Герман Мелвилл - Ому Страница 38

Прихожане папоарской церкви принадлежат в основном к высшим и более зажиточным сословиям; это вожди и их вассалы, короче говоря — аристократия острова. Они значительно превосходят красотой и физическим развитием простой народ, или «маренхоар», так как на последних сильнее отразилось общение с иностранцами, которые завезли отвратительные, ведущие к вырождению болезни. По воскресеньям знатные люди неизменно наряжаются в самые пышные одеяния и появляются во всем великолепии. Их не приходится силой загонять в храм, как простолюдинов в другие церкви; напротив, имея возможность щегольнуть красивой одеждой и обладая более высоким умственным развитием, они сами охотно идут сюда.

Из-за древесной колоннады, поддерживающей галереи, я прозвал этот храм Церковью кокосовых пальм.

В ней я впервые увидел христианское богослужение на островах Полинезии; и впечатление, когда я вошел уже после начала службы, было очень сильное. Там собрались величественные вожди, чьи отцы бросали боевые дубинки, и старики, видевшие, как дымились жертвы на алтарях Оро.[76] Но что это? Раздался звон колокола; он висит снаружи на ветви хлебного дерева, и юноша туземец ударяет по нему железным прутом. Когда-то на этом самом месте часто слышались трубные звуки раковин, призывавшие к войне. Но вернемся к тому, что происходит внутри.

Церковь полна. Повсюду взор встречает яркие ситцевые одеяния самых различных фасонов и цветов — воскресные наряды людей высших сословий. У некоторых они скроены так, чтобы возможно больше походить на европейские костюмы, и свидетельствуют об исключительно дурном вкусе. Тут и там можно увидеть куртки и брюки, но они как-то не к месту и нарушают общее впечатление.

Но больше всего поражают вас лица. У всех они раскраснелись от того особого возбуждения, в какое приходят полинезийцы, когда собираются толпой. Все одежды шелестят, все руки и ноги в движении, и непрерывный гул перекатывается по рядам сидящих. Шум так велик, что ровного голоса старого миссионера, поднявшегося на кафедру, почти не слышно. Относительная тишина, наконец, устанавливается благодаря стараниям полудюжины рослых парней в белых рубахах, но без брюк. Бегая взад и вперед по проходам, они стараются убедить прихожан в недопустимости всякого шума, причем сами поднимают совершенно ненужный галдеж. Эта часть службы производила весьма комичное впечатление.

При церкви существует очень своеобразная воскресная школа; в тот день ее ученики, живая шаловливая компания, занимали часть галереи. Меня забавляла эта группа, разместившаяся в углу. На краю скамьи сидел учитель, а рядом с ним кроткий паренек. Когда другие нарушали порядок, этот юный мученик получал подзатыльник — очевидно, для примера остальным, чтобы те знали, что их ожидает, если они не угомонятся.

Посреди церкви стоял, прислонившись к столбу, какой-то старик, внешностью сильно отличавшийся от своих земляков. На нем ничего не было, кроме грубой короткой мантии из выцветшей таппы; по его изумленному и смущенному виду я понял, что это старый крестьянин из внутренней части страны, как говорится, совершенно неотесанный и непривыкший к странным зрелищам и шуму столицы. Кто-то сделал ему резкое замечание за то, что он стоит и мешает смотреть сидящим сзади. Почтенный старец не понял толком, чего от него хотят, и тогда один из одетых в белое молодцов бесцеремонно схватил его за плечи и силой заставил сесть на место.

Во время этой сцены старый миссионер на кафедре — как и его товарищи, стоявшие внизу, — не сделал никакой попытки вмешаться, предоставив распоряжаться туземцам. Только так и можно себя вести с островитянами Южных морей, когда они собираются более или менее значительной толпой.

Глава XLV

ПРОПОВЕДЬ МИССИОНЕРА И НЕКОТОРЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО ЕЕ ПОВОДУ

Когда восстановился относительный порядок, служба продолжалась и приступили к пению. В хоре пели двенадцать-пятнадцать дам из миссии, занимавших длинную скамью слева от кафедры. Им подтягивали почти все прихожане.

Первая исполненная вещь сильно удивила меня; это была мелодия старинного славословия, приспособленная в качестве таитянского псалма. После непривлекательных сцен, которые недавно мне пришлось наблюдать, пение и вся сопровождавшая его обстановка показались мне глубоко трогательными.

