Том 3. Ангел Западного окна - Густав Майринк Страница 31

Мало того, после стольких дней интимнейшей душевной близости она во время утренней прогулки в молчаливом парке вдруг обернулась

ко мне — лицо ее как по волшебству изменилось, в глазах мелькнуло необъяснимое и загадочное выражение почти язвительной двусмысленности — и сказала:

— Поскольку ты, друг мой Ди, так рьяно отстаивал право мужчины на женщину, то я, с подобающей серьезностью обдумав все это в прошлую ночь, пришла к решению не только предоставить твоим мужским претензиям полнейшую свободу, но и сама желаю способствовать скорейшему удовлетворению твоей страсти. Я хочу, как в серсо, набросить на глэдхиллский меч кольцо, и пусть он так и останется в твоем гербе окольцованным в знак счастливого брака. Знаю, твои дела в Мортлейке обстоят не самым блестящим образом, да и Глэдхилл до последней черепицы на крыше заложен и перезаложен. Посему тебе, конечно, приличествует жена из рода богатого и знатного, дабы не была ущемлена родовая честь потомка Родерика. Быть посему, отдаю тебе в жены свою очаровательную и беспредельно нежную подругу юности, леди Элинор Хантингтон... Свадьбу отпразднуем при первом же удобном случае. Сегодня утром леди Хантингтон была ознакомлена с нашим желанием, а зная верноподданническую преданность этой дамы, я не сомневаюсь, что колебаний с ее стороны в исполнении нашей высочайшей воли быть не может. Ну что, Джон Ди, видишь, как я, подобно кровной сестре, пекусь о твоем благе?

Язвительная насмешка этой тирады — во всяком случае, я ее воспринял именно так — поразила меня в самое сердце. Слишком хорошо знала Елизавета мое отношение к Элинор Хантингтон, этой высокомерной, властолюбивой, коварной, фанатичной и завистливой ненавистнице наших детских грез и юношеской влюбленности. Итак, королева очень хорошо сознавала, какой удар наносит мне и себе самой тем, что всей полнотой царственной своей власти вынуждает меня на брак с этой заклятой противницей моих планов и надежд! И вновь обожгла мое сердце ненависть к непостижимо капризной переменчивости моей высочайшей возлюбленной; от горя и уязвленной гордости утратив дар речи, я молча склонился перед этой надменной земной повелительницей и в ярости покинул парк Гринвичского замка.

К чему еще раз заклинать из небытия ту внутреннюю борьбу, муки самоунижения и доводы «разума», которые истерзали тогда мою душу? При посредничестве Роберта Дадли, теперь уже графа Лестера, выступавшего в роли свата, королева исполнила свою волю: я женился на Элинор Хантингтон и прожил с ней рука об руку четыре зябких лета и пять пылающие стыдом и отвращением зим. Ее приданое сделало меня богатым и беззаботным, ее имя заставило высшую знать вновь взирать на меня с завистью и почтением.

Королева Елизавета наслаждалась своим злим триумфом в сознании того, что я, жених ее души, коченею в ледяных объятиях: нелюбимой жены, поцелуи которой не представляли ни малейшей опасности вызвать у ее «девственного» величества вспышку ревности. Тогда же, в день свадьбы, вместе с обетом супружеской верности жене принес я у алтаря клятву всей болью незаживающей любовной раны отомстить столь жестоко играющей со мной возлюбленной, королеве Елизавете.

Возможность удовлетворить чувство мести указал мне впоследствии Бартлет Грин.

Все это время Елизавета продолжала остужать свою страсть ко мне, посвящая меня в самые интимные проблемы своей приватной политики. Как-то она объявила, что государственные интересы требуют ее замужества. Испытующе глядя мне в глаза, она с жутковатой усмешкой вампира выспрашивала у меня совета и мнения относительно мужских достоинств очередного претендента на свою руку. В конце концов она сочла, что лучше меня ей не найти никого для... выбора жениха; и я взвалил на плечи еще и это ярмо, дабы переполнилась чаша моего долготерпения, и известен стал мне предел моей способности унижаться.

Как и следовало ожидать, все эти прожекты с замужеством так ничем и не кончились; моя же дипломатическая миссия по отбору кандидатов завершилась тем, что Елизавета пересмотрела свой политический пасьянс, а сам я, тяжело больной, свалился прямо в гостеприимную постель одного из претендентов в Нанси. Сломленный, униженный и больной, вернулся я в Англию.

И в тот же день — стояла чудесная и теплая ранняя осень 1571-го, — едва уныло въехав в Мортлейк, узнаю от моей женушки, подобно чистокровному спаниелю все и всегда чующей первой, что королева Елизавета против всякого обыкновения велела известить о своем вторичном в этом году посещении Ричмонда — в такое-то время года! Элинор с трудом скрывала под светской маской свою клокочущую ревность, и это при том, что сама держала себя со мной недоброжелательно и холодно, как мраморная статуя, — а ведь я так долго отсутствовал! — создавая для меня, едва-едва оправившегося после тяжелой болезни, условия почти невыносимые.

Елизавета и в самом деле в скором времени пожаловала в Ричмонд в сопровождении совсем небольшой свиты и расположилась в своих покоях с той основательностью, которая обычно предполагает пребывание весьма продолжительное. Ну, а от Ричмонда до Мортлейкского замка едва ли больше мили пути; посему скорых и частых встреч с королевой было не избежать, разве только она самолично решительным образом воспрепятствовала бы им. Однако

все произошло наоборот, и уже на следующий день после своего вступления в Ричмонд Елизавета принимала меня с величайшими почестями и знаками самого дружеского расположения; справедливости ради надо сказать, что в тревоге за мою жизнь она послала в Нанси двух своих личных лейб-медиков и пользующегося ее неограниченным доверием секретаря Уильяма Сиднея, повелев оказывать мне все мыслимые услуги.

Вот и сейчас она выражала самую серьезную озабоченность состоянием моего здоровья, а потом каждый день то как бы невзначай брошенной фразой, то игрой почти искренней благосклонности, окончательно повергшей меня в душевное смятение, все яснее давала понять, с какой радостью и надеждой на будущее встретила свою вновь обретенную независимость и сколь живо и благодарно ощущает дарованную ей небом свободу от брачных уз, которые бы все равно не разбудили в ней любовь и не позволили бы хранить супружескую верность. Короче: ее намеки кружили подобно блуждающим огням вокруг тайны нашей глубочайшей связи, а иногда мне казалось, что моя непостижимая возлюбленная попросту хочет высмеять —и одновременно сделать оправданной — иссохшую в мелочном педантизме ревность Элинор Хантингтон.

Вновь я больше месяца ходил в слепой преданности на помочах у моей госпожи;