Илья Штемлер - Архив Страница 45

Камень лежал на душе Дарьи Никитичны. Ввяжет ее племянничек в историю, чуяло сердце, а отказать не могла, просьба-то никакая, архив в двух остановках от дома. Не сердить же Будимира из-за ерунды, смотришь, и вовсе долг не отдаст, да и нехорошо, как-никак племянник, хоть и не по крови, а через покойного мужа – сын его брата Леньки Варгасова, царство ему небесное…

Понемногу Дарья Никитична успокоилась, не ее ума это дело, Будимир хват, знает, что делает. А вот если пальто пропадет или кошелек с четырьмя рублями, она с Будимира не слезет, все он ей возместит как миленький. Дарья Никитична смотрела в окно и не заметила, как в комнату вернулась Чемоданова. То, что на Чемодановой не было лица, Дарья Никитична усекла сразу.

– Стряслось что, Нина Васильевна? – осторожно промолвила старуха и жалостливо подобрала губы.

Чемоданова листала бумаги, разыскивая анкету Варгасовой. Нашла и принялась молча разглядывать пункты. Взор темных глаз то и дело сползал с бумаги.

– Может, я пойду? – предложила сердобольная Дарья Никитична. – В другой раз может, а?

– Да, да, – невпопад ответила Чемоданова. – Извините, Дарья Никитична… Вы, говорите, православная? А не было у вас в роду людей других вероисповеданий?

– А как же! Матушка моя, Матильда Генриховна. Из немцев. Но куда больше русская, чем отец, – заторопилась Дарья Никитична. – Правда, я ее плохо помню. Померла, когда я совсем дитем была… Потом отец женился на другой. Ее я и называла матерью, хорошая была женщина, из татар. Хоть татары и редко выходили за русских, но та пошла. Под чужих детей, отца очень любила.

– Да, намешано у вас. Теперь и мусульманские записи надо ворошить, – слабо прервала Чемоданова. – А как фамилия вашей родной матушки, что из немцев?

– Ей-богу, сейчас не припомню. Мачехино помню, Гарибовы, а матушкину запамятовала, – застеснялась Дарья Никитична. – Столько лет оказии не было, понятное дело.

– А не сохранились ли у вас фотографии какие, бумаги, письма? Иной раз кажется, мелочь, а все определяет, – голос Чемодановой по-прежнему звучал блекло.

– Сохранилось кое-что, мачеха блюла память… Надо шурануть в антресолях, тыщу лет туда не заглядывала. У брата спрошу, он помнит, а восемьдесят второй годочек пошел.

– Вот-вот. Соберите все, а там поглядим… Извините, Дарья Никитична, что-то я сейчас плохо соображаю.

– Я и вижу, – вздохнула Дарья Никитична. – Ты начальство не особенно к сердцу принимай. Пошумят, да и забудут.

– Да, да, – кивнула Чемоданова. – Вроде мы с вами договорились.

– Ты проводи меня. Хоть до лесенки. Боюсь, заплутаю.

Дарья Никитична спешила за быстрой Чемодановой. Она видела, как елозят под свитерком девчоночьи лопатки в такт каждого шага, да прыгают кудельки, открывая нежный светлый затылок… Временами Чемоданова останавливалась, поджидая старуху, затем вновь устремлялась вперед.

У лестницы она остановилась, попрощалась и вернулась было к себе, но заметила в пролете второго этажа рыжеватые патлы Женьки Колесникова. Сверху они напоминали разворошенный подсолнух. Рядом стояла Тая, студентка-практикантка.

– Ну зачем вы так сказали? Зачем?! – громким шепотом вопрошала Тая. – Она руководит отделом. Наконец, она старше вас. И женщина.

Монастырские стены, казалось, способны донести дыхание, а не только приглушенный голос.

Чемодановой Тая не нравилась. Было в ней что-то от комсомольских хитрованов с рыбьими глазами. Челка, галстук, пиджак с прямыми плечами… Но сейчас в голосе Таи сквозила боль и нежность. «Она и впрямь влюблена в это чучело», – мелькнуло у Чемодановой с какой-то неясной досадой.

Колесников воротил в сторону лицо и молчал.

– Съедят они вас, дурака. Устроят аутодафе, посмотрите, – продолжала Тая. – Слушайте! Вы не ходите на собрание. Зачем собак дразнить, а? – И, помолчав, добавила: – Не хотите слушать меня, думаете – девчонка? А жаль… Хотя бы одно исполните – не возвращайтесь сейчас в отдел, переждите. Дайте им остыть, и Софье Кондратьевне, и этой скалке Портновой… И всем другим.

– Ладно. Иди, – произнес наконец Колесников. – Хочу побыть один.

Тая обидчиво умолкла, немного постояла, сделала несколько шагов, задержалась и бросила через плечо:

– Сигареты оставить?

– Я не курю! – раздраженно ответил Колесников. – Иди, иди, – он согнул пополам долговязую фигуру, привалился грудью к перилам.

