Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести Страница 48

К нему были вхожи лишь очень немногие, но и с ними он редко согревался, а когда это случалось, с увлечением рассказывал эпизоды из своей американской жизни, ибо пристрастие к Америке у него осталось навсегда.

Но и здесь в речах его нет-нет да проскальзывало что-нибудь эдакое… Вот, например, один старый друг как-то спросил его:

— Ну, каково было у тебя там общественное положение?

В глазах старика зажегся столь знакомый надменный огонек:

— О, там относились к нам так, — прорвалось у него вдруг, — будто мы прибыли с первым кораблем.

Вот как! Значит, и Америка туда же? С первым, стало быть, кораблем! Выходит, там тоже подобная дифференциация меж людьми? Разница всего-навсего в выражениях. Мы говорим: «…будто мы пришли вместе с Арпадом» *. Ха-ха-ха — с первым кораблем… Наше вам, почтенная Америка! 

II. Иди-ка ты со своим Ракоци! 

В роду Малнаи встречались разные люди. Был среди них один, не в меру жестокий, обезглавивший собственную жену, — но нас это, собственно говоря, не касается: жена-то ведь его. А он, между прочим, располагал правом казнить или миловать…

Был и другой, Миклош, которого до конца его дней неизменно избирали вице-губернатором, причем единогласно. Он и гордился этим немало, и в своих предвыборных речах не забывал делать оговорку:

— Ежели среди вас найдется хоть одна душа, которой я нежелателен, прошу выйти вперед — и я тотчас откажусь баллотироваться.

И ни разу ни единая душа не объявилась, ибо все знали: пикни только, и подвыпившие вербовщики голосов живо выколотят эту душу из бренной плоти своими кулачищами.

Был еще и третий Малнаи, хвастливый Криштоф, обладатель кольца с огромным бриллиантом (я сам видал позднее это кольцо); однажды, сидя в ложе венского придворного театра, он начал аплодировать, и вибрирующее сияние камня буквально ослепило сидевшую напротив королеву (супругу Франца I), которая даже передала ему через гофмейстера (конечно, это рассказывал сам Криштоф), что очень, мол, просит его «повернуть кольцо камнем к ладони». Поскольку к дамам Криштоф был всегда снисходителен, он выполнил ее просьбу.

Четвертого Малнаи прозвали «надменным». Случилось, он посадил у себя табак без всякого на то разрешения, а когда был привлечен к ответственности за противозаконное действие, велел записать в протокол, что не признает никаких ограничений, даже основанных на конституции, поскольку конституция дело более позднее *. Земля, мол, еще до конституции ему принадлежала!

И творит же мать-природа чудеса, когда из такой семьи выходит демократ. Демократ Малнаи! Все равно что белая ворона.

Все мы знали Акоша Малнаи, он заседал в парламенте вместе с нами, — вернее, напротив нас, в рядах независимых. Это был кроткий, мечтательного нрава, низенький старичок, который вечно бил себя в грудь, несколько перефразируя немного видоизмененное изречение нашего всемилостивейшего властелина Ференца Ракоци Второго, произнесенное им, по-видимому, в молодости: «Окажись во мне хоть один нерв не демократ, я вырву его из своего тела».

В те времена в парламенте еще царил иной дух. Мы, мамелюки, были в ладу с партией независимых, я, например, только среди них и чувствовал себя хорошо. Они олицетворяли поэзию венгерской политической жизни. Мы взращивали зерно. Они поливали свои цветы. Мое же сердце влеклось к цветам.

Бывало, я подолгу просиживал с ними в кулуарах и очень часто общался с Акошем Малнаи. Он с благоговением слушал рассказы Тали * о Ференце Ракоци II. Глаза Акоша в такие минуты блестели, душа его парила, он нетерпеливо покручивал прихваченные инеем усы и вздыхал:

— Эх, еще бы разок сесть мне на свою сивую! Говорят, будто он всю кампанию сорок восьмого провоевал, не слезая с сивой кобылы.

Тогда он был еще очень богат, но с тех пор большую часть своего состояния истратил на демократические и гуманные цели. Когда я познакомился с ним, у него уже не было его большого имения, зато были большие усы, да такие, что он мог дважды обмотать ими уши. Они привлекали всеобщее внимание парламентских депутатов, среди которых немало бывает озорников и любителей разных проказ; нос крупнее обычного или особенно пышная борода могли сделать обладателя оных знаменитостью не меньше, чем выдающийся ум или обширное поместье.

