Пэлем Вудхауз - Том 15. Простак и другие Страница 5

— Но если он так богат… — начала она. — Фу, забыла, что я хотела сказать!

— Дорогая Неста, я знаю. Если он так богат, зачем ему жениться на мне? Он может выбирать из половины Лондона. Что ж, я скажу тебе. Женится он, во-первых, потому, что ему меня жалко. А во-вторых, потому, что у меня хватило ума. Он вообще ни на ком жениться не собирался. Несколько лет назад его бросила девушка. Дура, наверное. Он считал, что всю оставшуюся жизнь будет жить с разбитым сердцем. Я не могла этого допустить. Потребовалось много времени, больше двух лет, но я выиграла. Он очень сентиментален. Я давила на сочувствие. И вчера вечером вынудила его сделать мне предложение.

Нельзя сказать, чтобы миссис Форд слушала эти откровения равнодушно. Несколько раз она порывалась прервать рассказчицу, но та только отмахивалась. Наконец она решительно перебила:

— Знаешь, ничего этого я говорить не собиралась. А тебе бы не следовало рассуждать так цинично, так ужасно о… о…

И вспыхнув, умолкла. Иногда она ненавидела Синтию. Это бывало, когда та вынуждала ее выставлять напоказ искренние чувства. Миссис Форд целых двадцать лет усиленно старалась забыть, что вышла замуж, когда работала продавщицей в иллинойском городишке, и от вспышек нецивилизованной искренности, характерных для её девических лет, ей становилось не по себе.

— Да, ничего подобного я говорить не собиралась, — повторила она.

Синтия расплылась в добродушной улыбке.

— Знаю. Я просто поддразнивала тебя. «Подкалывала» — так выражаются там, у вас?

Миссис Форд тут же смягчилась.

— Извини, Синтия, не хотела набрасываться на тебя. Но всё-таки… — Она заколебалась. То, что она хотела спросить, ужасно отдавало Механиксвиллем, но она все-таки не сдалась. Почему-то ее очень разволновала судьба неведомого мистера Бернса.

— Неужели ты совсем его не любишь?

— Конечно, люблю! — просияла Синтия. — Он такой душечка. Что ты, я его не брошу, я верна старому Питеру. Просто я хотела показать, какой он добрый. Он сделает для меня всё. Ну, так как же? Позондировать почву насчет Огдена?

Магическое имя отвлекло мысли миссис Форд от матримониальных дел мистера Бернса. Теперь он стал странствующим рыцарем. Она счастливо рассмеялась. Перспектива иметь защитника смягчила саднящую боль поражения. Бой с мистером Мэнником стал представляться ей легкой стычкой.

— Ты меня удивляешь! — сказала она. — Как же Бернс может помочь нам?

— Да очень просто. Ты слышала, как Мэнник читал телеграмму. Огдена отошлют в частную школу. И Питер поедет туда же.

— Не понимаю. Мы даже не знаем, какую школу выберет Мэнник.

— Но очень скоро можем узнать.

— А как же Бернс проникнет туда?

— Да запросто. Он скажет, что хочет открыть собственную школу. Поедет к директору и предложит заплатить за то, чтобы поработать у него учителем. Директор ухватится за такое предложение. Это выгодная сделка. Питер не очень выучился в Оксфорде, но, по-моему, в разные игры играет просто замечательно. Для частной школы он — настоящее сокровище.

— А он пойдет на это?

— Я его уговорю.

Миссис Форд поцеловала подругу с жаром, какой до сих пор приберегала только для Огдена.

— Моя дорогая! — воскликнула она. — Если б ты знала, как я счастлива!

— Я знаю, — уверенно отозвалась Синтия. — А теперь ты можешь сделать то же самое для меня.

— Все, что угодно! Все, что угодно! Купи себе еще одну шляпку.

— Шляпки мне не нужны. Я хочу поехать с тобой на яхте лорда Маунтри.

— Видишь ли, — после легкой паузы ответила миссис Форд, — это не моя яхта.

— Да, конечно. Но ты можешь привезти меня с собой.

— Компания там будет очень маленькая. И тихая.

— Толпа меня утомляет. Я обожаю тишину. Миссис Форд сдалась.

— Ты мне, конечно, оказываешь огромную услугу. Ладно, ты поедешь со мной на яхте.

— Я скажу Питеру, пусть сейчас же приходит сюда, — просто отозвалась Синтия и пошла к телефону.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

РАССКАЗ ПИТЕРА БЕРНСА

где другие заинтересованные стороны, среди них — Бак МакГиннис и его соперник Ловкач Фишер, строят другие планы для Золотца. А также о хитростях, грабежах и тревогах одного вечера в частной школе, и о поездке, заканчивающейся встречей влюбленных. Рассказ ведет Питер Бернс, праздный джентльмен, прерывающий свою праздность ради благой цели.

