Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году Страница 44

— Ни слова, если дорожите жизнью! — прошептал он и, помолчав, сказал ей на ухо: — Однако не малое судно задумали вы взять на абордаж. Вы знаете, что у маркиза де Монторана сто тысяч ливров дохода с земель, розданных в аренду? Земли эти еще до сих пор не проданы! А я на днях читал в «Ежедекаднике Иля-и-Вилены» декрет консулов, по которому секвестры приостановлены. Ага! Вы, конечно, находите теперь, что этот молодчик еще больше похорошел! Правда? Глаза у вас блестят, как два новеньких луидора!..

Взгляд мадмуазель де Верней загорелся, лишь только она услышала звук хорошо знакомого голоса. За то время, которое она провела здесь, словно погребенная в этом склепе, выпрямилась пружина ее воли, погнувшаяся под бременем событий. Казалось, она внезапно приняла роковое решение и обдумывала, как его выполнить.

«От такого презрения нет возврата, — сказала она про себя, — и если он больше не может любить меня, я убью его... Он не достанется ни одной женщине».

Вдруг раздался голос молодого предводителя:

— Нет, аббат, нет! — громко сказал он. — Это надо сделать именно так.

— Маркиз, — высокомерно возразил аббат Гюден, — вы осрамитесь на всю Бретань, если дадите этот бал в Сен-Джемсе. Не танцоры, а проповедники поднимут наши деревни. Вам нужны ружья, а не скрипки.

— Аббат, вы человек умный и должны понять, что, лишь устроив сбор наших сторонников, я увижу, что можно с ними предпринять. За обедом, по-моему, легче изучить их лица и узнать их намерения, чем с помощью любого шпионства, которое к тому же вызывает у меня отвращение. Со стаканом в руке они у нас разговорятся.

Мари встрепенулась,услышав эти слова: у нее сразу возникла мысль попасть на бал и там отомстить за себя.

— Вы, аббат, должно быть, принимаете меня за идиота, если читаете мне проповедь о греховности танцев! Да разве вы сами не пропляшете от всего сердца какую-нибудь чакону, лишь бы восстановили ваш орден, под новым его именем: Отцы веры?.. И разве вы не знаете, что сразу после мессы бретонцы идут плясать? А не известно ли вам, что пять дней тому назад Ид де Невиль и д'Андинье вели переговоры с первым консулом относительно восстановления на престоле короля Людовика Восемнадцатого? И если я собираюсь теперь сделать такой смелый ход, то единственно для того, чтобы тяжесть наших башмаков с подковками прибавила весу этим переговорам. А известно вам, что все вожди Вандеи, даже Фонтэн, поговаривают о необходимости покориться? Ах, аббат Гюден! Очевидно, принцев обманули, неверно осветив им положение дел во Франции. Преданность, о которой им толкуют, — это преданность только по необходимости. Аббат, я уже запачкал себе ноги, ступая по крови, но только взвесив все обстоятельства, я соглашусь погрузиться в нее до пояса. Я предан королю, а не каким-то четырем головорезам, не игрокам, запутавшимся в долгах, как этот Рифоэль, не разбойникам, пытающим людей огнем, не...

— Продолжайте, продолжайте: «Не аббатам, взимающим на больших дорогах контрибуции для нужд войны!» — прервал его аббат Гюден.

— А почему бы мне этого не сказать! — язвительно отозвался маркиз. — Я скажу больше: героические времена Вандеи прошли.

— Ну что ж, маркиз, мы и без вас совершим чудо.

— Да, вроде чуда с Мари Ламбрекеном, — смеясь, подхватил маркиз. — Ну, полно, аббат, не сердитесь! Я знаю, что вы не щадите своей жизни и стреляете в синих так же хорошо, как читаете «Oremus»[26]. Надеюсь, что с божьей помощью мы победим, и я увижу вас, в митре епископа, участником коронования его величества.

Эта фраза, вероятно, произвела на аббата магическое действие: слышно было, как он звякнул карабином и воскликнул:

— У меня в карманах полсотни патронов, маркиз, а жизнь моя принадлежит королю!

— Вот еще один из моих должников, — сказал скряга, обратившись к мадмуазель де Верней. — Занял он у меня немного, какие-то несчастные пятьсот — шестьсот франков, я не о них говорю, но есть за ним долг крови, и, надеюсь, мы расквитаемся. Какой казнью ни казнить этого сатану иезуита, все будет мало. Он поклялся, что смертью покарает моего брата, и поднял против него всю нашу округу. А за что? За то, что бедняга испугался новых законов...

Приложив ухо к какому-то незаметному приспособлению в своем тайнике, он прислушался и сказал:

— Ну вот, убираются наконец восвояси, эти разбойники. Пойдут и еще сотворят какое-нибудь чудо! Лишь бы не вздумали, как тогда, на прощанье подпалить мой дом.