Чемоданова выждала, когда стихнут Тайны шаги, и, наклонившись в пролет, окликнула:

– Э-эй, Женька… Поднимись-ка сюда.

Колесников вывернул голову, узнал Чемоданову… Последние несколько ступенек он одолевал медленно, справляясь с дыханием, поигрывая по перилам костяшками согнутых пальцев. По лицу блуждала скованная улыбка, пряча колючую настороженность и ожидание.

– Знаешь, я забыла передать этому Янссону твою просьбу, – без обиняков проговорила Чемоданова. – Так получилось, извини. Ты не подумай, я хотела спросить, но так получилось.

Колесников развел руками, ничего не поделаешь.

– К сожалению, он уехал, – продолжала Чемоданова, почему-то глядя в сторону. – Но он, возможно, вернется.

Колесников кивнул, продолжая молчать.

– Но если хочешь… Появились дополнительные данные, – Чемоданова удивлялась себе, чего это она так мямлит. И с кем? С Женькой Колесниковым, этим малахольным. – Всплыли новые сведения. Фамилии, имена… Могу тебе передать, поищи на досуге. Вдруг тебе повезет. Хочешь? – и, не дожидаясь согласия, повернулась и направилась к себе.

За спиной потянулись шаги Колесникова, легкие, чуть шаркающие.

– Что там с Гальпериным стряслось? – не останавливаясь, спросила Чемоданова.

– А что такое?! – с тревогой проговорил Колесников.

– Сама не знаю. Говорят, его на собрание выставили.

– Понятия не имею, – Колесников даже чуть поотстал. Ему припомнилась странная обстановка тогда, в кабинете директора, подавленность Гальперина…

Войдя к себе, Чемоданова пропустила Колесникова и заперла дверь на ключ. Стыд за свою осторожность укором кольнул сердце.

Колесников молчал. Жестом предложив ему сесть, она села сама, нашла чистый лист

Тем временем Колесников рассматривал комнату. Он так редко сюда попадал, что, казалось, все видел впервые. Словарь Брокгауза и Ефрона, пожалуй, тут собран полностью. Да и «Весь Петербург» представлен лет за пятнадцать.

Он приблизился к стеллажам. Чемоданова искоса поглядывала на гостя, не может усидеть при виде справочников и словарей, архивная душа.

– Что там стряслось у тебя? С Софочкой сцепился, что ли?! – с какой-то развязностью бросила Чемоданова.

– Было дело, – неохотно ответил Колесников. – Вы ведь знаете, чего же спрашивать?

– Знаю. Да, видно, не все. О письме слышала, правда, без деталей, – тем же тоном продолжала Чемоданова. – Говорят, ты там весь архив разделал под орех.

– Ну не весь. Но кое-кого задел, – уклончиво ответил Колесников, ему мешал тон Чемодановой.

– Напрасно ты так на Софочку. Она неплохая тетка… И дело свое отлично знает.

– При чем тут ее деловые качества? – вздохнул Колесников. – Да ладно, надоело об этом. Устал. – Он продолжал рассматривать полки. Он подумал, что грубо одернул Чемоданову. Он вновь взглянул на нее. – Извините… Так все сразу навалилось.

– А ты решительный. Не каждый пойдет на такое, – казалось, Чемоданова и не заметила его резкости. – Не каждый.

– Может быть.

– Посмотри на Толю Брусницына, – Чемодановой хотелось сейчас говорить, говорить. Голос ее стал мягким, заискивающим. – Тихарит Брусницын, на рожон не лезет. А ты? Затеял историю с этим профессором из Куйбышева…

Колесников резко обернулся. Прозрачные его глаза потемнели, сощурились, даже волосы, казалось, встопорщились, как у ежа.

– Откуда вы знаете? – спросил он быстро.

– Шереметьева сказала. Шум собирается поднять, такой козырь против Софочки привалил… с твоей подачи.

Колесников присел на диван, подмяв какую-то папку, согнул плечи и пропустил между коленями длинные руки.

– Ах ты стерва, Тамара, ах ты стерва, – бормотал он растерянно.

– Какая Тамара? Секретарша? При чем тут она?

– При ней разговор вел с профессором. Стукнула, стерва.

– Тамара ни при чем. Девочки на контроле обнаружили. Бдительность проявили… Кстати, после того, как профессор отработал материал и вернул документы на контроль.

Порой человека красят переживания. Словно особым внутренним светом озаряют лицо, печалью мерцают в глазах, придают особую одухотворенную красоту даже движению рук, повороту головы…

– Но я прав Нина, прав, – молвил Колесников. – Конечно, они покатят бочку, но я – прав.

– Конечно, ты прав, – Чемоданова разглядывала этого смутьяна скачущим нервным взглядом. Его бессменную вязаную кофту, заправленную в перестиранные джинсы. Неизменный солдатский пояс, оставшийся после армии. Стоптанные кроссовки, а утром валил мокрый снег с дождем… Она видела совсем еще мальчишеские губы. Слетевшие к переносице светлые брови, что топорщились посредине смешным пшеничным снопком…