Глава I

Я придерживаюсь твердого мнения, что после двадцати одного года мужчине не следует просыпаться и вылезать из кровати в четыре часа утра. В двадцать лет, когда всё ещё впереди, жизнь можно безнаказанно крутить так и сяк, но в тридцать, когда жизнь уже становится беспокойной смесью прошлого и будущего, задумываться о ней можно лишь тогда, когда солнце поднимается и мир играет теплом, светом, весельем.

Такие мысли посетили меня, когда я вернулся после бала у Флетчеров. Только-только занималась заря, и в воздухе витала особая, присущая только Лондону пустынность зимнего утра. Дома казались мертвыми и необитаемыми. Прогрохотала мимо тележка, и бродячий черный кот крался по тротуару, усиливая уныние и заброшенность.

Меня пробила дрожь. Я устал, мне хотелось есть и после бурных эмоций ночи я затосковал.

Итак, я помолвлен. Час назад я сделал предложение Синтии Дрэссилис. Что ж, могу честно сказать, я и сам удивился.

С чего вдруг я так поступил? Люблю я её? Анализировать любовь трудно. А может, то, что я пытаюсь анализировать, и есть ответ на вопрос? Пять лет назад, когда я любил Одри Блейк, я ни в какие анализы не пускался. Я жил себе и жил в некоем трансе, совершенно счастливый, и не разнимал свое счастье на составные элементы. Но тогда я был на пять лет моложе, а Одри — это Одри.

Про Одри нужно объяснить, потому что она в свою очередь объясняет Синтию.

Никаких иллюзий насчет своего характера я тогда не питал. Природа одарила меня душой свиньи, а обстоятельства словно сговорились довершить работу. Я любил комфорт и мог себе позволить жить удобно. Как только я достиг совершеннолетия и освободил опекунов от забот о моих деньгах, я закутался в комфорт, как в теплый халат. Если между 21 и 25 годами у меня и промелькнула хоть одна неэгоистичная мысль или я совершил хоть один неэгоистичный поступок, я об этом не помню.

И вот в самый пик этой поры я обручился с Одри Блейк. Теперь, когда я понимаю её лучше и сужу о себе беспристрастно, я могу понять, как оскорбительно я себя вел. Любовь моя была настоящей, но нестерпимо обидной из-за моего снисходительного самодовольства. Я был как король Кофетуа. Да, вслух я не произносил: «Моей королевой станет нищенка», но всем своим поведением выражал это часто и ясно. Одри была дочерью беспутного и сварливого художника, с которым я познакомился в богемном клубе. Он зарабатывал на жизнь то случайными иллюстрациями к журнальным рассказам, то писанием картин, а в основном рисовал рекламу. Владельцы «Детского питания», не удовлетворившись простым сообщением, что «Младенец хочет есть», сочли необходимым втолковать это публике средствами искусства. Многочисленные творения Блейка часто встречались на последних страницах журналов.

На жизнь можно зарабатывать и так, но тогда поневоле вцепишься в богатого зятя. Мистер Блейк вцепился в меня, что оказалось одним из последних его поступков в этом мире. Через неделю после того, как он, судя по всему, вынудил Одри принять мое предложение, он умер от воспаления легких.

Смерть эта вызвала важные последствия. Из-за нее свадьбу отложили, а я стал вести себя совсем уж снисходительно, так как с исчезновением кормильца исчез и единственный изъян в роли короля Кофетуа. Наконец, она расширила для Одри возможности свободно выбрать мужа.

Об этом аспекте мне очень скоро пришлось узнать. Однажды вечером, когда я смаковал в клубе кофе и размышлял над тем, как замечательна жизнь в этом лучшем из миров, мне передали письмо. Оно оказалось совсем коротеньким, только суть: Одри вышла замуж за другого.

Сказав, что эта минута стала поворотным пунктом в моей жизни, я бы вас обманул. Она взорвала мою жизнь, в некотором смысле убила меня. Человек, которым я был прежде, умер в тот вечер, и оплакивали его немногие. Кем бы я ни был сегодня, я уж точно не тот самодовольный созерцатель жизни, каким был до этого вечера.

Скомкав в руке письмо, я сидел посреди своего разрушенного свинарника, впервые столкнувшись с тем, что даже в лучшем из миров не все можно купить за деньги.

Припоминаю, что, пока я сидел так, ко мне подошел один мой клубный знакомец, от которого я не раз спасался бегством, и, устроившись рядом со мной, начал болтать. Человек он был невысокий, но с пронзительным голосом; такого не хочешь, а услышишь. Он тараторил и тараторил, а я ненавидел его, пытаясь думать под потоком слов. Теперь я понимаю, что он спас меня, отвлек от себя. Свежая рана кровоточила. Я силился осмыслить немыслимое. Я принимал без рассуждений, что Одри ко мне привязана. Она была естественным дополнением моего комфорта. Я нуждался в ней, я сам ее выбрал и был вполне доволен, а следовательно, всё было распрекрасно. И теперь мне приходилось принять невероятный факт, что я ее потерял.