Джон Пристли - Другое Место. Рассказы Страница 32

— И все-таки хотелось бы послушать.

Некоторое время он с мрачным недоверчивым видом изучал мою физиономию, потом осмотрелся по сторонам и пригладил встопорщившиеся усы.

— Можно попросить у вас еще одну сигарету? — Раскурив ее, он выпустил облачко дыма и снова взглянул на меня.

— Я видел то, что больше никто никогда не видел, — сказал мистер Стренберри. — Я видел конец всего, всего этого. — Он обвел комнату рукой и горько усмехнулся. — Мы строим дома, фабрики, школы, больницы, церкви, пьем в барах, рожаем детей, гуляем в поле, — и всему этому, всей этой земной благодати настал конец. Вот что я увидел на мгновение. Все! Все! Конец!

— Похоже на светопреставление, — заметил я.

— Так это оно и было! — вскричал мистер Стренберри, и лицо его озарилось странным светом. — Во всяком случае, свелось к этому. С тех пор я не могу думать ни о чем другом. И вы бы тоже не могли, если бы побывали там. Я постоянно думаю об этом, снова и снова, я тысячи раз все это вспоминал! Вы знаете Оппертонскую пустошь? Знаете? Вот там это и произошло, года три назад. Всего три года. Я пошел туда прогуляться и поглядеть на птиц. Я очень интересовался птицами когда-то… Это теперь мне не до них. В общем, на этой пустоши обитают два-три очень редких вида. Помните, как там обычно бывает пустынно? И в тот день я там ни одного человека не встретил. Вот что самое поганое. Был бы там кто-то еще, может и…

Он осекся и, торопливо затянувшись, опустил руку с сигаретой на стол — и уставился невидящим взглядом перед собой. Я молчал из осторожности, любое случайное слово могло спугнуть его.

— День тогда выдался теплый, — внезапно снова заговорил он, — я валялся на травке и курил. Помню, все раздумывал: отправляться домой, чтобы успеть к чаю, или остаться, бог с ним с чаем. Господи, лучше бы было уйти, — до того, как это случилось! Но я и не подумал уходить. Лежал себе, разомлев от жары, в полудреме, и смотрел по сторонам. Вокруг — ни души. Тишина. Если бы я умел писать стихи, я написал бы о пустоши, какой она виделась мне тогда, перед тем, как это случилось. Вот и все, о чем я написал бы. Об этих последних пяти минутах там.

Он опять умолк, и мне показалось, что в глазах его блеснули слезы. Может быть, это была просто пьяная жалость к себе, а может быть, он оплакивал утраченное спокойствие и красоту мира. Я не знал этого тогда. Не знаю и теперь.

— Тогда я это и увидел, — сказал мистер Стренберри. — Какое-то волнение в воздухе… меньше чем в пятидесяти ярдах от того места, где я лежал. Сначала я не обратил на это внимания, потому что в жаркие дни такое бывает, что-то вроде марева. Мне сложно описать это как следует, чтобы вы могли себе представить. Но через две-три минуты оно стало обретать вполне заметные очертания. Словно тонкий столб вращался в воздухе. Вроде водяного смерча, но только из воздуха, понимаете? И в середке смерча темнело что-то плотное. Помню, я подумал, может, метеор? Встал, осторожно подошел поближе. Столб вращался сам по себе, ни на что не влияя, представляете? Не было ни ветра, ничего такого. Все было тихо и спокойно, как до его появления. Однако же очертания этого столба вроде бы стали еще более четкими, а почему — не могу объяснить. Но он вырисовывался вполне явственно — как один кусок стекла на фоне другого. С той разницей, что в границах этого второго стекла все двигалось — очень быстро, словно работал какой-то механизм, какой-то невероятный двигатель с невероятной скоростью. А темный предмет в середине словно сгущался, делаясь все плотнее. Я подошел еще ближе. И тут движение внутри столба — он был вроде стеклянной колонны, хотя это очень приблизительное сравнение — прекратилось, но с наружной стороны он продолжал, содрогаясь, вращаться. Теперь я отчетливо разглядел темный предмет в середине. Это был человек — но не совсем обычный.

