Халлдор Лакснесс - Салка Валка Страница 46

— Насколько мне помнится, твоя мать никогда не имела счета у Йохана Богесена. Это верно?

— Да, — ответила девочка.

— Мне приходилось слышать, что ты ловко управляешься с работой. И хотя тебе лет не так уж много, на твое имя в лавке имеется счет. Похвально! Похвально! Я хотел бы тебя спросить, что ты собираешься делать с этими деньгами?

Девочка ответила, не задумываясь:

— Конечно, я потрачу их на похороны.

— Вот это я и хотел знать. Теперь я вижу, что добропорядочная и честная девочка, послушная богу. Как говорит апостол… э-э-э… Отныне я разрешаю тебе уходить с богослужения, если тебе нужно чистить рыбу. Бог милосерден. Я попрошу жену напоить тебя горячим кофе. А пока вернемся к главному делу. Нужно составить надгробную речь. Не дороже двух-трех крон. Давай-ка подумаем. Погоди минутку, я сейчас возьму карандаш и бумагу. Итак: время рождения — это я могу найти в записях, день смерти — в субботу перед пасхой. Что еще ты можешь сказать о своей матери?

— Ничего, — ответила девочка. В этот момент она не могла припомнить о своей матери ничего, кроме того что та жила и умерла.

— Вы приехали с Севера?

— Да, мы собирались на Юг.

— О, я помню это. Очень хорошо помню, точно это случилось вчера. Она зашла ко мне. С первого взгляда у меня появилось предчувствие, что она дурно кончит. Бедняки не должны трогаться с места. По-моему, ей следовало остаться там, у себя на Севере. Что пользы подыматься с насиженного места? Почему вы решили покинуть его? Не упомянуть ли нам об этом в надгробной речи?

— Мне кажется, потому, что нас прогнали.

— Да, хуже не придумаешь. А почему?

— Не знаю.

Пастор разгладил бороду, поправил очки.

— Я думаю, об этом не следует упоминать в речи. А что ты можешь рассказать о своем отце?

— Ничего, — ответила девочка.

Пастор еще раз пригладил бороду.

— Не могла ли бы ты указать мне на какую-нибудь особенную черту в характере твоей матери, которая давала бы представление о ее… ну, скажем… о ее христианских добродетелях.

— Она обратилась к Христу, — ответила девочка.

— Вот об этом-то не стоит говорить во всеуслышание, — сказал пастор. — Армия спасения — известное дело! Нам еще в школе объясняли, что эта шумиха не угодна богу. «Не позволю над собой потешаться», — говорит святой отец. Я имел в виду, чтобы ты рассказала мне о своей матери что-нибудь такое, что я мог бы использовать в надгробном слове, что-нибудь поучительное для всех, отчего бы речь стала ярче, интереснее.

Девочка долго думала и наконец ответила:

— Ей очень нравился один псалом.

Пастор оторвался от письма и вслух прочел то, что успел написать: «Сигурлина Йоунсдоттир. Родилась, согласно церковной записи, такого-то. Умерла, соответственно свидетельству о смерти. Гм… Очень любила псалом… — Он повернулся к девочке и спросил:

— Какой же псалом?

— А вот этот:

Лоза вечно чистая, вечно живая,Я только побег твой, сращенный с тобой,В дни счастья и мук раскрываешь объятьяТы мне, Иисусе, возлюбленный мой.

Пастор смущенно почесал затылок, он никак не мог вспомнить, что это за псалом.

— Минуточку, минуточку. Сейчас мы посмотрим псалтырь. Как он начинается?

— «Лоза, вечно чистая, вечно живая…» Может быть, его нет в псалтыре, его поют в Армии спасения.

— В Армии? Ну, тогда ясно. Это совсем иное дело. Я думаю, разумнее всего не упоминать об этом вовсе. Песни, которые распевают в Армии спасения, богохульство и пустой вздор, мягко говоря. «Лоза, вечно чистая, вечно живая…» Что за чепуха! Я не припомню, чтобы бог говорил что-нибудь подобное в святом писании. Как это ты сказала? «Я только побег твой…» Болтовня и еретичество! Конечно, господь в одном месте где-то говорит: «Мы руки и ноги Христова тела», — но такого псалма я не встречал. Церковь требует, чтобы божеское слово было кратко и ясно, как говорят где-то Хадльгримур Пьетурссон и епископ Йоун Видалин. Ну, что бы еще сказать, чтобы не молчать? Можешь ты мне рассказать еще что-нибудь о твоей матери?

— Нет, — ответила девочка.

Пастор вновь принялся перечитывать написанное.