У многих островитян были очень приятные голоса большого диапазона. Певцы, по-видимому, сами испытывали огромное удовольствие; некоторые из них время от времени умолкали и оглядывались, как бы стараясь глубже воспринять происходящее. По правде говоря, они пели очень весело, несмотря на торжественность мелодии.

Таитяне обладают от природы большими музыкальными способностями и очень любят петь во всех случаях жизни. Мне часто приходилось слышать, как молодые повесы мурлыкали про себя несколько строф псалма, словно какой-нибудь отрывок из оперы.

По части пения, как и во многом другом, таитяне сильно отличаются от жителей Сандвичевых островов, где церковная паства, можно сказать, скорее блеет, чем поет.

Когда псалом был закончен, приступили к молитве. Опытный старый миссионер предусмотрительно не затягивал ее, так как прихожане сразу же стали проявлять беспокойство и недостаток внимания.

Затем была прочитана глава из библии на таитянском языке, выбран текст и началась проповедь. Ее слушали с гораздо большим интересом, чем я ожидал.

Многие рассказывали мне, что проповеди, рассчитанные на то, чтобы увлечь простодушных слушателей, иностранцам, естественно, кажутся довольно забавными; миссионерам приходится подробно описывать пароходы, кареты лорда-мэра и пускаемые в Лондоне фейерверки. Поэтому я позаботился запастись хорошим переводчиком в лице одного толкового матроса-гавайца, с которым недавно познакомился.

— Ну, Джек, — сказал я до того, как мы вошли в церковь. — Слушай каждое слово, когда миссионер начнет говорить, и переводи как можно подробнее.

Изложение Джеком проповеди не отличалось, вероятно, совершенством; к тому же, я тогда не записал ее. Тем не менее я попытаюсь воспроизвести то, что осталось у меня в памяти, пользуясь при этом по мере возможности выражениями самого Джека, чтобы ничего не потерялось от двойного перевода.

— Мои добрые друзья, я рад видеть вас и очень доволен, что могу сегодня с вами немного побеседовать. Добрые друзья, очень плохие времена в Таити; это заставляет меня плакать. Помаре ушла… остров больше не ваш, а ви-ви (французов). Злые патеры тоже здесь; и злые идолы в женской одежде и с медными цепочками.[77]

— Добрые друзья, вы не говорите с ними, не смотрите на них… Да, я знаю, вы не будете… Они шайка разбойников, эти злые ви-ви. Вскоре этих плохих людей заставят очень быстро уйти. Явятся из Беретани корабли с громом, и они уйдут. Но пока хватит, погодя я поговорю об этом еще.

— Добрые друзья, много теперь здесь китобойных судов, и много плохих людей пришло на них. Хороших матросов среди них нет — вы это прекрасно знаете. Они приезжают сюда, потому что таких плохих дома не держат.

— Мои дорогие девушки, не бегайте за матросами… не ходите, где они ходят; они причинят вам зло. Там, откуда они приехали, хорошие люди с ними не разговаривают… там они как собаки. Здесь они разговаривают с Помаре и пьют арва[78] с великим Пуфаи.[79]

— Добрые друзья, этот остров очень маленький, но очень плохой и очень бедный; зло и бедность всегда идут рука об руку. Почему Беретани такая великая? Потому что тот остров хороший и посылает миконари[80] к бедным канакам.[81] В Беретани все богатые; много вещей покупают и много вещей продают. Дома больше, чем у Помаре, и наряднее. А еще, все ездят в каретах, которые больше, чем у нее,[82] и каждый день носят тонкую таппу. (Затем были перечислены и описаны еще некоторые заманчивые достижения цивилизации.)

— Добрые друзья, в моем доме осталось мало еды. Шхуны из Сиднея не везут мешки с мукой, а канаки не приносят достаточно свиней и плодов. Миконари много делают для канаков, канаки мало делают для миконари. Итак, добрые друзья, сплетите побольше корзин из листьев кокосовых пальм, наполните их и завтра принесите.

Такова суть большей части проповеди; и что бы о ней ни думали, она была специально приспособлена к образу мышления островитян, которые воспринимают лишь то, что осязаемо или ново и поражает их воображение. Для них сухая проповедь оказалась бы невероятно скучна.

Таитяне, можно сказать, почти никогда не размышляют: они — сплошной порыв. Поэтому миссионеры не пытаются втолковывать им догматы, а ограничиваются краткими разъяснениями простых истин, из числа тех, что печатаются в азбуках крупный шрифтом и в сопровождении забавных рисунков. В результате им никогда или почти никогда не удается пробудить в своей пастве что-либо похожее на стойкое религиозное чувство.