Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году Страница 45

Несмотря на свою ненависть, мадмуазель де Верней испугалась за людей, которыми командовал ее возлюбленный; она быстро обернулась — посмотреть, свободен ли второй проход, но и там увидела синих: вероятно, они одержали победу на другом подступе к Фужеру и теперь возвращались из долины Куэнона через Жибарийскую лощину, намереваясь завладеть Колючим гнездом и той частью скал Св. Сульпиция, где были нижние проходы в долину. Итак, шуаны были заперты в ущелье, на узком лугу, и, казалось, должны были погибнуть все до единого — настолько правильно все предусмотрел старый командир республиканцев и настолько искусно он принял меры. Но пушки, столь хорошо послужившие Юло, были бессильны против этих двух пунктов, где начался ожесточенный бой, и лишь только Фужер оказался вне опасности, сражение приняло характер схватки, привычной шуанам. Мадмуазель де Верней поняла теперь, что за скопища людей она видела в окрестностях Фужера, зачем собирались предводители шуанов в доме д'Оржемона, поняла все события истекшей ночи и не могла постигнуть, как удалось ей избегнуть стольких опасностей. Борьба, продиктованная отчаянием, так захватила ее, что она стояла, не шевелясь, и не отрывала взгляда от драматических картин, развернувшихся перед нею. Вскоре бой, происходивший у гор Св. Сульпиция, приобрел для нее особый интерес. Увидя, что синие берут верх, маркиз и его друзья бросились в долину Нансона на помощь шуанам. Все подножье скал усеяли группы разъяренных бойцов; борьба шла не на жизнь, а на смерть, но ее арена и оружие давали шуанам перевес. Поле сражения постепенно захватило больше пространства: шуаны рассыпались и вскарабкались на скалы, хватаясь за кустарник, местами покрывавший крутизну. Мадмуазель де Верней ужаснулась, несколько поздно заметив, что ее враги уже достигли вершин и с яростью защищают опасные тропинки, которые туда вели. Все горные проходы были заняты сражающимися, и Мари испугалась, что окажется между ними; она покинула дерево, за которым укрывалась, и бросилась прочь, решив воспользоваться советом старого скупца. Долго бежала она по склону, обращенному к обширной долине Куэнона, и, увидев вдали какой-то хлев, догадалась, что он принадлежит ферме Налей-Жбана, где во время этого сражения, вероятно, оставалась дома только его жена. Такое предположение ободрило мадмуазель де Верней: она надеялась встретить радушный прием в этом жилище и провести там несколько часов, до тех пор пока можно будет безопасно вернуться в Фужер. По всем признакам победа скоро должна была остаться за Юло. Шуаны отступали так быстро, что Мари уже слышала вокруг себя выстрелы; боясь, что в нее попадет шальная пуля, она быстрее побежала к лачуге, держа направление по дымовой трубе. Тропинка привела ее наконец к какому-то навесу с крышей из сухого дрока, подпертой четырьмя неотесанными бревнами. В глубине этого открытого сарая, у глинобитной единственной стены, стоял пресс для изготовления сидра, тут же был устроен небольшой ток для обмолота гречихи и лежало несколько земледельческих орудий. Мадмуазель де Верней остановилась у одного из столбов навеса, не решаясь перейти через грязное болото, служившее двором этой низенькой хижине, которую она, как истая парижанка, издали приняла за хлев.

