Жан Жионо - Гусар на крыше Страница 43

Воспользовавшись тем, что они продолжали беседовать, Анджело начал потихоньку двигаться назад. Вскоре он нащупал ногой один из ручьев, разделявших луг на две части. Русло его было сухим, как трут, и достаточно глубоким, чтобы скрыть человека, ползущего на четвереньках. А кроме того, его скрывала невысокая насыпь, и свет фонаря не проникал туда.

Анджело прополз мимо другого дозорного, который стоял, плотно прижавшись к стволу огромной ивы, а наткнувшись на третьего, который прогуливался с оружием в руках, он плашмя лег на дно ручья, и тот, ничего не подозревая, перешагнул через него. Анджело не променял бы своей позиции даже на пушку.

Он был в таком восторге от своей ловкости, что, как только патруль прошел мимо, выпрямился во весь рост. Ему нужно было пройти не больше двух-трех метров, чтобы оказаться в густой плотной темноте. Он преодолел их одним прыжком, споткнулся о какую-то стоящую на коленях фигуру и растянулся во всю длину. Человек, на которого он упал, сказал ему:

— Ничего не говорите, отпустите меня, я вам дам головку сахара.

— Откуда это у тебя сахар? — спросил Анджело.

— А, так вы, значит, не из тех?

— А о ком это ты говоришь?

— Молчите, они идут.

Услышав, что патруль возвращается, Анджело остался лежать на этом человеке… Тот оказался всего лишь мальчишкой.

Не углубляясь в темноту, дозорные ударили несколько раз прикладами по кустам, но дальше не пошли.

— Если бы вы немного подвинулись, я бы мог встать, — сказал мальчишка, когда патруль удалился.

— Я тебе дам встать, когда ты мне объяснишь, откуда у тебя головка сахара, — ответил Анджело, который буквально купался в блаженстве. Он говорил в полный голос и очень приветливо.

— Я помогал приятелю. Его сестра умерла сегодня днем, и мы перетащили ее сюда, потому что санитары хоронят всех мертвых, которых они находят. Но если они нас поймают, то отведут в карантин. Потому я и спрятался, когда они появились, а тут вы на меня и брякнулись.

— Ну а при чем здесь твой сахар?

— Если им положить на лапу, то они иногда могут и отпустить.

— Ну, это не Бог весть что. Головку сахара можно купить за двенадцать су.

— Вы так думаете? С тех пор как началась эпидемия, немногие могут пить сладкий кофе. У нас бакалейная лавка. Так вот, кое-кто приходил с луидорами, а уходил несолоно хлебавши. Если вы мне позволите встать, я вам отдам эту головку сахара. Вы мне не верите?

— Верю, — ответил Анджело, — только мне не нужен твой сахар.

Они оба встали и инстинктивно сделали еще несколько шагов в темноту.

— Ну и напугали вы меня, — сказал мальчик, — у меня и сейчас еще поджилки трясутся.

— А что с твоим другом?

— О, о нем не беспокойтесь, он здорово быстро бегает.

— Он тебя бросил?

— Конечно. Что толку попадаться вдвоем?

— А ты славный парнишка.

— А вы, кто вы такой? Вы тоже кого-нибудь притащили?

— Нет. Я удираю. Я ищу дорогу.

— Вообще-то ее опасно искать здесь.

— Ничего, я хитрый, да и чем я, собственно, рискую?

— Они еще хитрее вас. Берегитесь. Они вас отправят в карантин, если поймают.

— Ну и что? В конце концов они все равно должны будут отпустить меня.

— Ничего они вас не отпустят. В карантинах все умирают. Из тех, кто туда попал, не вышел никто.

— Значит, их карантин еще не кончился.

— Может быть, уже и кончился. Мы же не слепые. Мы видели, как там копали большую яму. Чтоб никто не заметил. Копали на дне оврага, только все равно было видно, как сверкают лопаты.

