Халлдор Лакснесс - Салка Валка Страница 47

— Прошу любить и жаловать — перед тобой кадет Гудмундур Йоунссон.

— Здравствуй, здравствуй, заходи, — говорит девушка дружелюбно. Гвендур ее старейший друг в этих местах.

Это он однажды зимним вечером высадил ее на этот берег С тех пор много воды утекло.

— Что ж, вот и у меня воскресный гость. Как живешь, как себя чувствует жена? Она, бедняга, всю зиму прохворала. А как сейчас — ей лучше?

— О да. Ей, конечно, лучше. Удивительно, все в конце концов становится лучше. Теперь она может встать сварить кашу и даже приготовить рыбу.

— Присаживайся, Гвендур, — предлагает девушка. — Сегодня воскресенье, посиди со мной, выпьем кофейку.

— Не стоит, зачем же, — говорит он скромно и с достоинством, как положено по местному ритуалу.

Старик сел и положил на пол сильно поношенную и заштопанную во многих местах фуражку. Его несчастные руки продолжали дрожать.

— Да, я всем говорю, — начал он, оглядывая ее сильную, молодую фигуру своими старческими глазами, — и всегда буду утверждать: увидев тебя здесь в первый раз несколько лет назад, я сказал себе: из этой девчонки выйдет толк, она многого добьется в жизни. Я знаю, ты извинишь старику эти ненужные воспоминания о старых временах. Но, как видишь, я правильно предсказал. Я теперь слаб и болен, особенно последние три года, и едва могу вытереть себе нос. Но как бы там ни было, независимо от того, как идут дела у меня и моих домашних, таких же несчастных созданий, как я сам, одно совершенно ясно: ты у нас настоящая героиня в поселке, ты стоишь любого парня.

— А ты мастер делать комплименты, — сказала Салка Валка.

— Ну нет, — возразил старик. — Где уж мне, я прожил в этих местах более шестидесяти лет.

— Да, немало ты повидал на своем веку.

— Да, дорогая, я здесь состарился. И за какую только работу не брались мои руки! Тут, на этом берегу, я произвел на свет целую кучу детей, все они разбрелись, кроме одного. Были у меня свои мысли, надежды. Отрадно видеть, что молодежи удается осуществить свои мечты. Мне-то не посчастливилось. Я вставал с зарей, забрасывал сети, вечером возвращался с рыбой, ночью чистил и потрошил ее. Могу сказать тебе, что за все шестьдесят лет я ни одного дня не сидел сложа руки, но мне не удалось осуществить ничего из своих стремлений. Сейчас я уже стар и дряхл и ни на что не годен. Кому нужна такая развалина? Кто даст мне работу? Я ходил к самому купцу, но все напрасно. Им нужны крепкие парни. Жизнь — для молодых. Кто огорчится, если у какого-нибудь старика нет денег даже на понюшку табака?

— Да, Гвендур, один старик сказал как-то: мало радости сознавать, что ты всю жизнь денно и нощно гнешь спину только затем, чтобы голодным и голым отправиться в преисподнюю.

— Не думай, что я хочу упрекнуть кого-нибудь. И меньше всего, конечно, нашего создателя, — сказал кадет Гудмундур Йоунссон. — Что говорить, он всегда был милостив ко мне и к нашему местечку. Все забыли наш поселок, а он по крайней мере помнил о нас и послал сюда благословенную Армию спасения и превратил наше местечко в землю обетованную. Не его вина, что Армия принесла нам только беду. Все может принести беду, как говорят люди. И прекрасное, и низкое.

— Да, — задумчиво согласилась девушка. — Никогда не знаешь, откуда придет беда.

— Что касается меня, то мне не на что жаловаться. Сетовать на судьбу было бы несправедливо с моей стороны. Ко мне все хорошо относятся, жена шорника даже дала нам посевного картофеля для нашего огородишка. Мне стыдно признаться, но свой посевной картофель нам пришлось съесть. Ты же знаешь, старуха была очень плоха. Одной ногой стояла в могиле. У меня не было другого выхода, и я стал давать ей по картофелине. После этого она поправилась. Вдвоем мы получаем пенсии тридцать крон в год. Благодаря этому мы еще не сели на шею прихода. Так что нам не на что роптать. — После короткой паузы он добавил: — Само собой разумеется, что после того, как цена на табак подскочила до десяти крон за пачку, от нашей пенсии не так уж много остается.

Салка Валка смущенно смотрела на своего гостя. Глаза у него были выцветшие, руки дрожали, а на кончике носа висела большая прозрачная капля. Он окинул взглядом ее комнату. При жизни стариков здесь была кухня, но теперь печку убрали. Салка Валка пользовалась примусом. На месте печки стоял красивый комод, на нем фотографии в рамках. На стене висела картина, изображающая лес где-то в чужих краях. Тут же висел красивый календарь. В комнате стояли два полированных стула, купленных в магазине.

С такой же почтительностью старик оглядел саму девушку. Ее коротко подстриженные волосы, коричневый свитер, плотно облегающий фигуру, серые брюки, несмотря на воскресный день, лучистые голубые глаза и полные губы. Вероятно, рядом с ней он показался себе совсем ничтожным и, сокрушенно покачав головой снова принялся за свое:

— Я всегда говорил, и никто меня не переубедит, — приехать сюда с Севера, в это заброшенное местечко, бедной маленькой девчонкой, а теперь иметь свой дом огород, да еще владеть лодкой на паях — я не говорю уж об этом комоде, по-моему, это самый красивый комод в поселке, — все это превосходит человеческое понимание. Что и говорить, кадет Гудмундур Йоунссон не чета тебе.

