Маленький Цахес по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман Страница 37

За телом в глубокой скорби следовали князь, а также кавалеры Зеленокрапчатого тигра. Звонили во все колокола, было дано даже множество залпов из обеих мортир, приобретенных князем для фейерверков по весьма накладной цене. Горожане, народ — все плакали и горевали о том, что никогда уже, наверно, не станет у кормила власти человек такого глубокого ума, такой душевной широты, такой мягкости, такой неутомимости в служении общему благу, как Циннобер.

Потеря и в самом деле была непоправимая: ведь никогда больше не появлялось министра, к фигуре которого орден Зеленокрапчатого тигра с двадцатью пуговицами подходил бы так же, как к фигуре покойного, незабвенного Циннобера.

Глава последняя

Грустные просьбы автора. — Как профессор Мош Терпин успокоился, а Кандида навсегда перестала огорчаться. — Как золотой жук прожужжал что-то на ухо доктору Просперу Альпанусу, и тот отбыл, а Валтазар зажил в счастливом браке.

ому, кто пишет для тебя, любезный читатель, эти страницы, пора расстаться с тобой, и его охватывает грусть и тоска… Еще многое-премногое известно ему о дивных делах маленького Циннобера, и он с искренним удовольствием поведал бы тебе обо всем этом, читатель, да и вообще за эту историю он взялся по настоятельной внутренней потребности. Но… Оглядываясь на события, изложенные в вышестоящих девяти главах, он ясно чувствует, что там уже предостаточно всяких чудес и несообразностей, противных рассудку, и что, продолжая нагромождать их, он рискует злоупотребить твоей снисходительностью и рассориться с тобой, любезный читатель. В грусти-тоске, стеснившей вдруг ему грудь, когда он написал эти два слова «Глава последняя», он просит тебя весело и непредвзято свыкнуться, а то и сдружиться со странными картинами, которыми поэт обязан внушениям призрачного духа по имени Фантазус[22], чьим обычным капризам он подчиняется, может быть, слишком доверчиво…

Так не сердись же ни на поэта, ни на этого капризного духа!.. Если ты порой, любезный читатель, кое над чем про себя посмеивался, то ты был как раз в том настроении, какого желал тебе написавший эти страницы, и тогда, он надеется, ты многое зачтешь в его пользу!

Трагической смертью Маленького Циннобера, собственно, могла бы и кончиться наша история. Но не приятнее ли разве, если вместо печальных похорон в конце происходит веселая свадьба?

Поэтому коротко упомянем еще о прелестной Кандиде и о счастливом Валтазаре…

Профессор Мош Терпин был вообще-то человек просвещенный, опытный и, следуя мудрому правилу «Nil admirari»[23], много-много лет не удивлялся ничему на свете. Но теперь получилось так, что он, плюнув на всю свою мудрость, непрестанно удивлялся и даже стал жаловаться, что уже не знает, действительно ли он профессор Мош Терпин, ведавший когда-то всеми относящимися к природе делами в государстве, и действительно ли он ходит вверх головой, на собственных ногах.

Впервые он удивился, когда Валтазар представил ему как своего дядю доктора Проспера Альпануса и предъявил ему дарственную, по которой Валтазар становился владельцем расположенного в часе езды от Керепеса загородного дома, а также прилежащих лесных угодий, полей и лугов; когда он, Мош Терпин, не веря своим глазам, увидел, что в описи имущества значатся всякие драгоценные предметы, даже золотые и серебряные слитки, гораздо более ценные, чем все достояние княжеской казны. Затем он удивился, когда взглянул на пышный гроб, где покоился Циннобер, через Валтазаров лорнет, и ему вдруг показалось, что никакого министра Циннобера никогда не было, а был лишь неуклюжий, неуживчивый недомерок, которого ошибочно принимали за умного и мудрого министра Циннобера.

Но высшей степени достигло удивление Моша Терпина, когда Проспер Альпанус провел его по своему загородному дому, показал ему свою библиотеку и другие диковинки и даже сам проделал несколько весьма изящных опытов с редкими растениями и животными.

У профессора родилась мысль, что все его исследования природы ровно ничего не стоят и что он заперт в прекрасном, пестром, волшебном мире, словно в яйце. Эта мысль так встревожила его, что он стал даже плакать и ныть, как ребенок. Валтазар тотчас же отвел его в обширный винный погреб, где тот увидел блестящие бочки и сверкающие бутылки. Здесь, решил Валтазар, профессору будет удобнее заниматься, чем в княжеском погребе, а природу он сможет успешно исследовать в прекрасном парке.

На том профессор и успокоился.

Свадьбу Валтазара справляли в загородном доме. Он, его друзья, Фабиан, Пульхер, — все поражались дивной красоте Кандиды, волшебной прелести ее наряда, всей ее стати… В ней и в самом деле было волшебство, ибо фея Розабельверда, которая, забыв свой гнев, присутствовала на свадьбе как фрейлейн фон Розеншён, сама ее одела и украсила великолепнейшими, чудеснейшими розами. А уж известно, что наряд будет к лицу, если за дело возьмется фея. Кроме того, Розабельверда презентовала прелестной невесте сверкающее ожерелье, магическое действие которого состояло в том, что, надев его, она никогда уже не могла огорчаться из-за пустяков, из-за плохо завязанной ленты, из-за неудачного украшения для волос, из-за пятна на белье или еще чего-нибудь подобного. Это свойство, сообщенное ей ожерельем, придавало всему ее облику особую миловидность и веселость.

Молодые были на самом верху блаженства и все же — так великолепно действовали тайные чары мудрого Альпана — не забывали перекинуться взглядом и словом с собравшимися закадычными друзьями. Проспер Альпанус и Розабельверда вдвоем позаботились о том, чтобы день свадьбы был ознаменован самыми прекрасными чудесами. Отовсюду из кустов и деревьев звучала сладостная, полная любви музыка, а тем временем сами собой вырастали мерцающие столы уставленные чудеснейшими яствами и хрустальными бутылками, источавшими благороднейшее вино, от которого по жилам гостей разливался жар жизни.

Настала ночь, надо всем парком повисли огненные радуги, замерцали, взвиваясь и опускаясь, птицы и букашки, и при каждом взмахе их крыльев разлетались миллионы искр, образуя в непрестанном коловращении прекрасные узоры, которые кувыркались в воздухе и исчезали в кустах. И все сильнее звучала при этом