Андрэ Стиль - У водонапорной башни Страница 40

Но настоящая драма началась на следующий день. Элен была дома одна. Позвонили. Она пошла отпирать, быстро-быстро шаркая красными ночными туфлями без задников. За дверью стоял американский офицер. Позади него у тротуара красовался автомобиль — огромное кремовое чудовище, все в никеле; за рулем сидел солдат.

— Мадам Дюкен!

Элен хотела было ответить: «Да, я мадам Дюкен», но вдруг поняла — офицер знает ее.

— Я желал бы снять у вас комнату для моего шофера.

— Но, сударь, вы ошиблись, речь ведь шла о сдаче виллы. Комнат мы не сдаем.

— Нет, мадам Дюкен, у вас есть комната, мне это известно.

Элен не нашлась, что ответить.

— Вы меня не узнаете, мадам Дюкен? Наверно потому, что я отпустил усы по американской мо…

Элен захлопнула дверь и, держась за стену, чтобы не упасть, заложила задвижку. За дверью чертыхнулись по-немецки. Его голос, она узнала его голос! Какой ужас! Она стояла около двери, не отнимая руки от задвижки, даже после того, как кремово-никелевое чудовище тронулось и исчезло за углом.

Когда под вечер снова раздался звонок, Элен, прежде чем открыть, спросила:

— Кто там?

— Я, конечно, — удивленно ответил Дюкен.

— Вы одни?

— Что с вами делается? Разумеется, один.

Элен рассказала все мужу. Он не хотел верить.

— Этого не может быть. У вас просто галлюцинации, дорогая моя.

Но Элен настаивала, повторяла слова офицера: «Усы по американской моде».

— Значит, американцы этого не знают, — решил муж. — Завтра же я отправлюсь в госпиталь Вивьен.

Он никак не мог прийти в себя от удивления.

В госпитале Вивьен господина Дюкена принял какой-то писарь; выслушав рассказ посетителя, он пошел посоветоваться с начальством и, вернувшись, заявил:

— Мы не можем принять решение по такому вопросу. Впрочем, это касается только американского командования.

Короче говоря, тебе-то какое дело, не лезь, куда не следует! Дюкен рассказал о случившемся в клубе. Элен тоже говорила об офицере повсюду. Случай казался слишком невероятным, немыслимым. Как объяснить, что офицер явился самолично нанимать комнату для шофера, рискнул напомнить о себе? Он, должно быть, маньяк и решил насладиться смятением своих бывших квартирных хозяев. «Да, да, — подтверждала Элен. — Если бы вы знали, если бы вы только знали». Но тут же пугливо замолкала.

Через два дня пришла повестка из суда.

— Вас вызывают в качестве свидетельницы, явиться надо послезавтра, — сказал Дюкен, в десятый раз перечитывая голубенькую бумажку. — Хотите, я пойду узнаю, в чем дело? Почему вас вызывают свидетельницей? Ведь вы, кажется, последнее время не присутствовали ни при каких происшествиях.

— Да, не присутствовала. Я и сама не понимаю.

Дюкен вернулся из суда, задыхаясь от негодования.

— Никуда вы не пойдете! — закричал он. — Ни в коем случае не пойдете! Оказывается, коммунисты вас назвали в качестве свидетеля защиты — слышите: защиты, — в связи с процессом, который возбудили против их газеты. И знаете, почему? Потому что вы всюду рассказывали о немецком офицере.

— Но ведь вы тоже рассказывали, — прервала мужа Элен.

— Они написали в своей газете, что немцы вернулись на базу, чтобы продолжать свои работы с подводными лодками дальнего радиуса действия под руководством американцев. Они посмели выставить вас свидетельницей! Как будто найдутся простачки, которые согласятся играть им на руку. Пусть не обольщаются. Словом, вы никуда не пойдете. Лучше уж заплатить штраф.

— А почему не пойти? Ведь это же правда.

Дюкен даже позеленел от такой неожиданности.

— Не пойдете! Потому что вы своими показаниями, пожалуй, еще поможете им выиграть дело против префекта. Вы опозорите мое имя.

— И вы могли бы примириться с тем, что будут признаны неправыми люди, которые сказали правду? — спросила Элен.

— Вы с ума сошли! — заорал Дюкен. — Не забывайте, что вы носите мое имя. Вы не пойдете в суд, иначе я убью вас собственными руками.

— Я пойду, — ответила Элен.

Дюкен ушел, громко хлопнув дверью, и он, ни разу в жизни не переступивший порог церкви, отправился к епископу и умолил его вмешаться, чтобы не допустить скандала. Епископ пригласил к себе Элен и лично принял ее.

