Пэлем Вудхауз - Том 15. Простак и другие Страница 6

Письмо Одри стало зеркалом, в котором я увидел себя. Сказала она мало, но я понял. Мое самоупоение разлетелось в клочья — и что-то еще, более глубокое. Теперь я понял, что любил ее, хотя и сам не знал, что способен на такую любовь.

А приятель всё говорил и говорил.

По-видимому, упорная, безостановочная речь более эффективна во время беды, чем молчаливое сочувствие. До определенного момента она бесит, но как только этот момент минует, начинает действовать успокаивающе. По крайней мере, так случилось со мной. Постепенно я обнаружил, что меньше ненавижу приятеля, вскоре стал прислушиваться, а там и откликаться. До ухода из клуба первая бешеная ярость поулеглась, и я побрел слабый, беспомощный, но спокойный, начинать новую жизнь.

Прошло три года, прежде чем я встретил Синтию. Эти годы я провел, скитаясь по разным странам. Наконец я снова прибился к Лондону, и снова стал вести жизнь, внешне похожую на ту, что вел до встречи с Одри. Мой прежний круг знакомств был широк, и я легко связал оборванные нити. Завел я и новых друзей и среди них — Синтию Дрэссилис.

Мне нравилась Синтия, и мне было жаль её. Приблизительно в то время, когда я встретил её, я испытывал жалость почти ко всем. Кто на собраниях общины возгорается верой сильнее всех? Дурной негр, конечно. В моем случае это приняло форму борьбы с себялюбием. Я никогда не умел делать что-то наполовину или, скажем, с чувством меры. Эгоистом я был до мозга костей. А теперь, когда судьба вышибла из меня этот порок, я обнаружил, что проникся почти болезненным сочувствиям к чужим несчастьям.

Синтию мне было жаль чрезвычайно. Я часто встречал её мать и уже потому жалел ее. Миссис Дрэссилис — из тех, кто мне активно не нравится. Вдова, оставшаяся с кое-какими средствами, успешно соединяла алчность, ворчливость и жеманство. В Кенсингтоне полно подобных женщин. Подобно Старому Мореходу, они причитают: «Вода, вода, везде вода, а жажду не утолишь», только воду в их случае заменяют деньги. Деньги окружали миссис Дрэссилис со всех сторон, но получала она их редко и в мизерных количествах. Любой из её родственников по мужу мог бы, пожелай он, утроить её ежегодный доход без малейшего для себя ущерба, однако ни один не желал. Они ее не одобряли. По их мнению, высокородный Хьюго Дрэссилис женился на женщине ниже себя — не настолько ниже, чтобы женитьбу нельзя было упоминать, но все-таки ниже. Родственники относились к жене с холодной вежливостью, а к вдове — с почти ледяной.

Старший брат Хьюго граф Уэстберн никогда не любил красивую, но явно второсортную дочь провинциального адвоката, которую Хьюго представил семье одним памятным летом. Удвоив доход от страховки и приглашая Синтию раз в год в семейное гнездо, когда та была маленькой, он сделал всё, что от него ожидали. По крайней мере, так он считал.

Он, но не миссис Дрэссилис. Она рассчитывала на гораздо большее. И крах надежд погубил её характер, внешность, а заодно спокойствие всех, кто хоть как-то соприкасался с ней.

Меня раздражало, когда я случайно слышал, как люди называли Синтию жесткой. Сам я жесткости в ней не замечал, хотя, видит Бог, на её долю пришлось достаточно испытаний. Для меня она всегда была милой и приветливой.

Дружба наша была безопасной. Наши умонастроения настолько совпадали, что у меня и порыва не возникало влюбиться. Я слишком хорошо её знал, мне не предстояло сделать никаких открытий. Я всегда мог легко читать в её честной и простой душе. Не осталось ни капельки того ощущения, что есть нечто скрытое, а именно это обычно ведет к любви. Мы достигли границ дружбы, переходить которые никто из нас не желал.

И вдруг на балу у Флетчеров я предложил Синтии выйти за меня замуж, а она согласилась.

Оглядываясь назад, я вижу, что, хотя непосредственный толчок дал Тэнкервилл Гиффорд, вся ответственность лежит на Одри. Она сделала меня человечным, способным на сочувствие, а именно сочувствие и заставило меня выговорить те слова.

Но непосредственной причиной был, конечно, молодой Гиффорд.

На Марлоу Сквер, где жили Синтия с матерью, я чуть опоздал и нашел ярко разодетую миссис Дрэссилис в гостиной с бледным молодым человеком. Звался он Тэнкервилл Гиффорд, а для его близких друзей, в число которых я не входил, — Тэнки. Так же его именовали и в личных колонках глянцевых спортивных еженедельников.

