться перед соседями. Все вставали очень рано и принимались за дела, а она могла валяться сколько душе угодно. Вечером, захватив маленькую скамеечку, она выходила за ворота посидеть на ветерке и возвращалась, когда почти все соседи спали. Вступать в разговоры с ними она по-прежнему считала для себя унизительным.

Сяо Фуцзы тоже вставала поздно, но по другой причине. Она боялась, что мужчины будут на нее коситься, поэтому ждала, когда все разойдутся. Днем она либо шла к Хуню, либо отправлялась искать клиентов. А вечером, чтобы избежать презрительных взглядов соседок, снова уходила и, лишь когда все укладывались спать, тайком пробиралась к себе.

Сянцзы и Эр Цянцзы не походили на других.

Сянцзы боялся этого большого двора и еще больше – своих комнат. Беспрерывные разговоры о тяжелой жизни нагоняли тоску. А в комнатах он задыхался от жары, от скуки и от Хуню. Она все больше становилась похожей на ненасытную тигрицу. Прежде, чтобы избежать ссор, ему приходилось возвращаться засветло, но в последнее время, подружившись с Сяо Фуцзы, Хуню стала покладистой, и он мог приходить позднее.

Эр Цянцзы старался не появляться во дворе: не увидят – не осудят. Зачем мозолить людям глаза? Он знал, чем занимается дочь, и стыдился, но был бессилен что-либо изменить. Прокормить семью он не мог. Временами в нем пробуждалась ненависть к дочери. Будь у него взрослый сын, не пришлось бы терпеть такого позора. Иногда становилось жаль Сяо Фуцзы: ведь она продает себя, чтобы накормить братьев! А когда напивался, все было безразлично. Он просил у дочери денег, смотрел на нее как на скотину, которая приносит доход, – почему бы и ему не получить свою долю? Он даже упрекал ее в непорядочности! Все презирали Сяо Фуцзы, даже родной отец. Он требовал денег и вопил на весь двор, словно нарочно, чтобы все слышали: он, Эр Цянцзы, ни в чем не виноват! Это дочь от рождения такая бесстыжая!

Он кричал, а Сяо Фуцзы не смела слова сказать. Только Хуню могла утихомирить пьяницу, то уговорами, то бранью. Приходилось, конечно, иной раз сунуть ему монету-другую. Эр Цянцзы тут же пропивал эти деньги – трезвому ему оставалось только броситься в реку или повеситься.

Пятнадцатого июня жара стояла с самого утра. Ни малейшего ветерка! Серая дымка повисла в воздухе, вызывая неприятное ощущение зыбкости всего окружающего.

Сянцзы взглянул на серовато-красное небо и решил выехать с коляской после четырех часов. Если выручит мало, можно будет еще вечером поработать: после заката все же легче дышится.

Однако Хуню торопила его, боялась, как бы Сяо Фуцзы не привела «гостя».

– Что хорошего дома в такую жару? – говорила она Сянцзы. – К полудню здесь невозможно терпеть. Сянцзы молча выпил воды и вышел. Ивы стояли как больные: листья, покрытые пылью, свернулись, ветви безжизненно поникли. Над мостовой дрожало знойное марево. По обочинам клубилась пыль, обжигая лица людей, которые и без того задыхались. Собаки, высунув языки, валялись на земле. Лошади, тяжело дыша, раздували ноздри. Не слышно было выкриков торговцев. Асфальт размягчился, медные вывески лавок, казалось, вот-вот расплавятся.

На улицах царила необычная тишина, лишь из кузниц доносились монотонные удары молота. Рикши, зная, что не побегаешь – не поешь, лениво предлагали пассажирам свои услуги. Некоторые ставили коляски в тень и, подняв верх, дремали. Другие пытались утолить жажду в чайных. А кое-кто вовсе не выезжал, только время от времени выходил на улицу поглядеть, не спала ли жара. Самые здоровые, первоклассные рикши, позабыв о профессиональной чести, едва тащились. Колодцы казались им спасительными оазисами, и, если даже попадались через каждые несколько шагов, рикши ни одного не пропускали и пили жадно, большими глотками, прямо из колод для скота, не удосуживаясь достать свежей воды. Некоторые падали на ходу и больше не поднимались.

Сянцзы и тот струсил. Пробежав несколько шагов с пустой коляской, он почувствовал, что все тело горит, словно в огне, а руки стали влажными от пота. Подвернулся пассажир, Сянцзы не стал упускать его, надеясь, что на бегу от встречного ветерка будет прохладнее. Однако, взявшись за ручки, понял, что в такую жару бежать невозможно. У него сразу захватило дух, во рту пересохло. Пить не хотелось, но, увидев воду, он устремился к ней. В то же время надо было двигаться быстро, чтобы палящие лучи не сожгли руки и спину.