Еще с полчаса после этого мадмуазель де Верней и д'Оржемон молча смотрели друг на друга, и вдруг грубый и густой голос Налей-Жбана тихонько крикнул:

— Господин д'Оржемон, опасности больше нет. Ну, на этот раз я вполне заслужил свои тридцать экю!

— Дитя мое, — сказал скряга, — дайте слово, что вы закроете глаза.

Мадмуазель де Верней зажмурила глаза и прикрыла их еще ладонью, но для большей уверенности д'Оржемон задул лампу и, взяв свою освободительницу за руку, помог ей сделать семь-восемь шагов по какому-то запутанному проходу, а через несколько минут осторожно отвел от глаз ее руку, и она увидела, что находится в той комнате, где недавно был маркиз де Монторан. Это оказалась спальня д'Оржемона.

— Дорогое мое дитя, — сказал скряга, — вы можете теперь уходить. Не смотрите же так вокруг. У вас, наверно, нет денег? Вот вам десять экю; некоторые монеты немного подточены, но ничего, их возьмут. Как только выйдете из сада, сразу увидите тропинку — она ведет в город или, как нынче говорят, в округ. Но под Фужером теперь шуаны. Трудно допустить, что вам удастся скоро попасть туда, и, значит, вам может понадобиться надежное убежище. Запомните хорошенько, что я вам сейчас скажу, но воспользуйтесь этим пристанищем только в самой крайней опасности. На дороге, которая ведет через Жибарийскую лощину к Колючему гнезду, вы увидите ферму, там живет Сибо Большой по прозвищу Налей-Жбан. Войдите туда и скажите его жене: «Здравствуй, Цапля», — и Барбета вас спрячет. Если Налей-Жбан увидит вас, то ночью он вас примет за привидение, а днем его можно задобрить десятью экю... Прощайте! Мы с вами в расчете... Ах, если бы вы пожелали, все это стало бы вашим, — добавил он, указывая широким жестом на поля, окружавшие его дом.

Мадмуазель де Верней бросила благодарный взгляд на этого странного старика, а он ответил вздохом в несколько разнообразных тонов.

— Вы, разумеется, потом отдадите мне эти десять экю (заметьте, я ничего не говорю о процентах), так, пожалуйста, внесите их на мой счет фужерскому нотариусу — мэтру Потра. А если бы вы пожелали, он бы и составил наш брачный контракт, красавица моя, сокровище мое!.. Прощайте!..

— Прощайте, — сказала Мари, улыбаясь, и помахала ему рукою.

— А если вам понадобятся деньги, — крикнул ей вслед д'Оржемон, — я вам одолжу из пяти процентов. Да, всего только из пяти! Неужели я сказал «из пяти»?..

Мари ушла.

«С виду как будто славная девушка, — думал д'Оржемон. — А все-таки я переделаю потайной ход из очага».

Затем он взял двенадцатифунтовый хлеб, окорок и вернулся в свое убежище.

Лишь только мадмуазель де Верней вышла в открытое поле, она словно возродилась к жизни: предутренняя прохлада освежила ее лицо, которое несколько часов как будто обжигал знойный воздух. Она попыталась найти тропинку, указанную скрягой, но луна уже зашла, и стало так темно, что ей пришлось идти наугад. Но вдруг у нее сжалось сердце от страха свалиться в пропасть, и это спасло ее, ибо она внезапно остановилась, почувствовав, что стоит сделать еще один шаг — и земля исчезнет у нее из-под ног. Посвежевший ветер, который ласкал ее волосы, журчанье воды, инстинкт — все это помогло ей угадать, что она подошла к самому краю скал Св. Сульпиция. Она обхватила руками какое-то дерево и стала ждать рассвета, испытывая сильную тревогу, так как слышала звон оружия, стук копыт и человеческие голоса. Она возблагодарила ночную тьму, спасавшую ее от опасности оказаться в руках шуанов, если они действительно окружили Фужер, как говорил ей старый скряга.

