Пэлем Вудхауз - Том 12. Лорд Дройтвич и другие Страница 38

Джилл погладила его руку. На нее напало настроение, в каком она раньше, много лет назад, слушала, как он рассказывает ей волшебные сказки.

— Продолжай! — вскричала она, — Продолжай! Это так чудесно! В один прекрасный день шел дядюшка Крис по Пятой авеню и встретил там случайно бедную старушку, собирающую хворост для костра. Такую старенькую и такую усталую, что ему стало ее жалко, и он подарил ей 10 центов, у швейцара одолжил. И вдруг старушка превратилась в прекрасную девушку «сказала: «Я — фея! В награду за твою доброту я дарую тебе три желания!» Дядюшка Крис поразмышлял с минутку и сказал: «Я желаю, чтоб у меня появилось двадцать тысяч долларов, чтобы послать их Джилл. И волшебница ответила: «Будет исполнено. А следующее твое желание?»

— Тебе все бы смеяться! — возмутился дядя Крис, оскорбленный таким легкомыслием. — Но позволь сказать тебе, мне не требуется помощь феи, чтобы разбогатеть. Ты можешь понять, что в домах, вроде дома миссис Пигрим, я все время встречаюсь с людьми, которым стоит только словечко шепнуть, и я стану миллионером? Седые толстяки с рыбьими глазами, в больших жилетах. Сидят, попыхивают сигарами и размышляют, что им предпринять на фондовом рынке. Умей я читать мысли, я б уже не один десяток состояний нажил. Я сидел напротив этого старого разбойника Брюса Бишопа больше часа в тот самый день, когда он и его шайка опустили на 20 пунктов «Объединенные орехи»! Знай я, откуда ветер дует, сомневаюсь, что сумел бы удержаться — я б этого субъекта попридушил и заставил признаться, что он задумал. В общем, Я стараюсь объяснить тебе: придет все-таки день, когда кто-то из этих старых устриц разжалобится на минутку и выдаст подсказку, как мне действовать. Это соображение и привязывает меня так крепко к дому миссис Пигрим. — Дядя Крис слегка вздрогнул. — Жуткая женщина! Весу в ней фунтов[42] 180, а игрива — ну тебе молодой ягненок по весне! Заставляет меня танцевать с ней! — Губы дяди Криса мученически дрогнули, И он на минутку примолк. — Еще спасибо, что я когда-то был футболистом!

— На что же ты живешь? — поинтересовалась Джилл, — Я понимаю, в следующий вторник ты всенепременно станешь миллионером, но как же ты обходишься сейчас?

Дядя Крис кашлянул.

— Ну, что касается повседневных расходов, я сумел кое-что предпринять и приобрел небольшой, но вполне достаточный доход. Живу я, верно, в меблирашках, но я придумал, как не подпускать волка нищеты к моей скромной двери, которая, между прочим, сильно нуждается в покраске, Слыхала про «Нервино»?

— Нет, как будто. Похоже на патентованное лекарство.

— Это и есть патентованное лекарство! — Дядя Крис приостановился и озабоченно взглянул на нее. — Джилл, что-то ты бледненькая, дорогая моя.

— Правда? У нас сегодня была утомительная репетиция.

— А ты уверена, — серьезно продолжил дядя Крис, — что дело только в репетиции? Может, твои жизненные силы подорваны бурной суетой столичной жизни? Ты представляешь хотя бы, что приключится с тобой, если ты допустишь, чтоб твои красные кровяные шарики утратили жизнеспособность? У меня есть, например, один друг…

— Прекрати, дядя! Ты меня до смерти запугаешь!

— Чего я и добивался. — И дядя Крис удовлетворенно подкрутил усики. — Да, я тебя здорово напугал. Ты даже не захотела слушать историю о моем чахоточном друге. А жаль! Она — одна из лучших! Еще я бы обронил ненароком, что у меня и самого до недавнего времени были такие же проблемы, но вот как-то на днях я совершенно случайно попробовал «Нервино», прекраснейшее, особое… Это я тебе наглядно показал, как я действую. Случайно я увидел как-то рекламу, и меня осенила идея. Захожу я к ним и говорю: «Вот он я, представительный джентльмен, с обходительными манерами и обширными знакомствами среди сливок нью-йоркского общества. Во сколько вы оцените, если я изредка стану подбрасывать намеки на званых обедах, и тому подобное, что «Нервино» — это панацея для богатых? — В общем, ясно и доходчиво изложил им идею. Конечно, — говорю, — у вас в городе сотни агентов-распространителей, но есть ли у вас хоть один, кто не похож на агента и говорит не как распространитель? Есть ли хоть кто-то, кто вхож в дома богачей, допущен к их столу, а не топчется на парадном крыльце, стараясь просунуть ногу в дверь, чтоб не захлопнули? Вот этот пункт вы должны обдумать». Идею они уловили на лету, и мы договорились об условиях — не такая щедрая плата, как мне хотелось бы, но ничего, хватает. Каждую неделю я получаю сравнительно удовлетворительный гонорар, а в обмен распространяю в золоченых дворцах богачей добрые слухи о «Нервино». Только к этим людям, Джилл, и стоит с этим обращаться. Они так заняты выжиманием денег у вдов и сирот, что им некогда заботиться о своем здоровье. Поймаешь такого после обеда, когда он погружен в раздумья — а надо ли было съедать вторую порцию омара? — и он воск в твоих руках. Я придвигаю к его стулу свой, проявляю сочувствие, распространяюсь, что и у меня были точно такие же проблемы, упоминаю своего доброго старого друга, который, бедняга, умер от несварения, и потихоньку-полегоньку подвожу беседу к «Нервино». Лекарства я им не навязываю, Боже упаси! Даже не прошу его пробовать. Я просто указываю на себя — цветущего, полного сил, — и объявляю, что всем обязан «Нервино». Дельце в шляпе! Они многословно благодарят меня и записывают название на манжете. Вот и все! Думаю, — философски заключил дядя Крис, — вряд ли лекарство причинит им особый вред.