— Что-то другое у тебя на уме, дорогой Гвендур. Ты не за тем пришел, чтобы рассыпаться в комплиментах перед такой безбожницей, как я. Видишь, я даже в воскресенье щеголяю в брюках.

— Чудесная весенняя погода на дворе, — уклончиво ответил гость и после короткой паузы добавил: — Что касается христианской веры, то я всегда был такого мнения, что ты превзошла всю молодежь в поселке, как парней, так и девчат, — независимо от того, что ты носишь. Я в этом твердо убежден, и никто меня не переубедит. У нас в поселке давно уже нет Армии спасения, и многим можно простить, если у них нет такой твердой веры, как прежде.

— Ты забыл, что у нас есть новый пастор, — сказала Салка Валка.

— Я могу сказать тебе, что я думаю о новом пасторе. Он такой же обыкновенный человек, как все мы, грешные, и его жена тоже. Ей даже никогда не приходит в голову предложить бедняку чашку кофе. Я знаю от своей внучки — она конфирмовалась на пасху, — что пастор не учит детей многому из того, что необходимо знать для спасения души. Мне точно известно, что он даже не объясняет им, какой высоты был крест, на котором распяли Иисуса, не говоря уже о его ширине. Разве это можно назвать обучением? Что бы сказал на это наш благословенный старый пастор, если бы он был жив?

— По твоему носу вижу, Гвендур, что твоя табакерка пуста, — сказала Салка Валка, желая переменить разговор. Едва только она произнесла эти слова, как прозрачная капля, висящая на кончике носа старика, упала на пол.

— Боже милостивый, да у меня и крошки не было уже целые три недели.

— Как-нибудь мы это устроим, Гвендур, — сказала Салка, подражая Йохану Богесену. — Нельзя сидеть сложа руки и смотреть, как погибают твои друзья без понюшки табака. Надеюсь, я смогу что-нибудь подбросить тебе.

— Да нет, зачем же, — возразил кадет Гудмундур Йоунссон, а после минутного размышления добавил: — Я тут задумал одно дельце, только не знаю, что из этого выйдет.

— Ну, говори, что у тебя за блестящая идея?

— Могу я спросить у тебя, правду ли говорят люди, будто ты стала секретарем союза рыбаков?

— Да, это правда.

— Должен сказать, это очень смелое дело — организовать союз против самого Богесена! И ты впереди всех! Подумать только! Ведь ты всего-навсего женщина, а занимаешь такую почетную должность!

— По правде говоря, это не такая уж высокая должность, Гвендур. И не так уж много я сделала. Написала несколько протоколов, да и то не без труда.

— Ну, ты молодчина, ты умеешь хорошо писать. Это то, что и требуется.

На некоторое время старик умолк… Потом посмотрел в окно, высказал кое-какие соображения о погоде, о времени года, поговорил о заработке, особо указав, что он во многом зависит от хорошей погоды.

— Говорят, в этом году они хорошо платят за рыбу, — заметил он.

— Нелегкое дело заставить их платить прилично, — сказала девушка.

— Хорошо тем, кто занимается рыбной ловлей, — рассуждал гость. — Не то, что беднякам, которых торговая фирма с каждым днем прижимает все сильнее. Рыбакам она повышает плату. Нужна большая смелость, чтобы создать союз, направленный против фирмы и против рабочих на суше. Мне лично так и не пришлось продвинуться в обществе. Я довольствовался тем, что строго придерживался христианской веры, но я, конечно, не в счет.

— Позволь, Гвендур, я не вижу ничего нехристианского в том, что мы, собственники лодок, добиваемся приличной цены на рыбу. Ты ведь знаешь, ловить ее не так легко. А рыба — вопрос жизни как у нас здесь, так и в других местах. Уверяю тебя, если мы вконец разоримся и не сможем ловить рыбу, от этого будет мало пользы и рабочим на берегу. — Не знаю, что сказать тебе на это, — вздохнул старик. — Я придерживаюсь слова божьего. Тот, кто носит тесные ботинки, знает, в каком месте они жмут. В старые времена фирма с божьей помощью спасала нас от голода — больших и малых, тех, кто имел огородишки и тех, кто не имел их. И до тех пор, пока у нас была Армия спасения, казалось, наш создатель защищает нас от всех бед. Он простер руки над нашими головами. Была у нас, у бедняков, еда, да и выпить было что, во всяком случае в рождественские дни. В священном писании ясно сказано, что мир разделен на высших и на низших и низшие должны подчиняться своим господам. А теперь неверие растет из года в год и почтение падает. Кажется, молодое поколение больше не признает, что бог создал высших и низших. Рыбаки организовали союз и сами устанавливают цену на рыбу, а фирма отыгрывается на нас, мелкой сошке. Все теперь стали слишком умными и на суше, и на море, все хотят равняться с самим купцом. Я тебе скажу не свои собственные слова, а из мудрого писания. Объединение ни к чему не приведет, если не будет страха божьего и повиновения высшим, как любил говорить почтенный Йоун из Кофа.