Август Стриндберг - Красная комната Страница 47

— Весело это, господин? — отвечал Эриксон.— Волосы рвать на себе хочется! Изменой и предательством называю я это. Один эгоизм и своекорыстие! Ни одного человека с сердцем, который повел бы дело дальше! Поэтому и кончится тем, чем должно кончиться!

— Чем же именно?

— Мы увидим! — сказал столяр и схватил руку Оле.— Готов ли ты? — продолжал он.— Не ударь лицом в грязь, потому что в критике не будет недостатка!

Оле хитро подмигнул.

— Подмастерье, орнаментщик Оле Монтанус заявил о желании прочесть реферат о Швеции,— начал опять председатель.— Материал, кажется мне, несколько обилен и взят обще; но если вы обещаете покончить в полчаса, тогда мы готовы вас слушать. Как вы полагаете, милостивые государи?

— Да!

— Господин Монтанус, пожалуйте!

Оле встряхнулся, как собака, собирающаяся прыгнуть, и прошел через собрание, окидывавшее его испытующими взглядами.

Председатель вступил в разговор с первой скамьей, а секретарь зевнул перед тем как достать газету, чтобы показать, как мало он намерен слушать доклад.

Оле взошел на эстраду, опустил свои большие веки, пожевал несколько раз, чтобы уверить слушателей, что он начинает; когда действительно стихло, так стихло, что можно было слышать, что́ председатель говорил ротмистру, он начал:

— О Швеции. Несколько мыслей.

И после некоторой паузы:

— Милостивые государи! Неголословным будет то утверждение, что плодотворнейшая идея и сильнейшее стремление наших дней — разрушить близорукое национальное чувство, разделяющее народы и делающее их врагами; мы видели, к каким средствам прибегают для этого всемирные выставки и их влияние — почетные дипломы.

Переглянулись вопросительно.

— Что это за выверт? — сказал Эриксон.— Что-то неожиданно, а так хорошо.

— Шведская нация марширует — как всегда, так и теперь — во главе цивилизации, и она больше других наций сделала плодотворной космополитическую идею, если можно судить по цифрам. Этому способствовали необычайно благоприятные обстоятельства, и я кратко рассмотрю их теперь, чтобы потом перейти к более легким вопросам: образу правления, основным налогам и тому подобному.

— Это что-то затягивается,— сказал Эриксон и толкнул Фалька в бок.— Но это весело.

— Швеция, как известно всякому, есть немецкая колония, и язык, сохранившийся довольно чисто до наших дней, есть грубый немецкий в двенадцати диалектах. Это обстоятельство, то есть та трудность, с которой сообщались между собой провинции, стало мощным фактором, противодействовавшим развитию нездорового национализма. Другие же счастливые обстоятельства боролись с односторонним немецким влиянием, которое однажды дошло до того, что Швеция стала германской провинцией, именно при Альбрехте Мекленбургском {103}. Сюда я причисляю, во-первых, завоевание датских провинций: Сконе, Халланда, Блекинге, Бохуслена и Дальсланда; в богатейших провинциях Швеции живут датчане, говорящие еще на языке своей страны и отказывающиеся признавать шведское господство.

— Куда, ради Христа, он клонит? С ума он сошел, что ли?

— Жители Сконе до сих пор, например, считают Копенгаген столицей и в риксдаге образуют враждебную нашему правительству партию. Приблизительно так же обстоит и с датским Гетеборгом, не признающим Стокгольм столицей государства; там англичане теперь главенствуют и устроили колонию. Эта нация, английская, ловит рыбу по побережью и ведет почти всю оптовую торговлю города зимой; летом они уезжают домой и наслаждаются своим доходом в своих виллах в шотландских горах. Впрочем, они великолепные люди. Англичане издают большую газету, в которой восхваляют собственные поступки, не порицая чужих.

Потом мы должны принять во внимание обильную колонизацию. У нас есть финны в финских лесах, но они есть и в столице, где они поселились вследствие неблагоприятных политических обстоятельств на родине. На наших больших металлургических заводах много валлонов, пришедших в XVII веке и еще поныне говорящих на ломаном французском языке. Известно, что валлоны ввели новую конституцию и в Швеции; и она происходит из Валлонии. Дельные люди и очень честные!

— Нет, бога ради, что же это такое?!

— При Густаве-Адольфе пришло много шотландского сброду и поступило в солдаты {104}; поэтому они попали и в верхнюю палату. На восточном побережье много семейств, происходящих от ливонских колонистов и из иных славянских земель; поэтому здесь можно часто встретить чисто татарский тип лица.