— Это для тех, кто умер.

— А зачем же тогда они ее копали прямо перед этим своим карантином? И почему они стали хоронить только в три часа ночи, когда люди спали? Почему они сновали туда-сюда со своими фонарями, от карантина к яме? Не все ведь спали. Мы хотели узнать. И узнали. А почему уже два дня около карантина нет часового?

— Вероятно, потому, что ты прав, — ответил Анджело.

— Куда вы идете?

— Я пытаюсь выйти к холму, где растут миндальные деревья, он должен быть где-то там. Только я не знаю, где точно.

— Это почти там, где вы говорите, только отсюда трудно туда попасть. Вам надо пройти через целый квартал лазаретов. Если ускользнете от одного патруля, то обязательно попадете в лапы другому.

— У меня есть пистолет.

— А у них ружья, и стрелять они не боятся, потому что ружья у них заряжены дробью или крупной солью. Вот и попадетесь.

«Только обывателю могло такое прийти в голову», — подумал Анджело. Быть подстреленным дробью или крупной солью — он не пережил бы такого позора.

— Если хотите, я могу вас проводить, — предложил мальчик.

— Ты знаешь дорогу?

— Я знаю дорогу, которую не знает никто. Она ведет туда напрямую.

— Ну что ж, пошли, — сказал Анджело. — Ну а если попадемся, я подниму шум, а ты тем временем смывайся.

— Само собой, — ответил мальчишка. — Только все будет нормально.