Мистер Стренберри закрыл глаза, прижал к ним ладони и, опершись на локти, нагнулся вперед. В наступившей тишине я услышал, как в большом зале весело хохотали двое парней, что-то орали друг другу насчет поросят, которые только что родились.

— Этот человек был очень светлого, зеленовато-синего цвета, ровной окраски, — продолжал мистер Стренберри. — На нем не было никакой одежды, но кожа у него, видимо, была очень прочной. И слегка светилась. Волос не было вообще — нигде, и не то чтобы он их сбрил, а будто бы они никогда и не росли. Он был больше меня, больше вас, но не гигант. Я бы сказал, что он походил на боксера сверхтяжелого веса, и телосложением, и ростом — всем, кроме головы. Голова у него была огромная — совсем лысая, похожая на яйцо, — а лицо удивительное. Я вижу его и сейчас. Оно было плоское, как у некоторых египетских статуй в Британском музее, но сразу же поражали его глаза. Это были скорее глаза красивой женщины, чем мужчины, — очень большие и такие, знаете, нежные, но только больше и нежнее, чем у любой женщины, и совершенно необыкновенного темно-лилового цвета. Очень умные глаза, я сразу это понял. И еще я понял, что этот человек настолько же выше меня, насколько я — выше готтентота. Да-да, и это я не после уже сообразил, что то существо стоит на неизмеримо более высокой ступени развития, я ощутил это мгновенно, без малейших сомнений. Этот зеленовато-синий человек знал столько разных вещей, миллион, о которых мы даже пока еще не догадываемся. Вот что я прочел в его лиловых глазах. Короче, он уставился на меня, а я — на него.

— Продолжайте, — сказал я, так как мистер Стренберри молча смотрел на меня.

— Только вот что вы должны уразуметь! — возбужденно воскликнул он. — Понимаете, между нами находился этот странный вращающийся цилиндр из воздуха, который отделял нас друг от друга не хуже, чем стекло в два фута толщиной. Я не мог до него дотронуться. Нельзя сказать, чтобы я очень старался это сделать, — слишком уж был удивлен и напуган. Но минуты через две я осмелел и попробовал подойти еще ближе, однако ничего не получилось. Мне трудно объяснить, что именно меня не пускало. Условно говоря, какая-то прозрачная стена, но на самом деле никакой стены не было. Да я-то ладно… Вся трагедия в том, что и он никак не мог выбраться наружу, но, по-видимому, гораздо лучше меня знал, как можно преодолеть преграду. У него в обеих руках были какие-то миниатюрные инструменты, — я видел, как они сверкали, — и он то и дело торопливо подносил их друг к другу. Чувствовалось, что он был ужасно взволнован. Но выйти наружу никак не мог. Вращение внутренней части столба, как я уже сказал, он остановил, но никак не мог совладать с внешней частью, она вращалась и вращалась все с той же немыслимой скоростью… Я тысячи раз спрашивал себя, — продолжал мистер Стренберри более задумчиво, — что произошло бы потом, если бы он сумел выйти. Может, он стал бы властелином Земли — ведь он знал во столько раз больше, чем мы! Или эти дураки засадили бы его в клетку и стали бы показывать зевакам, а потом вообще убили бы? Впрочем, как бы они умудрились его убить? Не представляю… и смог бы он вообще остаться живым, если бы выбрался из своего столба? Я имею в виду не разных микробов и бактерий, которые, в сущности, тоже запросто могли его прикончить. Я уверен, что его организм никогда не попадал в столь густо населенную всякими микромонстрами атмосферу, в такую, как теперешняя наша. Я совсем не об этом. Тут главное в другом. Если бы он выбрался, то сразу бы угодил в тот мир, каким его сделал двадцатый век, и больше этому бедняге не о чем было бы волноваться, он угодил бы в ничто, исчезнув в этом обезличенном мире. Ведь по большому счету двадцатый век не просто временная характеристика, это еще и состояние, то есть положение вещей, сложившееся в данную эпоху. И это состояние не предполагало его в качестве одной из составляющих. Понимаете? Впрочем, в определенном смысле, он все-таки стал составляющей, ведь он находился там, на пустоши… в тот памятный день…

— Боюсь, я не все уяснил, — сказал я. — Но продолжайте, может быть, дальше будет понятнее.

