Уилки Коллинз - Деньги миледи Страница 4

Отправив посыльного, Роберт вернулся в гостиную и с конвертом в руке ждал, когда хозяйка кончит писать. Феликс опять — уже в третий раз — неторопливо двинулся к картинной галерее. Наконец леди Лидьяр отложила перо. Только она успела забрать у Моуди конверт и вложить в него письмо имеете с банкнотой, как из внутренних покоев, где Изабелла выхаживала больного пса, раздался пронзительный крик.

— Миледи! Миледи! — испуганно звала девушка. — У Тобби удар! Он умирает!

Бросив незапечатанный конверт на стол, леди Лидьяр побежала. Да-да, маленькая, толстенькая леди Лидьяр не поспешила, а именно побежала в свой будуар! Мужчины, оставшись вдвоем, переглянулись.

— Как вы думаете, Моуди, — лениво усмехнувшись, произнес Феликс, — стала бы ее милость так бегать, хвати удар меня или вас? Никогда в жизни! Да, такие вот мелочи и подрывают веру в человеческую натуру… Однако что-то я совсем скверно себя чувствую. Все из-за этого паршивого парохода. Как вспомню о нем, внутри все переворачивается. Хорошо бы чего-нибудь выпить, Моуди.

— Что вам прислать, сэр? — холодно спросил Моуди.

— Пожалуй, сухое кюрасао с печеньем будет в самый раз. Велите подать в картинную галерею. К черту собачонку! Пойду взгляну на Гоббему.

На сей раз он наконец добрался до входа в галерею и исчез за пурпурными занавесками.

Глава 4

Моуди, оставшись в гостиной, нерешительно взглянул на брошенный на столе конверт.

Не заклеить ли его на всякий случай, учитывая ценность содержимого? Однако, поразмыслив, Моуди решил, что письмо трогать не стоит: возможно, ее милости захочется в нем что-то изменить или, к примеру, приписать постскриптум. Да и то сказать, ведь дом леди Лидьяр не гостиница, куда в любой момент могут ворваться посторонние. Вещицы, расставленные на столах и горках в одной только гостиной, будут стоить на поверку вдвое дороже, чем вложенная в конверт банкнота. И, отбросив колебания, Моуди отправился распорядиться насчет тонизирующего средства, самолично прописанного себе мистером Суитсэром.

Доставивший кюрасао лакей нашел Феликса в галерее: откинувшись на диванчике, гость созерцал творение бессмертного Гоббемы.

— Что ты на меня уставился? — досадливо поморщился он, поймав на себе любопытный взгляд. — Поставь бутылку на стол и ступай.

Уходя, лакей, которому запретили смотреть на мистера Суитсэра, недоуменно перевел взгляд на знаменитый пейзаж. Что же он увидел? На небе громоздилась большая черная туча, готовая вот-вот пролиться дождем, внизу рыжели два иссохших без дождя чахлых деревца, а по скверной дороге, которую в дождь совсем развезет, улепетывал от непогоды какой-то маленький бездельник — вот и вся картина. Посему, вернувшись к товарищам, лакей не очень-то лестно отозвался об умственных способностях блестящего Феликса Суитсэра.

— Не все дома у бедняги, — уверенно заключил он.

Сразу же после ухода лакея тишину картинной галереи нарушили звуки разговора из гостиной. Узнав голоса Гардимана и Моуди, Феликс принял сидячее положение.

— Не стоит беспокоить леди Лидьяр, — говорил Альфред Гардиман.

— Ничего, сэр, я к ней все-таки постучу, — отвечал дворецкий. — Мистер Суитсэр, если угодно, в картинной галерее.

Пурпурные занавески раздвинулись, и в проходе появился высокий, жилистый человек с несколько надменной посадкой коротко остриженной головы. В его лице и манерах сразу же бросалась в глаза покойная уравновешенность, свойственная, вероятно, всем англичанам, постоянно живущим в окружении лошадей. Он был отлично сложен, имел правильные, мужественные черты, и, когда бы не его неукротимая страсть к лошадям, он наверняка пользовался бы большим успехом у женщин. Однако холодная невозмутимость красавца-лошадника отпугивала дочерей Евы, и они не могли решить, стоит ли его рассматривать как возможную партию или нет. И все же по-своему Альфред Гардиман был человеком замечательным. Много лет назад, когда ему как младшему отпрыску английского лорда предложено было выбирать между духовной и дипломатической карьерой, он наотрез отказался от того и от другого. «Я люблю лошадей и намерен зарабатывать себе на жизнь любимым делом, — заявил он. — А что до обязанностей перед обществом, то о них толкуйте не мне, а моему старшему брату — к нему как-никак переходят и деньги, и титул». С таких вот здравых суждений и небольшого капитала в пять тысяч фунтов Гардиман и начал свое продвижение по избранной стезе. В то время, к которому относится наш рассказ, он уже разбогател и считался одним из крупнейших авторитетов в английском коневодстве. Богатство и успех в делах не изменили его натуры: он остался таким же молчаливым и решительным упрямцем, как и в юности, был так же предан немногочисленным близким друзьям и прямодушен — порой донельзя — с теми, кому не доверял или не любил. Войдя в галерею, он остановился на пороге. Его большие серые глаза глядели на племянника леди Лидьяр с холодным безразличием, едва ли не презрением. Феликс, напротив, с готовностью вскочил со своего диванчика и радостно поспешил навстречу вошедшему.