Точно так же известность старине Акошу принесли усы, поскольку, благодаря усам, на него легко было рисовать шаржи; карикатуристы юмористических журналов то и дело публиковали его портреты, а репортеры, описывая жизнь парламента, не забывали описать «для фона» его колоритную фигуру, — короче говоря, он очень скоро приобрел во всей стране репутацию великого демократа и примерного ракоциста.

И случилось так, что как раз в середине восьмидесятых годов властям благородного комитата Земплен пришло на ум открыть традиционную мраморную доску на стене родного дома Ференца Ракоци II. Поздновато спохватились, ну, да это и не удивительно. Стольких великих людей одного за другим наплодил комитат Земплен, что сам черт не поспел бы снабжать всех мемориальными досками.

Итак, открытие мраморной доски должно было состояться в Ворши, где и поныне стоит отчий дом всемилостивейшего властителя нашего, есть и комната, в которой произвела его на свет героическая мать *.

Акошу Малнаи только этого и надо было. Бросив все дела, он сел на «курилку» (так называл он с великим презрением железную дорогу), дабы совершить паломничество к священному месту. Я, как посланец Общества Кишфалуди *, ехал тем же поездом и вдоволь наслушался о равенстве, о демократии, так что должен был признать (хотя сам я не склонен к таким крайностям), что наконец-то нашел поистине благородно мыслящего человека, который действительно чувствует так, как говорит. Он был сама добродетель, воплощение Христовой кротости. Я так представляю себе Льва Толстого.

Увы, голод не менее серьезный вопрос, чем проблема демократии. Спустя некоторое время, когда Малнаи уже всласть излил свою душу, сетуя на то, как далека еще Венгрия от верного направления, перед нами встал более жгучий вопрос: как далек от нас Серенч? Оказалось, до Серенча еще порядочно.

Но наконец мы прибыли. Поезд в Серенче стоял более часа, и мы могли спокойно пообедать. Мы все сошли (в купе, кроме нас, ехало еще трое делегатов) и, как волки, ринулись к выставленным яствам.

Наскоро насытившись, дядя Акош за черным кофе снова принялся излагать свои демократические идеи, как вдруг в открытую дверь бочком вошли два серенчских крестьянина и остановились перед ним.

— День добрый, ваша милость, — заговорил старший из них. Малнаи обрадовало, что народ умеет распознать своего человека, и он дружески протянул руку обоим крестьянам.

— Вы ко мне?

— Ага, — ответил, кивнув, крестьянин, тот, что помоложе.

— А кто вы такие, дорогие друзья?

— Я — Йожеф Боросло, а это мой кум Михай Варга.

— Ну и чем я могу быть вам полезен, Йожеф Боросло и Михай Варга?

Михай Варга почесывал за ухом, будто подыскивая там нужные слова, чтобы как можно почтительнее изложить дело.

— Дак вот, загвоздка-то в том, значит, как бы это сказать, про усы ваши, то есть…

— Говорите-ка пояснее, хозяин, — подгонял его Малнаи. Тогда Михай Варга толкнул в бок Йожефа Боросло:

— Валяйте вы, кум, все же вы, кум, на год дольше у попа прослужили.

Это был предлог, чтобы передать слово Боросло, который и поведал затем вполне толково, как они с кумом поспорили насчет усов Малнаи: настоящие они или ненастоящие. Теперь уж осталось только поглядеть на них поближе — и вся недолга. Так что, мол, уж позвольте их потрогать!

Малнаи улыбался. Возможно, ему и было немного досадно, по улыбка не покидала его лица. Да и как иначе держать себя другу народа? Он улыбался и подыскивал какой-нибудь компромисс.

— А на что вы поспорили? На много?

— На много, — убежденно ответил Михай Варга.

— На что же?

— На его пять литров, — воскликнул Боросло победоносно.

— А что, если бы я поставил вам эти пять литров, и на том бы делу конец? — приветливо предложил великий демократ.

Оба в один голос запротестовали:

— Никак нельзя. Это уже вопрос чести, кто из нас больше смыслит в усах. Нам, сударь, ваше вино ни к чему.

— Ну что ж, — заметил Малнаи принужденно, — мне нравится в народе проявление чувства собственного достоинства. Итак, Боросло, что утверждаете вы?

— Что усы ненастоящие.

— Вы проиграли спор: они настоящие, — заявил Малнаи. Михай Варга весело гикнул.

— Ну, что я говорил? Что от кофеи они еще не так могут вырасти.

Йожеф Боросло покачал головой.

— Нет, кум, дудки! Ты меня не проведешь! С чего это я должен верить этому барину? Ведь я его даже не знаю. Пускай сперва покажет.