Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец Страница 33

Но в честь моего покойного брата Зайнвеля я начну с него…

Все, вся Францисканская улица, знает, что брат мой, блаженной памяти, был замечательный ученый и очень богобоязненный человек.

Он был вдовцом, и к старости остался один с дочерью, девицей. Броха-Лия ее звали. Жил он в нужде, заниматься у него уже сил не было, и он остался без хлеба; а дочка его, Лия; растет не по дням, а по часам, словно на дрожжах… Одним словом, — беда, да и только!.

Но господь помог. Собралось несколько богачей, все люди именитые, почтенные, дети которых учились у него, собрались и порешили, — выдать Лию замуж, а брату моему дать на дорогу, пусть едет в Палестину.

Правда, поездка не увенчалась успехом: по дороге, не про вас будь сказано, он заболел и умер; все же он имел счастье видеть Цфасс, где он скончался и с почетом был предан земле.

Раввин из Цфасса произнес прочувствованное слово. Слово это было напечатано в книге «Дорогой жемчуг», и всякий, читая ее, пальчики облизывает.

Ну, теперь, имея начало, я смогу и продолжать.

3.

Самый рассказ. — Неудача. — Беда за бедой. — Лия брошена мужем.

Милостыня, — великое дело! Но только для тех, кто дает милостыню. Но я не завидую тому, кто берет милостыню, кто, увы! должен прибегать к помощи благотворителей…

Завидую я брату моему, царство ему небесное, что он во время умер и больше горя не видал!

Ибо богачи, которые выдали бедную невесту, забыли совершенно, что Лия — дочь ученого еврея и чистая, честная душа… И выбрали жениха, не подходящего ни ее положению, ни тем более положению ее отца…

Все желание их было дать ей мужа, кормильца, раз навсегда свалить с себя это бремя!..

И сделали они это, не обдумав, как следует, — лишь бы с плеч долой…

И нашли молодчика дешево, — вхожего к адвокатам.

Многого и он не хотел; кормить жену он может — ну, и по рукам.

Сделали приданое, позвали музыкантов и устроили свадьбу.

В добрый час!

Мне, правду сказать, парень не нравился. И моя Фейга, дай Бог ей здоровья, только заметила, что до хороших ему далеко, он — не из больших редкостей. Но раз брат мой, царство ему небесное, ничего не возразил, то мы подавно молчали.

И в этом молчании немного было умного.

Не успел брат мои, царство ему небесное, уехать, как началось дело. И обнаружилось, что все не так, как должно быть!

Стороною я узнал, что семейные дела у них немного прихрамывают: ссорятся, галдят, соседи стучат в стену!

Слышал я также, что Лия не очень довольна, — муж не набожен!

А он грозит ей, что оденет немецкое платье и сам сделается адвокатом!

Притом, Моше, ее муж, говорит, что его надули, что показали ему другую, более красивую невесту; на этой он бы не женился! И платья ее не нравятся ему, — собрали, — говорит он, — какие-то старые тряпки…

— Обещали, — говорит он, — содержание, кормить меня с женой, а взамен этого показали кукиш с маслом!

И еще одну претензию он имеете: он рассчитывал на родство с богачами, на «протекцию», а они, повеселившись и покушав, как следует, на его бедной свадьбе, его на порог не пускают…

Понятно, что на первых порах я не хотел вмешаться… Те господа и жена моя Фейга не позволили… И что это — новость, что ли! Все бывает! После свадьбы, пока не привыкнут друг к другу, часто происходят недоразумения между мужем и женой…

А затем, привычка, ведь, вторая натура, — уживаются.

И действительно, я сам немало ссорился с своей Фейгой первый год после свадьбы… А затем, когда стали появляться дети, когда мы перешли на свои харчи, мы оставили эти глупости.

Я стал подыскивать себе дело… Не везло; я и стал меламедом, и ничего, слава Богу, живем, дай Бог так до ста двадцати лет!

Одним словом — я молчал! А в особенности, когда вскоре Фейга глазами указала мне на Лию, как бы говоря: понимаешь? А мне ведь пальца в рот не клади; я и подумал: добрый знак, все к добру!

А вышло шиворот-навыворот.

Он остался все тем же, чем был, даже, можно сказать, хуже чем был!

Фрукт этот обладал свойством праотца Авраама; он мало говорил и много делал; мало того, что надел немецкое платье, он стал еще по целым ночам в карты играть!

Что ни ночь, он приводит к себе целую ораву, заставляет еще Лию подавать им чай, водку, приготовить селедку и заправить ее непременно уксусом и маслом, так они есть не могут! Закусывают они только белым хлебом; черного — сохрани Боже — нельзя и подавать! И не дай Бог, если, чего-нибудь не хватает, поднимается скандал! И он еще издевается над ней! Смеется над ней при всех!

Мало того, ругает ее и проклинает!

Вижу я, что дело скверно, что нельзя больше молчать; набираюсь храбрости и отправляюсь к нему.

Прихожу и начинаю разговор, понятно, в ласковом тоне, даже с усмешкой, как это у меня в привычке. Дружелюбно, в виде шутки, замечаю ему, что если он и грешит против законов веры, то большой опасности в этом еще нет! И рассказываю ему про дела раскаявшегося грешника… И говорю ему, что заслуги предков Лии помогут ему на этом пути!.. Стоить ему только начать, сделать первый шаг по пути раскаяния!

Я обещаю ему, что приласкаю его, введу в среду своих единомышленников — хасидов. И если, Бог даст, поеду к ребе, то возьму и ею с собой, и все прочее в этом роде…

Так он чуть не лопнул со смеху!

Он высмеивает и меня и моих единомышленников, и самого ребе. Он с удовольствием уступит мне все эти блага, только бы взять у него Лию!

И при этом он употребляете такие выражения, которых и повторить нельзя.

Увидев, что нет исхода, я стал говорить более строго, Сказал ему, что хотя он и носит немецкое платье, все-таки он неуч и набитый дурак, А затем я уже совсем смело сказал ему, прямо: хочет он исправиться — хорошо, а не хочет — так он себе уготовит долгие годы муки в аду.

И он снова расхохотался!