— А-а, вот и вы, дружище! — начал он. — Как мило с вашей стороны! Я безмерно, безмерно благодарен…

— Не утруждайте себя, — спокойно оборвал Гардиман. — Я пришел не к вам, а к леди Лидьяр, взглянуть на ее дом — и на собаку, разумеется, тоже. — Он замолчал и с угрюмым вниманием обвел глазами картины. — Признаться, я мало что понимаю в живописи, — наконец заметил он. — Вернусь лучше в гостиную.

Немного помедлив, Феликс последовал за ним с видом человека, который намерен добиться своего.

— Что вам угодно? — обернулся Гардиман. — Хотите что-то спросить?

— Да, — отвечал Феликс. — Насчет нашего дела.

— Какого дела?

— Вы же знаете какого. Так вы согласитесь подождать до следующей недели?

— Я не стану ждать до следующей недели.

Мистер Феликс Суитсэр бросил на Гардимана испытующий взгляд, но тот был слишком увлечен осмотром гостиной и ничего не заметил.

— Стало быть, завтра? — помолчав, спросил Феликс.

— Да.

— В какое время?

— От двенадцати до часу дня.

— Значит, от двенадцати до часу, — повторил Феликс. Он еще раз внимательно взглянул на Гардимана и взялся за шляпу. — Извинитесь за меня перед тетушкой, но больше ждать я не могу. Придется вам представляться ей самому. — И он вышел из комнаты, демонстрируя на прощание такое же подчеркнутое безразличие к приятелю, какое тот выказал при встрече.

Предоставленный сам себе, Гардиман уселся на стул и бросил нетерпеливый взгляд на дверь, ведущую в будуар. Скрывшийся за нею дворецкий так и не появлялся. «Интересно, долго ли еще ее милость намерена томить меня в гостиной?» — подумал Гардиман.

Тут дверь будуара отворилась, и самообладание едва ли не впервые в жизни покинуло Альфреда Гардимана. Он вскочил как ужаленный.

Вместо Моуди или леди Лидьяр с порога смущенно глядела на него молодая девушка, при виде которой сердце Гардимана заколотилось вдруг быстрее. Что же за важная особа так поразила его с первого взгляда? Кто она, таинственная незнакомка? Ничего особенного, всего-навсего некая Изабелла Миллер. Даже имя какое-то незначащее — просто Изабелла Миллер.

Так, может быть, в наружности ее было что-то замечательное, что и выделяло ее среди прочих?

Ответить на этот вопрос нелегко. Женщины (хоть судьи они и неважные, но дадим им слово первым) давно порешили между собой, что Изабелле недостает изящества, непременные условия которого суть стройный стан и длинные ноги. Мужчины (получше знакомые с предметом) судили иначе: с их точки зрения, если девицу в принципе можно обхватить двумя руками, — значит, все в порядке. Ослепил ли их яркий румянец или дерзкий (как в один голос уверяли дамы) блеск в глазах Изабеллы, но они, все, как один, решительно не желали видеть в ней никаких изъянов. Последние, к слову сказать, совершенно терялись рядом с неоспоримыми достоинствами, кои отрицать не взялся бы и самый строгий критик. Чего стоила одна ее улыбка, которая, рождаясь в уголках губ, озаряла вдруг все лицо! От этой девушки, куда бы она ни шла и что бы ни делала, всегда веяло здоровьем, свежестью и доброжелательностью. Для довершения портрета скажем, что широкий белый лоб Изабеллы обрамляли каштановые волосы — сейчас на них красовался кружевной чепчик с лиловыми лентами; шерстяное, под цвет лент, платье, премило обрисовывающее женственные формы, освежал белоснежный кисейный фартучек с кокетливыми оборками по карманам — подарок леди Лидьяр. Скромный белый воротник и манжеты подчеркивали нежность шеи и пухлых, в ямочках, рук девушки. Краснея и улыбаясь, она все еще стояла на пороге. Лишь когда дверь за нею сама затворилась, она робко подошла к незнакомцу, и он услышал чистейший голосок: