Жорж Санд - Она и он Страница 36

Она надеялась, что он женится; ведь однажды у него уже появилась такая склонность, и эта хорошая мысль могла вернуться, Тереза уговаривала его решиться на это. Он отвечал то да, то нет. Тереза все ждала, чтобы из писем Лорана исчезли последние следы прежней страстной любви; эта любовь все еще угадывалась, но теперь он выражал ее с изысканной деликатностью, и в этих возвратах к не до конца подавленному чувству преобладала сладостная нежность, пылкая чувствительность, нечто вроде сыновнего обожания.

Когда настала зима, средства Терезы подошли к концу, и она была принуждена возвратиться в Париж, куда ее призывала клиентура и долг по отношению к самой себе. Она скрыла свое возвращение от Лорана, не желая сразу свидеться с ним; но, движимый каким-то предчувствием, он пришел на тихую улицу, где стоял ее домик. Он увидел, что ставни открыты, и зашел, пьяный от радости. То была наивная, почти ребяческая радость, перед которой всякое недоверие и сдержанность показались бы смешным ханжеством. Он оставил Терезу обедать одну, упросив ее вечером прийти к нему, чтобы посмотреть картину, которую он закончил и о которой обязательно хотел узнать ее мнение, прежде чем сдать ее заказчику. Эта картина была уже продана и деньги за нее получены, но если бы Тереза дала ему какие-нибудь советы, он поработал бы над ней еще несколько дней. Прошли те печальные времена, когда Тереза «ничего в этом не понимала», когда у нее были «узкие реалистические суждения портретистов», когда она «не способна была понять картину, созданную вдохновением художника», и т. д. Теперь она была «его музой и вдохновляющей силой». Без помощи ее божественного влияния он ни на что не был способен. С ее советами, при ее поощрении он должен был осуществить все надежды, которые подавал его талант.

Тереза забыла прошлое и, не слишком, впрочем, опьяняясь настоящим, подумала, что не может отказать ему в том, в чем ни один художник никогда не отказал бы своему собрату. После обеда она взяла экипаж и поехала к Лорану.

В ателье горели все лампы; картина была великолепно освещена. То было прекрасное произведение мастера. Этот необыкновенно талантливый художник способен был, отдыхая, быстрее совершенствовать свое искусство, чем другие, случается, путем упорного труда. Из-за своих путешествий и болезни Лоран целый год не работал, но казалось, что путем одних лишь размышлений он избавился от недостатков того раннего периода, когда живопись его страдала преувеличениями. В то же время он приобрел новые качества, казалось бы, не свойственные его порывистой натуре: правильность рисунка, сладостную красоту образов, совершенство выполнения — все, что теперь должно было нравиться публике, не уменьшая его мастерства в глазах художников.

Тереза была растрогана и восхищена. Она живо выразила ему свой восторг. Она сказала ему все, что сочла подходящим, чтобы благородная гордость его таланта восторжествовала над пагубными увлечениями прошлого. Ей нечего было критиковать, и она даже запретила ему поправлять что-либо.

Как бы скромны ни были манеры и речь Лорана, в нем таилось больше гордости, чем хотела внушить ему Тереза. В глубине души он был опьянен ее похвалами. Он понимал, что из всех, кто способен был его оценить, она была самым придирчивым и внимательным критиком. И он снова испытывал властную потребность делиться с ней всеми муками и радостями художника и своей надеждой стать мастером, а значит, и настоящим человеком, которую в минуты его душевной слабости только она могла ему вернуть.

После того как Тереза долго созерцала картину, Лоран попросил ее обернуться. Он приготовил ей сюрприз, который, по его мнению, должен был обрадовать ее еще больше; Тереза ожидала, что это будет еще одна картина, но вместо этого увидела свою мать — она стояла, улыбаясь, на пороге спальни Лорана.

Госпожа С*** приехала в Париж, точно не зная, когда Тереза вернется туда. На этот раз ее привели сюда серьезные дела: ее сын собирался жениться, и сам господин С*** уже некоторое время находился в Париже. Мать Терезы, зная от нее, что она возобновила переписку с Лораном, и боясь за ее будущее, неожиданно приехала к художнику, с тем чтобы высказать ему все, что мать может сказать человеку, которому она хочет помешать стать причиной несчастья ее дочери.

Лоран умел говорить с сердечной искренностью. Он успокоил бедную мать и попросил ее подождать.

— Тереза сейчас придет, — сказал он, — я хочу поклясться ей у ваших ног, что всегда буду для нее только тем, кем она захочет сама: братом, мужем, но, во всяком случае, ее рабом.