— Сигурлина Йоунсдоттир, рождена согласно церковной записи, умерла согласно свидетельству о смерти. Гм… Очень любила псалом… Да, я зачеркну это. Это вовсе не псалом, а так, просто дребедень. Смотри, не так уж много осталось. Ну ладно, так тому и быть. Попытаюсь что-нибудь сказать во имя Иисуса. Гм…

Пастор приподнялся во всем своем величии.

— Ну, теперь нам, дорогой друг, пора расстаться. Ты славная, хорошая девочка. Бог с любовью следит за всеми бедными и обездоленными. «Я бог бедных и приниженных», — говорит наш святой отец. Возьми-ка двадцать пять эйриров и ступай себе с богом.

Пастор позабыл об обещанном кофе, стоит ли вспоминать о такой мелочи? Он выпроводил девочку и закрыл за ней дверь. Она шла домой через погруженный в торжественную тишину поселок. Над вершинами гор висел туман. Бредя под дождем, она принялась бормотать припев любимой песни матери о чистой виноградной лозе:

Лозу я чистейшую славлю,Тебя, Иисусе святой,Вовеки тебя не оставлю,Всем сердцем я сросся с тобой.

Но, поразмыслив над словами, она признала, что пастор прав. Совсем несуразная песня. Как она не вяжется с поселком, с берегом, морем и пронизывающим туманом, окутавшим серые каменные лица гор. Она почувствовала, что рыдания душат ее, и, вытащив несколько мятных лепешек из пакетика, которые дал ей доктор, положила их в рот, чтобы утешить себя в этот серый, тоскливый первый день пасхи.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПТИЦА НА БЕРЕГУ

КНИГА ТРЕТЬЯ

МИР ИНОЙ

Глава 1

На зеленом выгоне неподалеку от берега несколько девочек из бедняцких хижин танцуют, прыгают и распевают песни. Как чудесна жизнь в этот воскресный день!

Птица на берегу,Чайкой ее зовут.

Девочки взялись за руки и закружились в хороводе. Но им никак не удается подобрать мотив к этим словам, а разве можно танцевать под песню, не имеющую мелодии?

Шелковая шапочка на ней.Шелковая шапочка на ней.

Они остановились.

У нее золотые волосы…

— сказала одна из девочек, когда остальные умолкли. Все рассмеялись. Девочки стали подтягивать чулки с дырами на коленях и болтать все разом. Они опять попытались затянуть песенку.

Птица на берегу,Она тебе сестра,Птица на берегу,Она тебе сестра,Птица на берегу.

И вновь умолкли. Круг разорвался.

Хочешь танцевать со мной,Хочешь танцевать со мной,Моя коротконожка?

— кончает одна из них, как бы сама для себя. Ее подружки хохочут, перешептываются и кричат еще громче. А та, которая сочинила конец песенки, смущается, но ненадолго. Вот она уже оправилась от смущения и, швырнув в подруг комок грязи, помчалась прочь. Нет ничего забавнее, чем наблюдать за детьми бедняков весной, когда они танцуют на выгоне, ни на минуту не задумываясь о том, что будет летом, а тем более осенью. Ведь это еще так далеко!

Салка Валка сидит у окна и с сожалением думает о хороводах, которых она не водила, о песнях, которые ей не пришлось петь, о стихах, которых она не сочиняла, об ушедшем безвозвратно детстве.

А маленькие девочки вновь собрались в кружок, они придумывают новые стихи, новые танцы, новые мелодии.

Кайра прилетела домой вместе с морскими ласточками, а зимние чайки перекочевали в горы. Там, на голых уступах утесов, над самой пропастью, они кладут яйца. Как красивы движения птицы, как стремительно трепетание крыльев, когда она парит между небом и землей над заливом, выгоном, и ничто так не захватывает, как мгновенное ее замирание в воздухе. Но вот она одним взмахом крыльев взмыла вверх, успев схватить клювом маленькую рыбешку. Птиц тысячи, и движения их так же необъяснимы, как и те чувства, что волнуют душу, когда сидишь у окна, опьяненный сладостно-горькой песней жизни, проходящей где-то рядом с тобой. Эти чувства нельзя выразить словами.

Кто-то постучал в дверь. Три скромных удара — во имя отца, сына и святого духа, которые живут в сердце обитателей этого местечка и владеют их умами испокон веку. Салка Валка открыла дверь.

— Добрый день, дорогая Сальвор.

На пороге появился маленький щупленький старичок с посиневшими, дрожащими руками. Руки его костлявы, испещрены синими жилками. Мелко трясется неопрятная седенькая бородка. На нем залоснившиеся брюки, какой-то невообразимый пиджак и на ногах полуразвалившиеся ботинки. Весь его облик красноречиво говорит о том, что старик обладает бессмертной душой и надеется обрести вечное блаженство в царстве божием.