Они дошли до угла 41-й стрит. Дядя Крис нашарил в кармане ключ.

— Если желаешь взглянуть на мое маленькое гнездышко, ступай одна. Квартира на 22-м этаже. Да, непременно выйди на крышу и полюбуйся оттуда видом. Стоит посмотреть. Даст тебе некоторое представление о размерах города. А город чудесный, изумительный, моя девочка! Полный людей, которым необходим «Нервино». Я загляну в клуб на полчасика. Мне дали членскую карточку на две недели. Шикарное местечко. Вот тебе ключ…

Джилл свернула на 41-ю стрит и подошла к гигантскому строению из стали и камня, рядом с которым скромные особняки казались карликами. Было странно думать, что на самой верхотуре этой горы гнездится частная квартира. Джилл вошла, и лифт с головокружительной стремительностью вознес ее на 22-й этаж. Она очутилась перед коротким пролетом каменной лестницы, упирающейся в дверь. Поднявшись по ступенькам, она вставила ключ в скважину и, повернув его, вошла в холл, а там, миновав коридор, вышла в гостиную.

Небольшая комната, обставленная солидно и удобно, подействовала на нее успокоительно. В первый раз с той минуты, как Джилл приехала в Нью-Йорк, у нее возникло чувство, что она — за много миль от шума и суеты города. Тишина тут стояла глубокая, благотворно действующая на нервы. Она была одна среди покоя, книг и мягких кресел, на которые с широколицым благожелательством взирали высокие напольные часы. Таким мирным было это гнездышко, примостившееся высоко наверху, над шумом и грохотом цивилизации, что каждый нерв в ее теле расслабился в восхитительном успокоении, точно попала она к Питеру Пэну, на верхушку дерева.

Джилл была присуща сильнейшая тяга к исследованиям, свойственная каждому из нас. Она была откровенно любопытна и не могла и двух минут пробыть в незнакомой комнате, чтобы не прогуляться по ней, не почитать названия книг на корешках, не посмотреть картины и фотографии. И теперь она сразу же пустилась бродить по гостиной.

Сперва ее привлекла каминная полка. В гостях Джилл первым делом всегда подходила к этой полке, потому что там-то больше всего и проявлялся характер владельца. Здесь она была заставлена фотографиями, большими и маленькими, в рамках и без них. В центре, на особицу от других, приткнулся моментальный снимок, выглядевший странно среди своих фасонистых соседей.

У полки было темновато, и Джилл понесла снимок к окну, под угасающий свет дня. Почему, объяснить она не могла, но он заинтересовал ее. В нем чувствовалась какая-то тайна. Казалось бы, совеем плохонький… Почему же он занимает столь почетное место?

Сделан он был явно любителем, но выпал тот редкий случай, когда любителю повезло, такие успехи обычно вдохновляют на дальнейшие занятия своим хобби. На крыльце старого дома стояла девочка в белом коротком платьице, открывавшем стройные темные ножки. Одной рукой она придерживала летнюю шляпу, а другой поглаживала ирландского терьера, упершегося передними лапами ей в талию и заглядывавшего в лицо с унылой грустью, такой типичной для ирландских терьеров. По-видимому, ярко светило солнце — девочка сморщилась в улыбке, кривой, но очаровательной. Первой мыслью Джилл было: «Какой забавный ребенок!» А потом сердце у нее подскочило, и ей стало трудно дышать от кома в горле: она поняла, что на этом снимке — она сама!

Летящим прыжком память перемахнула через годы, и Джилл опять ощутила на лице палящее солнце, услышала возбужденный голос Фредди — тогда ему было четырнадцать, и он только что стал обладателем камеры. Он упрашивал ее постоять еще вот так, ему и требуется-то всего полминутки, какая-то проклятая штуковина внутри заела. Раздались резкий щелчок и неуверенные клятвы, что снимок получится отличным, разве только он забыл передвинуть пленку — тогда Джилл окажется в компании с коровой, которую он щелкнул по пути домой. Она вспомнила, с каким облегчением исчез терьер Пат, радостно удравший, так как он ничего не смыслил в фотографии… Сколько же лет назад все это было? Бог его знает. Теперь Фредди превратился в высокого мужчину, а она сама достигла возраста благоразумия и длинных платьев. Пат умер, в старом их доме поселились чужие… Но вот оно, молчаливое свидетельство солнечного дня, здесь, за тысячи миль от того английского вала, в котором оно появилось.