Кальман Миксат - Черный город Страница 32

Да если бы в городе даже и нашлись гостиницы, в которых могли бы останавливаться знатные господа, это еще не решало дела: ведь женихам-дворянам нужно было каким-то образом приблизиться к богатым невестам, ради которых они, собственно, и приезжали в город. Публичных балов в те времена еще не давали. Правда, в Лёче часто устраивались цеховые пирушки, празднества по поводу избрания ремесленных старшин и другие торжества, но в них дочери богатых патрициев не участвовали. Патриции собирались в семейном кругу на именины, свадьбы и для прочих невинных забав, но эти празднества были наглухо закрыты для посторонних. А между тем из девушек и юношей, принадлежавших к различным сословиям, супружеская пара могла составиться только при том условии, что они вращались бы в одном обществе хотя бы несколько лет.

Пришел час найти место, где подобные желания могли бы воплотиться в действительность. Родилось сводничество. Конечно, не в той отвратительной форме, каким мы знаем его в паши дни. Пока еще оно выступало деликатно, благородно, в напудренном парике, под грациозные звуки менуэта. Некоей старой деве Матильде Клёстер, особе образованной, добродетельной и весьма строгих правил, бравшей и прежде на воспитание маленьких девочек, однажды пришла в голову мысль (и не удивительно, что она ей пришла) снять в аренду три смежных дома, сломать разделявшие их стены, нанять отличную прислугу: лакеев, горничных, повара и кухарок, а затем за хорошую плату принимать к себе на зимнее время бюргерских дочек, которые уже заневестились, и обучать их в своем пансионе деликатному обращению, светским манерам — словом, всяким безделицам, украшающим благородных барышень.

Выдумка пришлась по нраву обеим заинтересованным сторонам. Может быть, вначале люди еще и не предполагали, чем эта затея кончится, не думали, что пансион мадемуазель Клёстер превратится в ярмарку богатых невест, а просто действовали, повинуясь слепому инстинкту. Но как бы то ни было, теперь благородные баричи без особого труда могли знакомиться со всем девичьим выводком и узнавать, какое приданое обещано за той или другой красавицей. И если дело удавалось сладить (а сводница все заботы по сватовству брала на себя), молодые супруги, разумеется, не смели отказать ей в сравнительно небольшой, заранее известной денежной награде.

Старая дева, дочь полковника императорской армии, мадемуазель Матильда Клёстер происходила по женской линии из рода Лошонци и, следовательно, состояла в родстве со многими знатными венгерскими семействами; она переписывалась не меньше чем с дюжиной старых барынь и охотно сообщала им самые свежие лёченские сплетни — в обмен на свежий свиной ливер, за что и пользовалась у них большой популярностью. Неплохой рекламой для учебного заведения мадемуазель Клёстер послужило то обстоятельство (о котором она сама растрезвонила всему свету), что дочери двух богатейших людей Сепеша — Мария Кендель и Клара Блом, младшая сестра Миклоша Блома, обе — девушки на выданье, поступили в этот пансион. О, какая крупная дичь! Теперь жди, город Лёче, в эту зиму и веселой масленицы, и больших доходов! Надо полагать, в город теперь соберется множество мотов — молодых барчуков, и все товары в лавках пойдут втридорога.

Бломы, проживавшие в Лейбице, и бельские Кендели являлись внуками тех самых купцов, которые в свое время разбогатели на торговле пленными турками. Отцы их были даже компаньонами, но сыновья стали конкурентами, хотя богатство обоих негоциантов имело одно общее происхождение. Но как велики были их капиталы, этого не знала ни одна душа на свете. Даже приблизительно! Перед состояниями таких размеров бессильна сама таблица умножения, и лишь людская молва играет тут цифрами, умножая их и рассказывая о них легенды! Сепешский край любопытствовал, какое приданое назначат за своими дочками два богача-скупердяя. Господин Блом еще ранней осенью отдал в пансион мадемуазель Клёстер свою Клару (хорошенькую девчурку, с блестящими, черными, как угольки, глазами). Кендель же прибыл в Лёче с дочерью лишь в начале ноября, когда к городу вел уже хорошо укатанный санный путь. К этому времени лёченцы вовсю обсуждали вопрос о приданом Клары Блом, но старик Кендель, слывший большим чудаком, не поинтересовался городскими толками и прямо с дороги повез свою Марику (девушку более стройную, чем Клара) к мадемуазель Клёстер, внес вперед плату за весь срок обучения в пансионе и предъявил требование, чтобы его дочь получила воспитание ничуть не хуже, чем любая барышня из графского рода Чаки. "Потому что, кто знает…" — заметил при этом старик, прищурив свои маленькие серые глазки, и многозначительно оборвал фразу на полуслове, уверенный в том, что человека с толстой мошной каждый должен понимать с полуслова. Мадемуазель Клёстер в знак того, что она действительно поняла богача, угодливо закивала головой, но задала деликатный вопрос:

— Какое же приданое господин Кендель согласен дать за Мариной, в случае если…

Будучи особой благородной и весьма учтивой, она, разумеется, тоже не докончила фразы.

