Чарльз Диккенс - Одного поля ягода Страница 40

— Слушайте, друг…

— Какой я вам друг! — сказал незнакомец.

— Ну, тогда капитан, — не сдавался Райдергуд. — Капитаном-то можно вас называть? Это звание почетное, вам оно в самый раз. Капитан! Ведь человек-то давно умер! Нет, вы по чести скажите! Умер Старик или нет?

— Да, — нетерпеливо отрезал тот. — Умер. Ну и что же из этого?

— Разве слова могут повредить покойнику? Я, капитан, хочу, чтобы вы мне по чести ответили.

— Слова могут повредить памяти покойного, и они могут повредить его детям, которые живы. Сколько их было у этого человека?

— У кого, капитан, у Старика?

— О ком же еще речь! — воскликнул незнакомец и чуть не ударил Райдергуда ногой, словно тот пресмыкался перед ним не только морально, но и физически. — Я слышал о сыне и дочери. Мне надо знать точно, и я спрашиваю вашу дочь, предпочитая разговаривать с ней. Сколько детей оставил Хэксем?

Плезент взглядом попросила у отца разрешения ответить, и честный человек гневно крикнул:

— Ты что же не отвечаешь капитану, черт тебя подери! Когда не надо, так она, шельма, стрекочет не хуже попугая!

После такого поощрения мисс Райдергуд сообщила, что у Хэксема было двое детей: дочь Лиззи и сын — подросток. — Оба смирные, порядочные, добавила она.

— Какое ужасное пятно лежит на них! — воскликнул незнакомец, и эта мысль так взволновала его, что он встал и заходил по комнате взад и вперед, повторяя вполголоса: — Ужасно! Просто ужасно! Но кто мог это предвидеть! Потом остановился и спросил: — Где они живут?

Плезент снова пояснила, что с Хэксемом жила только дочь и сразу же после его смерти она уехала из гавани.

— Это я знаю, — сказал гость. — Я был у них в доме, когда опознавали труп. А нельзя ли разведать, где она сейчас живет, только без огласки?

Разумеется, можно. Как она думает, сколько ей на это потребуется времени? Самое большее день. Вот и хорошо! Он зайдет за ответом и надеется, что к его приходу она все выяснит. Райдергуд молча выслушал их разговор и затем подобострастно обратился к «капитану»:

— Капитан! Что бы я там ни наговорил на Старика, он всегда был порядочным мерзавцем, всегда промышлял воровством, и вы этого не забывайте. Я, может, хватил через край, когда был у тех двоих хозяев — у мистера Лайтвуда и у другого хозяина, — но что мною руководило? — заботился о правосудии или, если это угодно, распалился, как всякий человек, когда у него есть надежда сорвать большой куш для своей семьи. Опять же вино у тех почтенных джентльменов не пошло мне на пользу, хотя они вряд ли чего-нибудь в него подмешали, этого я не утверждаю. И вы, капитан, вот еще о чем не забывайте: разве я стоял на своем, когда Старику пришел конец? Разве я говорил тем двоим почтенным джентльменам: "Что я показал, то показываю и теперь. Что вы записали с моих слов, от того я не отступлюсь". Нет! Я им заявил по-честному и — заметьте, капитан, — без всяких уверток: "Может, тут произошла ошибка, может, в моих показаниях что и не так записано. Я лжесвидетельствовать не хочу, нет! Может, вы после этого перестанете меня уважать, но, что поделаешь, лжесвидетельствовать я все равно не стану". И если уж на то пошло, — заключил мистер Райдергуд, видимо в доказательство своей хорошей репутации, — так меня теперь многие не уважают, и вы, капитан, не уважаете, если я правильно вас понял. Но, по мне, лучше Это, чем лжесвидетельствовать. Вот и все. Если, на ваш взгляд, я действовал со злым умыслом, назовите меня злоумышленником.

— Вы должны подписать бумагу, — сказал незнакомец, не вняв его тираде. — Бумагу, в которой будет написано, что все ваши показания ложны. Ее передадут несчастной девушке. В следующий раз я приду к вам с этой бумагой за вашей подписью.

— Когда прикажете вас ждать, капитан? — спросил Райдергуд, на всякий случай опять становясь между ним и дверью.

— Долго ждать не придется. Не бойтесь, я не обману.

— А имя свое вы мне не назовете, капитан?

— Нет, не назову. И не собираюсь называть.

— Вы сказали "должен подписать"! Слова-то какие серьезные! торговался Райдергуд, продолжая нерешительно топтаться между дверью и незнакомцем. — Когда человеку говорят, ты должен сделать то, другое, третье, это получается вроде приказания. Вам самому так не кажется?

Незнакомец остановился, не дойдя до двери, и посмотрел ему прямо в глаза.

— Отец! Отец! — крикнула Плезент, поднося дрожащую руку к губам. — Не спорь! Накличешь на себя еще не такую беду!