Целый час шли они по лабиринту извилистых, очень темных тропинок. Убедившись понемногу, что опасности больше нет, Анджело перестал играть в военную игру, которая так ему нравилась, и заговорил с мальчишкой. Тот рассказал ему, что здесь еще можно считать себя счастливым, а в Марселе на некоторых улицах лежат груды трупов высотой почти с одноэтажные дома. Экс тоже уже почти обезлюдел. Там свирепствует какая-то ужасная форма эпидемии. Больные начинают, словно пьяные, спотыкаться, беспорядочно метаться по улицам и страшно кричать. Охваченные безумием, с горящими глазами, испуская хриплые вопли, они гоняются друг за другом. Сын бежит за матерью, дочь преследует мать, молодожены охотятся друг за другом. Город превратился в охотничий загон, где свора собак преследует дичь. Там, кажется, решили убивать больных и вместо санитаров наняли что-то вроде «живодеров», которые прогуливаются по городу с дубинками и арканами. В Авиньоне тоже царит безумие: больные бросаются в Рону, вешаются, перерезают себе бритвами горло, зубами разрывают себе вены. В некоторых местах больные были настолько выжжены лихорадкой, что их трупы вспыхивали словно трут от малейшего ветерка, и говорят, что они стали причиной пожаров в городе Ди. Санитары вынуждены, словно кузнецы, надевать кожаные рукавицы. Говорят, что кое-где в Дроме обезумели даже птицы. Да что там птицы, недалеко отсюда, по ту сторону холмов, лошади от всего отказываются: не едят овса, не пьют воду, не идут в конюшню, не подпускают к себе человека, который обычно за ними ухаживает, даже если он здоров. И уже заметили, что такое поведение лошадей — плохой признак и для человека, и для его дома. Даже если болезнь пока незаметна, она обязательно вскоре проявится. А еще собаки: собаки умерших бродят повсюду и едят трупы, но не подыхают, а, напротив, жиреют и наглеют: они больше не хотят быть собаками; надо видеть, как у них меняются морды. Смешно, но у некоторых даже выросли усы. Они чувствуют себя хозяевами: если, проходя мимо, вы пытаетесь их прогнать, они приходят в ярость; с ними приходится считаться; у них даже головы становятся круглыми, честное слово. А главное, они не подыхают, совсем наоборот. А в одном местечке, тут недалеко, на холме, люди начали потеть кровью, потом зеленой слизью, потом желтой водой, потом каким-то голубым жиром. Конечно, они все умерли. Говорят, что после смерти трупы плакали. Одна женщина, из местных, ходила в те места к своей золовке. Она говорит, что все это неспроста. Она видела средь бела дня звезды рядом с солнцем. И они не стояли на месте, как ночью, а двигались потихоньку то вправо, то влево, словно люди, которые что-то ищут с фонарями. А еще хуже, говорят, дела в долинах, вон там позади. А главное, все происходит очень быстро. На ферме семь человек сидели за столом, и вдруг все семеро уткнулись носом в свои тарелки. Готово! Или, например, муж разговаривал со своей женой и умер на полуслове. Не знаешь, что произойдет через минуту. Человек сидит, а кто знает, встанет ли он? Никто больше не говорит: «Я сделаю то, я сделаю это». Кто знает, что он будет делать? Хозяева уже не отдают приказаний слугам. Что приказывать? Кому? Зачем? И долго ли слуги еще будут слугами? Люди сидят, смотрят друг на друга, ждут. Но это еще ничего по сравнению с тем, что происходит в Гренобле. Люди гниют заживо. Иногда это живот: он вдруг сразу оказывается таким гнилым, что стенки его не выдерживают и он раскалывается надвое. Но человек умирает не сразу, в этом весь ужас. А то нога: человек идет, и вдруг она падает вперед или остается позади. И руку никому не пожмешь, и ложку до рта донести целое дело, потому что для этого нужна рука и пальцы. Конечно, можно заранее догадаться по запаху. Но кругом такая вонь от гниющих на солнце трупов, что ведь не сразу поймешь, идет она от тебя или от других. Похоже, что в Гренобле скоро уже ни одной живой души не останется. Только ведь ничего не поделаешь! А вы не слышали об одном пастухе, который приготовил лекарство из горных трав? Да не из каких попало. Говорят, их очень трудно найти. Они растут в труднодоступных местах. А он добрался туда. Это вылечивает начисто. Когда его нашли, кругом уже никого в живых не осталось. Ему сказали: «Вам здорово повезло». А он ответил: «Я знаю лекарство». Те, кто его пил, все вылечились. Говорят, что один важный господин хотел купить у него бутылку за сто тысяч франков, а пастух ему ответил: «Раз вы такой богатый, пошлите своих слуг, пусть они вам соберут». Хорошо ответил. И кажется, это произвело впечатление. Этот господин сказал: «Вы правы. Я пошлю своих слуг, но только это уже будет для всех; покажите места, и я заплачу». По-моему, это здорово. У пастуха теперь есть экипаж с двумя лошадьми и все, что надо. Я думаю, что скоро у нас тоже будет это лекарство. Уже кое-кто занялся этим. А для тех, кто хочет, есть еще одно средство. Это было в Пэрюи. Там один кюре служит обедню, но какую-то хитрую. Он что-то там придумал, и получается здорово. Он уже кучу людей вылечил, а главное, это предохраняет от болезни. Человек уже ничем не рискует и может не волноваться. Нужно назвать ему свое имя, а вот надо ли платить, не знаю, не думаю; это старый кюре с бородой. И все. Может, что и придумывают, но ведь помогает. В Пэрюи умерло не больше ста человек. Это ведь что-нибудь да значит. Говорят, вокруг его дома полно людей, они там живут, спят, готовят пищу, ждут. Вы бы видели, что делается, как только он выходит. Люди с криками «Меня, меня, меня!» лезут друг на друга и выкрикивают свои имена. Он их записывает на кусочках бумаги и говорит им: «Не волнуйтесь, все будет хорошо. Я как раз иду в церковь». Тогда все следуют за ним. Наверное, это очень красиво. За все время только сто умерших — это, считай, ничего. А теперь он еще вот что придумал: он может отправить в письме иконку, и она предохраняет от болезни и даже вылечивает.