Я утверждаю, что шведский народ был на лучшем пути к денационализации… Раскройте родословные книги шведского дворянства и посчитайте там шведские имена. Если их будет больше двадцати пяти процентов, то вы можете отрезать мне нос, милостивые государи! Откройте адресную книгу наудачу; я сам считал на букву Г, и из четырехсот имен двести иностранных.

Где же причина этого? Их много, но важнейшие — иностранные династии и завоевательные войны. Когда подумаешь, сколько всякого сброда сидело на шведском престоле, то удивляешься, что нация поныне верна королям. Постановление основного закона, что шведский король должен всегда быть иностранцем, необходимо приводит к нашей цели, к денационализации.

Что страна выиграет от сношения с чужими нациями, в этом я убежден; ибо потерять что-либо она не может, так как нельзя потерять то, чего не имеешь. У нации попросту отсутствует национальность; это Тегнер открыл уже в 1811 году и по близорукости жаловался на это {105}. Но было уже поздно, ибо раса уже была испорчена глупыми завоевательными войнами. Из единственного миллиона жителей, которые числились в стране во время Густава-Адольфа, семьдесят тысяч мужчин, способных к продолжению рода, были вывезены и истреблены. Скольких уничтожили Карл X, XI и XII {106}, я не знаю, но можно представить себе, какую расу должны были произвести оставшиеся, так как они принадлежали все к отбросам, которыми пренебрегла корона.

Я возвращаюсь к своему утверждению, что у нас нет национальности. Может ли кто-нибудь назвать мне что-нибудь шведское в Швеции, кроме наших пихт, сосен и железных рудников, которые вскоре не будут больше нужны рынку? Что представляют собой наши народные песни? Французские, английские и немецкие романсы в плохих переводах! Что представляют собой национальные костюмы, об исчезновении которых мы печалимся? Старые обрывки господских одежд Средних веков.

Назовите мне шведское стихотворение, произведение живописи, музыки, которое было бы настолько специфически шведским, что отличалось бы от всего нешведского. Покажите мне шведское здание! Нет такого, а если и есть, то оно или плохо, или сделано по иностранному образцу.

Мне кажется, я не преувеличу, если скажу, что шведская нация — недаровитая, высокомерная, рабская, завистливая и грубая нация. И поэтому она идет навстречу своей гибели большими шагами.

Теперь в зале поднялся шум. Можно было разобрать сквозь гул отдельные крики: «Карл XII! Карл XII!»

— Милостивые государи, Карл XII умер; пусть спит он до следующего юбилейного празднества. Ему мы должны быть более всего благодарны за нашу денационализацию, и поэтому я попрошу присутствующих провозгласить вместе со мной четырехкратное «ура». Милостивые государи, да здравствует Карл XII!

— Позволю себе призвать собрание к порядку! — закричал председатель.

— Можно ли выдумать для какой-нибудь нации большую глупость, чем перенять у иностранцев стихосложение? Какие волы способны ходить тысячу шестьсот лет за плугом, не умудрившись сочинить песню! Но вот заявился весельчак из придворных Карла XI и уничтожил все дело денационализации {107}. Раньше писали по-немецки, теперь должны были писать по-шведски, поэтому я попрошу воскликнуть вместе со мной: «Долой глупую собаку Георга Стьернгьельма!»

(«Как его звать?» — «Эдвард Стьернстрем!» Председатель ударяет молотком по столу. Беспорядок. «Довольно! Долой изменника! Он издевается над нами!»)

— Шведская нация может только орать и драться, это я вижу. И так как я не могу продолжать, чтобы перейти к правительству и королевским оброчным статьям, то я хотел бы только сказать, что те раболепные болваны, которых я слышал сегодня здесь, созрели для абсолютизма. И вы получите его! Положитесь на это! Вы получите абсолютизм!

Толчок сзади выбросил эти слова из глотки оратора, державшегося за стол.

— И неблагодарное племя, не желающее слушать правды… («Вон его! Разорвать на клочья!»)

Оле сбросили с эстрады; но и в последний момент он кричал как безумный, в то время как на него сыпались толчки и удары:

— Да здравствует Карл XII! Долой Георга Стьернгьельма!

Оле и Фальк встретились на улице.

— С чего это ты? — спросил Фальк.— С ума ты сошел, что ли?