Словно огни ночных костров — сигналов борьбы за свободу, вспыхнули над горами багряные отблески, но темные синеватые тона подножья гор еще не посветлели и являлись контрастом белой дымке, реявшей над росистыми долинами. Вскоре над горизонтом неторопливо стал подниматься рубиновый диск, и небеса узнали его; из мрака выступили постепенно все очертания пейзажа, колокольня Св. Леонарда, скалы, луга, окутанные тенью, и в пламени рождающегося дня на вершинах обрисовались деревья. Красивым взлетом солнце вырвалось из хаоса огненных, оранжевых и сапфировых облаков, яркий свет гармонически ровными полосами разлился по холмам и затопил долины. Тьма рассеялась, день покорил природу. Потянул холодный ветерок, запели птицы, всюду пробудилась жизнь. Но едва мадмуазель де Верней успела окинуть взором живописную картину, открывшуюся перед нею внизу, как туман — явленье довольно частое в этих прохладных краях — протянулся пеленой, заполнил долины, поднялся до самых высоких холмов и словно под снежным покровом похоронил весь богатый бассейн Куэнона. Вскоре мадмуазель де Верней показалось, будто она видит перед собою один из ледников, которые покрывают вершины Альп. Затем по этим облакам тумана, как в океане, стали перекатываться волны, бурно вздымаясь высокими валами, сталкиваясь, кружась, мягко колыхаясь и опадая, окрашиваясь под лучами солнца в ярко-розовые тона, а кое-где отсвечивая прозрачным блеском, словно озеро жидкого серебра. Вдруг северный ветер дохнул на эту фантасмагорию, туман рассеялся и пал на траву росою, насыщенной озоном. И тогда мадмуазель де Верней заметила на фужерских скалах огромную темную массу. Человек семьсот — восемьсот вооруженных шуанов суетились в предместье Св. Сульпиция, словно муравьи в разоренном муравейнике. Трехтысячная орда шуанов, появившаяся как по волшебству, захватила окрестности замка и начала яростно штурмовать его. Несмотря на зеленеющие валы крепости и древние серые башни, спящий город не выдержал бы натиска, если бы не бдительность Юло. С бугра, из середины углубления, образованного валами, скрытая от глаз батарея в ответ на первые выстрелы шуанов ударила по дороге, ведущей к замку. Картечь смела нападающих и очистила путь. Затем из ворот Св. Сульпиция вышла рота солдат, пользуясь замешательством шуанов, построилась на дороге в боевой порядок и открыла по ним убийственный огонь. Увидев, что и на крепостных валах сразу появились шеренги солдат, словно искусный театральный декоратор мгновенно провел там синие полосы, и убедившись, что республиканские стрелки находятся под прикрытием крепостного огня, шуаны даже и не пытались сопротивляться. Однако другие шуаны, завладев узкой долиной Нансена, вскарабкались по карнизам скалы до бульвара и поднялись на него; весь бульвар покрылся козьими шкурами и стал похож на потемневшую от времени соломенную кровлю. В ту же минуту раздались бешеные залпы в другой части города, обращенной к долине Куэнона. Очевидно, Фужер окружили кольцом, и нападение шло со всех сторон. Огонь, вспыхнувший на восточном склоне скалы, указывал, что шуаны подожгли предместья. Впрочем, языки пламени, взметнувшиеся над крышами из сухого дрока или из гонта, вскоре исчезли, и вместо них поднялись столбы черного дыма, — пожар, видимо, потухал. Белые и бурые клубы порохового дыма скрыли от глаз мадмуазель де Верней эту сцену, но вскоре ветер разогнал дым. Командир республиканцев, наблюдая с утеса, возвышавшегося над бульваром, увидел, что первые его распоряжения выполнены великолепно, и уже приказал повернуть орудия батареи, чтобы держать под обстрелом нансонскую долину, Лестницу королевы и скалу. Две пушки, поставленные у заставы Св. Леонарда, разметали муравейник шуанов, захвативших эту позицию, а фужерские национальные гвардейцы, прибежавшие на церковную площадь, окончательно прогнали неприятеля. Сражение продолжалось всего полчаса, и синие потеряли меньше ста человек. Шуаны были разбиты, отброшены и уже отступали во всех направлениях по неоднократным приказам Молодца; он видел, что его смелая операция не удалась, но не знал, что это — последствия резни в Виветьере, побудившей Юло тайно вернуться в Фужер. Артиллерия прибыла в город только в эту ночь, ибо стоило Молодцу проведать о перевозке снарядов, он наверняка отказался бы от своего замысла, зная, что слухи о нападении неизбежно привели бы к плачевному его исходу. В самом деле, насколько Юло желал дать Молодцу суровый урок, настолько же Молодец стремился к успеху своей атаки, чтобы повлиять на решение первого консула. При первом же пушечном выстреле маркиз понял, что продолжать неудавшийся штурм из-за самолюбия — дело безумное, и, не желая бесполезно губить своих шуанов, поспешил разослать семь-восемь гонцов с предписанием немедленно отступить со всех пунктов. Юло заметил своего противника на скалах Св. Сульпиция в окружении многочисленного военного совета, в котором находилась и г-жа дю Га, и дал по ним залп; но позиция была выбрана весьма искусно: молодой предводитель оказался там в безопасности. Тогда Юло переменил роль — от обороны перешел к нападению. При первых передвижениях шуанов, открывших ему намерения маркиза, рота, стоявшая у стен крепости, получила приказ отрезать врагу путь к отступлению и двинуть вперед, чтобы захватить верхние проходы нансонской долины.