Мистер Стренберри наклонился вперед и снова уставился на меня своими маленькими мутными глазками.

— Неужели вы еще не поняли, что этот человек явился из будущего? Уэллс и прочие фантасты всегда пишут о том, как мы совершаем прыжок в будущее, чтобы посмотреть на наших далеких потомков, но это, разумеется, абсолютная утопия. Куда уж нам — при наших скудных познаниях. Зато они, потомки… почему бы им не совершить прыжок в прошлое, чтобы взглянуть на нас? Это куда более вероятно, если вдуматься. Но тот человек хотел не просто посмотреть, нет-нет… Он пытался сделать нечто более важное, для него.

По-моему, там, откуда он, часто смотрели на нас, и на наших прапрапрадедов, и на наших прапраправнуков, если на то пошло. А он… он не просто смотрел. Он старался выбраться, убежать из своего времени.

Я сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул.

— Это не просто предположение! — вскричал мистер Стренберри, почувствовав мое нетерпение. — Вы не думайте. Я знаю. Потому что он сказал мне. Нет, мы не разговаривали. То есть я пробовал кричать ему — спрашивал, кто он такой, откуда и так далее, — но едва ли он слышал меня, а если даже и слышал, то наверняка не понял. Но он хорошо меня видел, это вне всякого сомнения. Он смотрел на меня, а я смотрел на него. Он сделал мне несколько знаков и, возможно, сделал бы еще, если бы не был так занят своими инструментами и так ужасно не волновался. Он ничего не кричал, он вообще не открывал рта. Он мне… думал. Только так я могу это назвать. Передавал свои мысли. То, что он хотел мне сообщить, достигало моего мозга и превращалось в слова и даже в маленькие картинки. И то, о чем они сообщали, было ужасно… как это было ужасно! Все было кончено, и он пытался спастись, использовав единственную возможность: то есть совершить прыжок назад — в прошлое. От мира почти ничего не осталось, только огромный остров, не имеющий отношения ни к одному из известных нам сейчас континентов, — они все исчезли, давным-давно. Когда — я не знаю. Этого я уловить не смог, а если бы и уловил, то едва ли сумел осмыслить подобную информацию. Но это случилось в далеком будущем — может быть, спустя двадцать тысяч лет, может, спустя пятьдесят, а то и больше — не знаю. Но я точно знаю, что тот человек — не какая-то важная птица, он был всего лишь младшим ассистентом в некой лаборатории, где проводили эксперименты со временем, в своем обществе он занимал весьма скромное положение, хотя нам с вами показался бы полубогом. И еще я понял, что несмотря на безмерный страх и на свои отчаянные попытки освободиться, он ощущал стыд, понимаете? Его мучило, что он — вроде как струсивший беглец. Однако то, что творилось в нашем далеком будущем, было настолько ужасно, что он ни минуты не колебался. Он кинулся в лабораторию — или как там это у них называлось — и едва успел совершить прыжок назад через века. Он был в ужасе. Он не выражал его так, как это делаем мы, но говорю вам: разум его кричал от ужаса. Какой-то город, — по-моему, очень крупный — был полностью разрушен, и всему остальному грозила та же участь… всему, что когда-то создал человек. Я пока не могу найти достаточно точных слов, чтобы описать ту кошмарную катастрофу, так его испугавшую… Ведь я видел только картинки, очень расплывчатые, будто фрагменты ночного кошмара. Какие-то огромные черные чудища, колыхаясь, наползали, все изничтожая. Они не были похожи ни на что и ни на кого. Трудно даже определить, какой они были формы.