Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец Страница 31

Я из почтения к ним остановился у порога, ожидая, пока меня заметят, подзовут, спросят, зачем я пришел, чтоб я мог им сказать о птичьей рати и предупредить об опасности… Никто меня однако не подзывал.

Никто меня не замечал; так увлечены они были разговором. И я невольно услышал их спор. Из совещания, нехотя подслушанного, я убедился, что нового я им ничего не скажу; они уже сами знают, и об этом таки совещаются.

И один говорит, что нужно выйти и встретить птиц силой… Надо созвать слуг и вооружить их…

Но оказывается, что жителей в доме чересчур мало, и слишком толсты они, чтобы идти на войну, а слуги давно разбежались, как крысы с дырявого судна. А другой советует: запереться, задвинуть все засовы, замкнуть все ворота и двери; пусть осаждают годами. Но и это оказывается глупым: старые замки! От времени заржавели, их не повернуть; старые засовы их и с места не сдвинуть, ни на волос.

А один говорит: пропало! Надо головы склонить и принять птиц, как дорогих гостей, пока те сами не уйдут…

Но кто знает, уйдут ли они? Куда поместить их? Чем их угостить? Вина и пищи для всех никогда не хватало.

Кто-то предложил:

— Давайте, сами птицами замаскируемся, отправимся в пустыню, присоединимся к их стае, также станем копаться в песке, питаться старой листвой, и с проклятиями ходить войной на старый дом… Лишь бы сохранить жизнь!

Но это еще глупее казалось: при всем их горе, они все же слишком жирны были, и к тому же — ни следа крыльев…

Где крылья достать?

И все стали грустны и тихи. А я между тем, осматриваясь, заметил старого седовласого человека, сидевшего в стороне и молча прислушивавшегося к чужим разговорам.

Старец был изумительно древен… Туча лежала на его изборожденном лбу, его старые глаза сверкали сталью, а по губам змеилась горькая усмешка.

И я подумал: он наверное умнее их всех — почему он молчит? Неужели так-таки ничего и придумать нельзя?

И, будто в ответ на мой мысленный вопрос, отозвался какой-то молодой человек, самый юный в собрании, и сказал:

— Можно крылья достать! Со временем все могут стать крылатыми!

— Как? Как? — раздались вопросы со всех сторон.

— Возьмите древние свитки и сожгите их… Сожгите старые пергаментные свитки, с красными восковыми печатями, раскройте окна, чтоб ветром унесло их пепел, и пусть их пыль развеет по всем концам мира!

Младший из них был каббалистом и знал, что сожжение старых свитков есть лучшее исцеление и вернейшее средство для появления крыльев, если они таятся внутри!

Молодой человек не ограничился словами; вскочив на стол, он поднес свиток к красному пламени лампады… Потянуло тонким дымом…

И другие, вижу я, следуют его примеру, также взбираются на стол, хватают дрожащими руками древние письмена и тянутся к огню — к огню, который должен их очистить от излишнего жира и дать им крылья… А остальные, не нашедши места на столе, бегут к окнам, и хотят их раскрыть…

Но в то же мгновение старец вскочил, как лев, со своего места и заревел:

— Изменники, разбойники, поджигатели!

И он выпрямился, как железный столб, и, подошедши к лампе, одним духом ее затушил… В угловой комнате стало темно…

8. Без конца

— А каков был конец этого происшествия? — спросили мы замолчавшего ребе Нахмана.

— Конец еще не наступил, — ответил ребе Нахман. — Птицы с крыльями, величиною с плавники, одними следами крыльев, и худенькими, ровно палочки, ножками, не так скоро могут добраться до старого дома.

Сказки меламеда Иехонона

(Кто дает жизнь, тот дает и на жизнь)

1. Предисловие.

И «история», которую я хочу вам рассказать, будет, как маленькое колесико в большом колесе рассказ, вплетенный в другой.

И обеих этих «историй» я не выдумываю из головы и не высасываю из пальца, как принято говорить; я, слава Богу, не из писак, и ни отец, ни дед, ни прадед мой никогда писателями не были.

И рассказывать я буду простыми словами, без соли и перцу, как говорят, — поэзию я ненавижу… Кто говорить правду, тому не нужно поэзии… Тот говорит просто, на материнском языке…

Еще об одном я должен предупредить: я считаю возможным, что сказки, которые буду рассказывать, покажут вам воочию, что во многих вопросах вы, господа, слишком далеко зашли; что вы слишком полагаетесь на ваши чувства; что на свете есть такие вещи, которые и не снились ни вам, ни великим мудрецам вашим… И я таки прошу вас не обижаться…

Хотите — верьте, не хотите — как хотите.

Между прочим, я хотел бы оправдаться перед людьми нашего согласия.

Нашим, может быть, досадно будет, что я выношу, будто, сор из избы, в особенности, в настоящее время, время всяких отрицателей… И благодаря этому может выйти, не дай Бог, какая-нибудь неприятность!.. И вот у меня для этих людей имеется добрая весть! Я хочу их поставить в известность, что никакого отрицания нет; это одни лишь выдумки!

Весь мир — это сама вера!

И разве может быть иначе? Мир велик, безгранично велик, бесконечен! А наш ум так мал, так крохотен, что мы похожи на человека, который темной ночью блуждает в темной и мрачной пустыне с копеечной свечкой в руках, бросающей свет не дальше носа!

Я придерживаюсь своего взгляда без веры жить невозможно! Одним разумом нельзя ограничиться. И кто думает иначе? Разве писаки, сочиняющие книжки для народа, для кухарок и горничных, выдумывающие сказки про разбойников и грабителей, про фальшивые векселя и фальшивомонетчиков — лишь бы напугать народ, лишь бы вскипятить кровь… — Вот эти-то самые писатели и выдумали отрицание, безбожие! И тоже — чтобы пугать народ — горничных, сапожников и портняг…

Правда то, что без веры нет воли! Говоря простым языком, — человек, который не верит, ничего не хочет, ничего не желает!

Такой человек — не что иное, как кусок глины, идол!

И если видишь, что у людей есть желания, и что они эти желания приносят в жертву ради других, более высоких желаний, что люди пьют, едят, устраивают себе семейный очаг, работают в поте лица, что