Эта лачуга притулилась к скале, защищавшей ее от северного ветра, и не была лишена поэтичности, ибо над ее кровлей гирляндами свисали побеги вяза, вереск и горные цветы. Грубая лестница, высеченная в скале, давала возможность обитателям лачуги подняться на вершину и подышать там чистым воздухом. Слева от хижины гора резко понижалась, открывая череду засеянных полей, из которых первое, несомненно, принадлежало хозяину этой фермы. Земляные насыпи, засаженные деревьями, окаймляли прелестными рощицами все поля, и ближайшая из этих живых изгородей примыкала к ограде двора. Дорожку, проложенную от фермы к полям, защищал толстый полусгнивший ствол дерева — своеобразный бретонский шлагбаум (название его позднее даст нам повод для отступления, которое довершит характеристику этого края). Между лестницей, вырубленной в сланцевом склоне, и тропой, перегороженной стволом дерева, в глубине грязного двора, под сенью нависшей скалы были положены один на другой, по четырем углам хижины, грубо обтесанные куски гранита — опора для стен, кое-как слепленных из глины, досок и мелких камней. Половина крыши была из сухого дрока, заменявшего солому, а другая половина — из дубовых дощечек, вырезанных в форме черепицы; это указывало, что и внутри дом разделен на две части; действительно, одна его половина, отгороженная плохим плетнем, служила хлевом, а в другой жили хозяева. Хотя в этой лачуге благодаря ее соседству с городом и были некоторые усовершенствования, уже совсем не встречавшиеся в двух лье от Фужера, все же она ясно отражала ту неустойчивость жизни, на которую обрекали крепостного человека войны и феодальные обычаи, настолько подчинявшие себе его нравы, что и до сих пор многие крестьяне в этих краях называют хоромами замок, где некогда жили их сеньоры. Мадмуазель де Верней с легко понятным удивлением рассматривала этот закоулок и наконец заметила, что на дворе в жидкой грязи набросаны осколки гранита — в качестве дорожки к жилищу, дорожки не очень надежной; но когда шум перестрелки заметно стал приближаться, девушка решила попросить убежища и принялась перепрыгивать с камня на камень, словно переходила через ручей. Дверь в доме состояла из двух частей: нижняя часть сделана была из цельного массивного дерева, а верхняя закрывалась ставней и служила окном. Такие двери встречаются в лавках некоторых маленьких городков Франции, но там они красиво отделаны и в нижней части снабжены колокольчиком: в этой лачуге дверь запиралась с помощью деревянной щеколды, достойной золотого века, а верхнюю часть закрывали ставней лишь на ночь, ибо свет проникал в комнату только через это отверстие. Правда, в хижине имелось и грубо сделанное окно, но мелкие его стекла походили на донышки бутылок, а толстый свинцовый переплет рамы занимал столько места, что, казалось, это окно скорее преграждало путь свету, чем пропускало его. Когда мадмуазель де Верней открыла дверь, заскрипевшую на ржавых петлях, ее обдало ужасающим запахом аммиака, который клубами вырывался из хижины, ибо четвероногие обитатели хлева ударами копыт разрушили перегородку, отделявшую его от жилой половины. Итак, ферма, — а это была ферма, — оказалась внутри нисколько не лучше, чем снаружи. Мадмуазель де Верней спрашивала себя: неужели в этой первобытной грязи могут жить человеческие существа? Но вдруг перед ней появился оборванный мальчик лет восьми-девяти, и она залюбовалась им: свежее, белое и розовое личико, полные щечки, живые глаза, зубы словно из слоновой кости и спутанные белокурые волосы, падавшие на полуголые плечи; все его маленькое тело дышало силой, а поза выражала ту дикую наивность, то прелестное удивление, от которого так широко открываются детские глаза. Мальчик был изумительно красив!

— Где твоя мать? — ласково спросила Мари и, наклонившись, поцеловала его в глаза.

Получив поцелуй, мальчик скользнул, как угорь, и исчез за кучей навоза, сваленного на бугре между тропинкой и домом. Кстати сказать, Налей-Жбан, как и многие бретонские хлебопашцы, согласно своеобразной системе земледелия в краю, всегда сваливал навоз на высоком месте, и, когда наступало время воспользоваться им для удобрения полей, дожди успевали лишить его всех полезных свойств. На несколько минут Мари осталась хозяйкой хижины и быстро оглядела все ее устройство. Дом состоял всего из одной комнаты, в которой она ждала Барбету. Самым заметным и самым пышным предметом в ней был огромный очаг с балдахином из синего гранита. Этимологию этого названия подтверждал свисавший с гранитной плиты полукруглый лоскут зеленой саржи, обшитый по краю светло-зеленой лентой; посредине «балдахина» стояла раскрашенная гипсовая статуэтка, изображавшая богоматерь. На цоколе статуэтки мадмуазель де Верней прочла две строчки духовного стиха, весьма распространенного в этой провинции:

Я, пресвятая матерь бога,Гоню здесь горе от порога.

Позади богоматери виднелась картина — ужаснейшая мазня из синих и красных пятен, изображавшая святого Лавра. Кровать в форме гробницы, задернутая пологом из зеленой саржи, грубо сколоченная детская кроватка, прялка, топорные стулья, резной поставец с кое-какой утварью — вот почти вся обстановка этой хижины. У окна стоял длинный стол из каштана, две скамьи из того же дерева; свет, проникавший через бурые стеклышки, окрашивал его в темные тона старинного красного дерева. В углу возвышалась огромная бочка, и под ее втулкой мадмуазель де Верней заметила желтоватую грязь, своею сыростью разъедавшую пол, хотя он был сделан из кусков гранита, скрепленных глиной: видимо, хозяин дома вполне заслуженно носил свое шуанское прозвище. Мадмуазель де Верней подняла глаза кверху, чтобы избавиться от неприглядного зрелища, но тогда ей показалось, что под потолком собрались летучие мыши со всех концов света — так много темной паутины свешивалось с балок. На длинном столе стояли два большущих жбана, до краев наполненные сидром. Такие глиняные посудины существуют во многих областях Франции, и парижанину нетрудно представить их себе: они похожи на широкогорлые кувшины, в которых гурманам обычно подают на стол бретонское сливочное масло, но надо вообразить их более пузатыми и неровно покрытыми глазурью, переливающейся рыжими пятнами, как некоторые морские раковины. Горлышко такого жбана заканчивается носиком, довольно похожим на пасть лягушки, высунувшейся из воды подышать воздухом. Этим двум жбанам удалось наконец привлечь внимание Мари, как вдруг шум сражения сделался более явственным, и она стала искать, куда бы ей спрятаться, не дожидаясь Барбеты; но в это время появилась и хозяйка.