— Выслушайте меня, капитан! Выслушайте, не уходите! — залебезил мистер Райдергуд, уступая незнакомцу дорогу. — Я только вот что хочу сказать: а как же насчет награды? Вы ведь сначала не поскупились, обещали!

— Когда я ее потребую… — он не добавил «собака», но это слово ясно подразумевалось в ответе, — там будет и ваша доля.

Не сводя глаз с Райдергуда, незнакомец снова повторил вполголоса, на этот раз даже с каким-то яростным восхищением перед столь совершенным образцом человеческой низости: "Нет, каков лжец!" — и, сопроводив свой комплимент покачиванием головы, быстро вышел из лавки. Но с Пдезент он попрощался приветливо.

Честный человек, который добывал хлеб в поте лица своего, стоял, точно оцепенев, до тех пор, пока его мысли не перешли к безногой рюмке и недопитой бутылке хереса. Из мыслей и рюмка и бутылка немедленно перешли к нему в руки, остатки хереса — в желудок. Покончив с этим, честный человек очнулся от оцепенения и понял, что виной всему происшедшему болтливый попугай. Не желая упускать возможности исполнить свой родительский долг, он швырнул в Плезент парой матросских башмаков. Она увернулась и заплакала, бедняжка, утираясь волосами вместо носового платка.

ГЛАВА XIII

Соло и дуэт

По улицам гулял такой ветер, что, когда незнакомец ступил из лавки в темноту и грязь гавани, его чуть не внесло обратно. Повсюду оглушительно хлопали двери, мигали, а то и вовсе гасли фонари, раскачивались вывески, вода в канавах, подхваченная вихрем, разлеталась брызгами, как дождь. Не смущаясь всем этим и даже радуясь, что из-за непогоды на улицах пусто, незнакомец пытливо оглядывался по сторонам.

— Эти места я помню, — бормотал он. — Я не был здесь с той самой ночи, да и раньше (до той ночи) не бывал, но эти места запомнились мне крепко. Куда же мы свернули, когда вышли из лавки? Вправо, — как я сейчас поворачиваю, но больше я ничего не помню. Может быть, мы шли вот по той улице? Или этим проулком?

Он попробовал и тот и другой путь, но сбился окончательно и пришел на старое место.

— Помню, из окон верхних этажей торчали шесты, на которых сушилось белье, помню приземистую харчевню в узком тупичке и как оттуда неслось пиликанье скрипки и шарканье ног по полу. Но вот проулок, где торчали шесты, вот та самая харчевня, а мне этого мало — все мерещится какая-то стена, темный дверной проем, лестница и комната.

Он зашагал в другом направлении, но память и тут не пришла ему на помощь, — слишком много попадалось по дороге стен, темных дверных проемов и лестниц. И как все, кто блуждает наугад, он кружил и кружил вокруг одного места, каждый раз возвращаясь туда, откуда начинал свои поиски.

— Так описываются в книгах побеги из тюрем, — сказал он. — Короткий путь беглецов в ночной темноте всегда оказывается нескончаемым путешествием по кругу. Видимо, в этом есть какой-то скрытый закон.

И тут незнакомец, которого недавно разглядывала мисс Плезент Райдергуд, исчез — ни волос, серых, как пакля, ни такого же цвета бакенбард. Он оставил на себе только матросскую куртку и сразу превратился в такое точное подобие бесследно пропавшего мистера Джулиуса Хэнфорда, равное которому трудно было бы сыскать во всем мире. Выбрав минуту, когда ветер загнал его в один из закоулков, где не было ни души, незнакомец сунул свои косматые волосы и бакенбарды в карман. И в ту же самую минуту он стал секретарем — секретарем мистера Боффина, — ибо Джон Роксмит превратился в такое точное подобие бесследно пропавшего мистера Джулиуса Хэнфорда, равное которому трудно было бы сыскать во всем мире.

— Все нити, ведущие к месту моей смерти, потеряны, — продолжал он. Впрочем, так ли это важно теперь? Но раз уж я пришел сюда, не побоявшись разоблачения, почему бы мне не проделать хоть часть нашего тогдашнего пути? — Эти странные слова положили конец его поискам. Он вышел из гавани, зашагал к церкви и там остановился, глядя сквозь высокие чугунные ворота на кладбище. Он разглядел в темноте высокую колокольню, похожую на призрак, сопротивляющийся порывам ветра, надгробные памятники, белеющие точно мертвецы в саванах, и сосчитал удары колокола — пробило девять часов.

— Мало кому из смертных приходилось испытать то, что испытываю сейчас я, — сказал он. — Ненастным вечером смотреть на кладбище, сознавать, что тебе, подобно этим мертвецам, нет места среди живых, и помнить к тому же, что ты сам лежишь похороненный где-то, как они лежат здесь. Трудно свыкнуться с этой мыслью. Какой призрак, расхаживая неузнанным среди людей, мог бы чувствовать себя более одиноким, более чужим, чем я!