Я частенько встречал его в ресторанах. Однажды в «Эмпайре» кто-то нас познакомил. Но он был нетрезв, и упустил интеллектуальное удовольствие, какое могло ему доставить знакомство со мной. Как всякий, кто вращается в лондонских кругах, я знал про него всё. Краткая его характеристика — грубиян и хам и, не принадлежи гостиная миссис Дрэссилис, я бы удивился, найдя его тут.

Хозяйка представила нас друг другу.

— Мне кажется, мы знакомы, — заметил я. Он посмотрел на меня стеклянным взором.

— Не припоминаю. Я ничуть не удивился.

В эту минуту вошла Синтия. Уголком глаза я заметил, что на лице Тэнки отразилось смутное неудовольствие, поскольку она явно мне обрадовалась.

Выглядела она потрясающе: высокая, эффектная, с прекрасными манерами. Простое платье смотрелось ещё благороднее в сравнении с кричащим блеском матери. Черный цвет красиво оттенял чистую белизну её лица и светло-золотистые волосы.

— Вы опоздали, Питер, — взглянула она на часы.

— Знаю. Виноват.

— Ну, пора и двигаться, — вступил Тэнки. — Мое такси ждет.

— Позвоните, пожалуйста, мистер Гиффорд, — попросила миссис Дрэссилис. — Я прикажу Паркеру подозвать еще одно.

— Повезите меня в своем, — услышал я шепот в самое ухо.

Я оглянулся на Синтию. Выражение её лица не переменилось. Потом я перевел взгляд на Тэнки и понял все. Я уже замечал выражение дохлой рыбы на его лице, когда меня знакомили с ним в «Эмпайре».

— Вы с мистером Гиффордом можете ехать в моем такси, — предложил я миссис Дрэссилис, — а мы поедем следом.

Миссис Дрэссилис отвергла предложение. Мне показалось, что резкую нотку в ее голосе Тэнки не заметил, но для меня она прозвучала пронзительно, как пение горна.

— Я не тороплюсь! — заявила она. — Мистер Гиффорд, вы отвезете Синтию? А мы с мистером Бернсом поедем следом. Встретите Паркера на лестнице, прикажите ему вызвать другое такси.

Когда дверь за ними закрылась, она накинулась на меня, точно разноцветная змея.

— Как вы можете, Питер, быть таким удивительно бестактным? — закричала она. — Вы тупица! У вас, что, глаз нет?

— Простите… — забормотал я

— Он ведь обожает её!

— Очень жаль.

— Почему это?

— Мне жалко Синтию.

Она точно сжалась внутри платья. Глаза у неё сверкали. Во рту у меня пересохло и бурно заколотилось сердце. Оба мы разозлились не на шутку. Такая минута зрела уже давно, и мы оба знали это. Лично я был рад, что она наступила. Когда человека глубоко затрагивает что-то, великое облегчение высказаться напрямую.

— О-о, — выдохнула она наконец, и голос её дрожал. Она изо всех сил старалась удержать контроль над собой. — Ах, что вам до моей дочери, мистер Бернс!

— Она мой большой друг.

— Что ж, очень по-дружески погубить ее единственный шанс.

— Если шанс — мистер Гиффорд, то да.

— Что вы имеете в виду? — едва не задохнулась она. — Я всё вижу, все понимаю. Я намерена положить этому коней. Слышите? Если я впустила вас в дом, если вам позволено приходить и уходить, когда вам вздумается, как домашнему коту, то вы возомнили…

— Я возомнил… — подсказал я.

— Что можете встать на пути Синтии. Пользуетесь тем, что давно нас знаете, и монополизируете её внимание. Вы губите ее шансы. Вы…

Тут появился бесценный Паркер и сообщил, что такси ждет у дверей.

До дома Флетчеров мы доехали в молчании. Ни один из нас не сумел воскресить тот первый бесшабашный восторг, который нес нас через начальные стадии конфликта, а продолжать ссору в менее вдохновенном состоянии было невозможно. Мы наслаждались блаженным периодом отдыха между раундами.

Когда я вошел в бальный зал, как раз заканчивался вальс. Синтия, статуя в черном, кружилась с Тэнки. Когда музыка смолкла, они оказались как раз напротив меня. Оглянувшись через плечо, она меня заметила и, высвободившись, быстро двинулась ко мне.

— Уведите меня, — тихонько попросила она. — Куда угодно! Быстрее!

Было не до того, чтобы соблюдать этикет бального зала. Тэнки, ошарашенный внезапно наступившим одиночеством, силился, судя по выражению его лица, сосредоточиться на решении загадки. Пара, направлявшаяся к двери, загородила нас от него, и мы вслед за ней выскользнули из зала.

Оба мы молчали, пока не дошли до маленькой комнатки, где я раньше размышлял.

Синтия присела, бледная и несчастная.

— О, Боже! — вздохнула она.