— Гм… — проговорил Кендель. — А сколько пообещал дать Блом?

— Как? Разве вы не слышали, что говорят в городе?

— А что, уже все знают?

— Разумеется! — небрежно обронила мадемуазель. — Приданое для того и назначают, чтобы о нем знали все.

— Нет, я еще не успел ни с кем поговорить.

Тут мадемуазель Клёстер достала большой фолиант, в котором на каждую воспитанницу у нее был отведен отдельный лист, и прочитала вслух:

— Клара Блом получит в качестве приданого четыре дома: два в Кашше, один в Буде и один в Эперьеше, а также, согласно старому саксонскому обычаю, две коровы.

— Только и всего? — пренебрежительно бросил Кендель. — Так вы говорите: приданое для того и назначают, чтобы о нем все знали? Гм, ну пусть тогда все знают, что я даю за Мариной восемь домов, из них два — в Вене. Запишите.

И, гордый сознанием совершенного сейчас подвига, Кендель отправился к себе домой, в Белу. На этот раз он дал своему сопернику Блому хороший щелчок по носу.

Дома, однако, супруга Кенделя решила, что нужно хорошенько насладиться всеобщим восторженным изумлением по поводу богатого приданого Марики, и уже на следующую неделю уговорила мужа провести несколько дней в Лёче, тем более что там в это время находился и их сын Миклош. Какой же был смысл давать за Мариной такое состояние, если отец и мать будут сидеть у себя в Беле и не услышат ни одного слова восхищения? Ведь единственной наградой за ту великую жертву, которую родители невесты приносят в виде приданого, назначенного дочери, служит зависть остальных отцов и матерей. И вот супруги Кендель отправились в Лёче. О, если бы они знали, какое их там ждет разочарование! Город был уже полон слухами о том, что позавчера в Лёче приезжал Блом и, услышав, сколько Кендель посулил дать за дочерью, увеличил приданое своей Клары до шестнадцати городских домов и вдобавок дает две коровы, как это водится у саксонцев.

Короче говоря, заносчивые Кендели были встречены в Лёче не восторженным изумлением, а ироническими улыбками да усмешками:

— Слышали новость? Блом-то как расщедрился, черт побери! И кто бы мог подумать? Вот молодец!

От такой вести Кенделю кровь ударила в голову, а его супруга залилась слезами: "Не перенести мне позора, Гашпар. Делай со мной что хочешь, не перенести!"

— Разбойник! — рявкнул Кендель. — Разорить меня задумал! — Он швырнул свою шапку на стол в трактире и закричал: — Ой, боюсь, наделаю я глупостей!

Его знакомые, находившиеся в трактире, — Госновитцер, Донат Маукш и еще несколько человек, — всячески пытались успокоить его:

— Оставьте, сударь! Блом — упрямый человек. Он нам уже сказал, что это еще не последнее его слово, если дело пойдет на спор.

Однако подобные уговоры только распалили гнев маленького щуплого Кенделя.

— Ах так? Не последнее слово? Кто это сказал? Он? Ах, даже не он, а его сынок? Ну погодите, клянусь богом, это будет наипоследнейшее его слово. Сейчас вот наложу на его рот такую печать, что после этого он ни звука выдавить из себя не сможет!

С этими словами Кендель схватил шапку и, оставив в трактире жену и приятелей, помчался в дом Бобешта, к мадемуазель Клёстер, которая в эту самую минуту показывала своим воспитанницам, с какой грацией должна девица сделать реверанс, протягивая руку коленопреклоненному кавалеру, как бы помогая ему подняться с земли. Одна из девушек, изображая кавалера, стояла преклонив одно колено, и как раз тут господин Кендель распахнул дверь.

— Ради бога! — испуганно воскликнула мадемуазель, увидев его искаженное гневом лицо. — Что-нибудь случилось?

— Вам это лучше меня известно! — буркнул старик, тяжело дыша. — Негодяй Блом хочет пустить меня по миру и дает за своей дочкой теперь уже шестнадцать домов. Правда это или нет?