Встретить здесь свою мать, которую она не ожидала увидеть так скоро, было очень приятным сюрпризом для Терезы. Они обнялись, плача от радости. Лоран повел их в маленькую гостиную, полную цветов, где был с роскошью сервирован чай. Лоран разбогател, он только что заработал десять тысяч франков. Он был счастлив и горд, что может возместить Терезе все, что она истратила на него. В этот вечер он был очарователен; он завоевал сердце дочери и доверие матери, он был достаточно тактичен, чтобы не говорить Терезе ни слова о своей любви. Напротив, целуя соединенные руки обеих женщин, он искренне воскликнул, что это прекраснейший день в его жизни и что никогда наедине с Терезой он не чувствовал себя таким счастливым и не был так доволен собой.

Первой, кто через несколько дней заговорил с Терезой о замужестве, была госпожа С***. Эта бедная женщина, которая всем пожертвовала ради мнения света, которая, несмотря на несчастную семейную жизнь, считала свое поведение правильным, не могла перенести той мысли, что Палмер покинул ее дочь, и думала, что теперь Тереза должна прекратить все пересуды, сделав другой выбор. Лоран стал знаменитым и был в большой моде. Казалось, невозможно было подобрать лучшей пары. Молодой и необыкновенно талантливый художник преодолел все свои заблуждения. Влияние Терезы восторжествовало в самые тяжелые моменты его трудного перерождения. Он питал к ней непобедимую привязанность. Для них обоих стало долгом навсегда замкнуть цепь, сковывавшую их; она никогда не рвалась окончательно; теперь, несмотря даже на все их усилия, она уже не могла порваться.

Лоран объяснял свои ошибки в прошлом очень своеобразным рассуждением. Тереза, говорил он, вначале избаловала его чрезмерною мягкостью и терпеливостью. Если бы после первой его неблагодарности она показала бы ему, что обижена, он отучился бы от приобретенной в общении с дурными женщинами привычки уступать своему гневу или своим прихотям. Она научила бы его уважению, которым мужчина обязан женщине, отдавшейся ему по любви.

Чтобы снять с себя вину, Лоран приводил еще одно соображение, которое казалось более серьезным и на которое он уже намекал в своих письмах.

— Вероятно, — говорил он Терезе, — я, сам того не зная, был уже болен, когда впервые провинился перед тобой. Внешне горячка поражает сразу, как молния, однако же нет ничего невозможного в том, что молодой и сильный человек, быть может, задолго до проявления болезни уже страдает недугом, из-за которого ум его мутится, а воля становится бессильной. Не это ли произошло со мной, бедная моя Тереза, при приближении той болезни, от которой я чуть не погиб? Ни ты, ни я не могли отдать себе в этом отчета; что до меня, то я часто просыпался утром, думая о том, как ты страдала накануне, и был не в силах отличить реальность от своих ночных кошмаров. Ты ведь знаешь, что я не мог работать, что место, где мы жили, вызывало во мне болезненное отвращение, что уже в лесу *** у меня была странная галлюцинация; наконец, когда ты с мягкостью упрекала меня за мои жестокие слова и несправедливые обвинения, я слушал тебя с изумленным видом, думая, что все это тебе приснилось. Бедняжка! А я еще обвинял тебя в том, что ты сходишь с ума! Ведь ясно же, что я был безумен, неужели ты не можешь простить мне мою невольную вину? Сравни мое поведение после болезни с тем, как я вел себя до нее! Разве это не было словно пробуждение моей души? Разве ты не увидела сразу, что я такой же доверчивый, послушный, преданный, каким был скептическим, раздражительным, эгоистичным перед тем кризисом, который вернул мне разум? А с тех пор разве ты можешь в чем-либо меня упрекнуть? Разве я не принял твой брак с Палмером как наказание, которое я заслужил? Ты видела, как я умирал от боли при мысли, что могу навсегда потерять тебя: разве я вымолвил хоть слово против твоего жениха? Если бы ты приказала мне бежать за ним и даже застрелиться, чтобы вернуть тебе его, я бы сделал это, до такой степени моя душа и жизнь принадлежат тебе! Быть может, ты еще хочешь этого? Скажи одно слово, и если моя жизнь мешает тебе и губит тебя, я готов с ней покончить. Скажи одно слово, Тереза, и ты никогда не услышишь об этом несчастном, которому нечего больше делать на свете, как только жить и умереть для тебя.

Характер Терезы уже не был таким сильным после этого раздвоения ее чувств, которое, в общем, представляло собой лишь два действия одной и той же драмы. Без этой оскорбленной и разбитой любви Палмеру никогда и в голову не пришла бы мысль жениться на Терезе, а усилие, которым она заставила себя дать ему слово, было, возможно, только реакцией на отчаяние. Лоран никогда не исчезал из ее жизни, потому что Палмер, убеждая ее согласиться на брак с ним, постоянно говорил об этой пагубной связи, стремясь заставить Терезу забыть ее и роковым образом беспрестанно о ней напоминая.