— Это невозможно, дочь моя… Вспомните папские декреталии… Все, кто помогает коммунистам…

— Я не имею никакого отношения к коммунистам, ваше преосвященство. Я только стою за правду. Мне странно слышать, что вы отлучаете правду от церкви, — и Элен заплакала.

— Одному богу ведомо, где правда, а где ложь, — добавил епископ. — Прикосновение руки дьявола тлетворно даже для благих помыслов.

Элен сквозь слезы посмотрела на руки епископа, которые он умиротворяющим жестом простер к заблудшей дщери, и вдруг поднялась с колен.

— Моя совесть повелевает мне идти в суд, ваше преосвященство. Я дам ответ в этом перед богом.

В суде Элен даже и не разглядела как следует коммунистов. Только один из них, невысокого роста, подошел поблагодарить ее и извинился, что коммунисты назвали ее имя, не спросив у нее предварительно согласия: «Мы вас не знали, сударыня, но подумали, что вы, быть может, согласитесь выступить и сказать то, что вам известно». Элен не нашлась что ответить. Ее собеседник неловко поклонился и исчез в темном коридоре суда. А потом Элен сидела на краю скамейки в стороне от других свидетелей, рабочих и работниц, которые переговаривались между собой, как знакомые. О самом процессе мадам Дюкен знала только то, что говорил ей муж. Ее показание вызвало в зале шум и возгласы. Рассказав суду про немецкого офицера, Элен тотчас же ушла домой. Если дьявол и был в зале, она находилась от него на почтительном расстоянии.

Однако все началось с этого дня. Значит, неправда, что требуется делать выбор между американской оккупацией и перевооружением Германии. Значит, это неправда! Перед Элен возникали все новые и новые вопросы. Целую неделю господин Дюкен упорно молчал. Он возвращался домой только обедать и спать. А для нее это были незабываемые дни первых, самых трудных размышлений. Господин Дюкен обычно читал «Монд». После обеда он оставлял газету на пианино и уходил к себе в спальню подремать. Раньше Элен, бывало, рассеянно пробегала «Монд» и тут же откладывала в сторону. Теперь же каждая сухая газетная строка, говорившая об американцах в Америке или где-нибудь в другой стране — потому что трудно поверить, но они расползлись по всему свету, — каждая сухая газетная строка, говорившая о них, казалось, была обращена к самой Элен. Она отыскала даже старые номера газеты, валявшиеся на шкафу. Пропуская все второстепенное, она хотела установить несколько простых и ясных истин. Как раз в это время войска Макартура, после зверской бомбардировки населенных пунктов занявшие почти всю Корею, в беспорядке откатывались под ударами Народной армии, все уничтожая на своем пути. Элен узнала о том, как сжигали людей напалмом, каким зверствам подвергалось гражданское население, как его насильственно угоняли на юг, узнала она и об угрозе Трумэна сбросить атомную бомбу. Ей попалась статья Сириуса под названием «Военные преступления», из которой она сделала вывод, что американцы в Корее совершают такие же преступления, какие совершали гитлеровские захватчики на территории России и в других странах. Вторая статья, подписанная Морисом Дюверже, носила заголовок: «Европа или Азия». Прочтя ее, Элен убедилась, что американцы хотят превратить Францию во вторую Корею. Для этого-то они и явились сюда. Даже сквозь густой туман лжи Элен удалось нащупать правильный путь. Автор статьи отнюдь не склонялся на сторону русских и китайцев, хотя высказывался о них в более умеренных выражениях, чем господин Дюкен. Но ведь русские и китайцы не во Франции, они у себя на родине, очень далеко. Что касается немцев, то уже тот факт, что именно американцы добиваются перевооружения Германии, проливал свет на многое; даже сама американская армия, так называемая «атлантическая» армия, готовится включить в свой состав сто пятьдесят тысяч немецких солдат, согласно недавним переговорам в Лондоне. «Ее» офицер, конечно, из числа этих ста пятидесяти тысяч.

Элен понимала, что муж, по-прежнему не открывавший рта, все же не посмеет привести в исполнение свою угрозу и не убьет ее. Однако на ночь она запирала двери спальни. Иначе ей бы ни за что не заснуть. Атмосфера в доме стала невыносимой. Чтобы положить конец гнетущему молчанию, Элен решилась заговорить первой:

— Габриэль, а вы не боитесь ошибиться относительно американцев?

— Американцев? — переспросил муж и, вскочив со стула, повернулся к жене спиной. — Тут не в американцах дело, а в нас с вами, в том, что говорят о вас и обо мне. Неужели вы до сих пор не поняли?

— Я же не сделала ничего дурного, — сказала Элен.