Кнут Гамсун - Новые силы Страница 51

Он прервал её с отчаянием:

— Господи, неужели ты не можешь... Зачем ты постоянно говоришь о деньгах? Зачем ты копишь для меня деньги? Я не понимаю, как это может доставлять тебе удовольствие! У меня достаточно денег, дела идут прекрасно, великолепно, мне ничего не нужно...

— Но эти деньги совсем другое дело, — глухо проговорила она. — Я отдаю их тебе ради самой себя. Я получила их от тебя же, ты посылал мне слишком много, я откладывала каждый раз. Если бы у меня не было этой маленькой радости, я не могла бы жить, я не выдержала бы. Я считала их каждый день и всё ждала, когда накопится достаточно, но тут не всё, осталось приблизительно около четвёртой части. Мне так стыдно...

И вдруг он понял, почему она во что бы то ни стало хочет отдать ему эти деньги. Он взял их и поблагодарил. О, да тут много, очень много! Но не обидит ли она этим себя? Это верно, он может положиться на её слова? Ну, в таком случае он с удовольствием возьмёт их у неё, она может потом получить их обратно, а пока он вложит их в дело. И, если говорить правду, она оказывает ему большую услугу, ему, действительно, сейчас нужны деньги, она очень помогла ему.

Он не показал ей, что понял. Он следил за ней и видел, как она вздрогнула от радости, глаза её засияли под вуалью, и она проговорила:

— Господи, как хорошо, что я пришла именно сегодня!

О, этот голос, этот голос! Он помнил его ещё с той счастливой поры, когда она, смущённая от радости, благодарила его за что-нибудь. Он было вышел из-за конторки, но отошёл назад, смущённый её близостью, её фигурой, счастливым взглядом из-под вуали. Он опустил глаза.

— Как ты поживаешь? — спросила она. — А дети?

— Прекрасно. Дети растут, платья стали им коротки. Мы живём хорошо. А ты?

— Я ничего не знала о вас. Я хотела дождаться, пока наберу денег, пока скоплю и последнюю четверть, но не выдержала. Когда был жив Оле, он рассказывал мне о вас. Но теперь мне не к кому пойти, и я больше не могла ждать. Я была здесь и вчера, только не вошла, и так и вернулась домой...

Не предложить ли ей взглянуть на детей?

— Может быть, ты поднимешься на минутку к детям? — сказал он. — Они очень обрадуются. Я не знаю, что там делается, но всё равно...

— Спасибо, с удовольствием.

Он видел, как она благодарна ему, хотя больше она ничего не сказала. Она протянула ему руку на прощанье.

— Узнают ли они меня? — сказала она.

— Я тоже приду немного погодя, — сказал он. — Мне как раз сейчас нечего делать. Ты, может быть, посидишь часок? Но я совершенно не знаю, всё ли у нас в порядке... Вот ключ от двери, тебе не нужно будет звонить. Только смотри, чтобы дети не выпачкали тебя башмаками, если будешь брать их на колени. Да, не смейся, пожалуйста, Бог знает, какие на них сегодня надеты башмаки.

Ганка пошла. Он отворил ей дверь и проводил на лестницу, потом вернулся в контору.

Он подошёл к столу, но не стал работать. Вот здесь она стояла. На ней сегодня чёрное бархатное платье. Но лица он не видел, только часть шеи, маленькую белую полоску шеи. Теперь она наверху. Можно ли и ему пойти туда? Сейчас, или подождать ещё? Он не слышал детской беготни, всё было тихо, должно быть, девочки сидят с ней. Хорошо, если бы они были в красных платьицах!

Он поднялся по лестнице в странном волнении и постучался в дверь, словно входил не к себе. Жена его встала, как только увидела его.

Она сняла вуаль и сильно покраснела. Теперь он понял, почему она не сразу подняла вуаль: тяжёлые дни в комнатке возле крепости не прошли для неё бесследно, на лице её лежал отпечаток страдания. Иоганна и Ида стояли около неё и держались за её платье. Они не совсем ясно помнили её и смотрели на неё молча и с изумлением.

— Они не узнали меня, — сказала фру Ганка и села. — Я спросила их.

— Нет, я тебя узнала, — сказала Иоганна и полезла на колени к матери, за нею стала карабкаться и Ида.

Тидеман взволнованно смотрел на них.

— Зачем вы залезли к маме на колени, дети, — сказал он, — оставьте маму в покое.

Но дети не слушались, не хотели оставить маму в покое. У неё были кольца на руках и замечательные пуговицы на платье, их можно было вертеть. Они начали болтать, расспрашивать об этих пуговицах, потом увидели мамину брошку, заинтересовались и ею. Обе девочки стояли у неё на коленях и копошились руками на её груди.

— Спусти их на пол, если ты устала, — сказал Тидеман.

— Устала? Я? Нет, нет, оставь их.

Они поговорили об Оле, упомянули об Агате. Тидеман собирался пойти к ней на днях. Оле просил его об этом. Её судьба близко интересовала его, он не забыл о ней.

Пришла няня и стала звать детей, им нужно было ужинать и ложиться спать. Но дети не хотели уходить, капризничали и упирались, матери пришлось идти вместе с ними в детскую, чтобы успокоить их. Она оглянулась: всё по-старому. Вон стоят две маленькие кроватки с крошечными белыми подушечками, вот одеяльца, книжки с картинками, игрушки. Когда дети улеглись, ей пришлось спеть им песенку, они не хотели спать, держали её за руки и всё время пытались вылезти из кроваток, чтобы опять болтать с ней.

Тидеман некоторое время стоял и смотрел на них. Что-то застлало ему глаза. Он быстро повернулся и вышел.

Через полчаса в гостиную вышла Ганка.

— Они заснули, — сказала она.

— Я хотел спросить тебя... Мы тут живём по-особому, — начал Тидеман. — Ведём нечто вроде хозяйства. Беспорядок страшный. Может, ты бы пообедала со мной?.. Я не знаю, что сегодня готовили, но если тебе всё равно...

Она посмотрела на него застенчиво, как девочка, и сказала:

— Спасибо, с удовольствием.

После обеда они опять пошли в гостиную, и Ганка вдруг сказала:

— Андреас, я пришла сегодня не за тем, чтобы что-нибудь уладить, не думай этого. Я просто не могла жить, не видя вас так долго.

— Я и не думал этого, — ответил он. — Но дети, видимо, не хотят отпускать тебя.

— Я ни одной минуты не собиралась просить тебя о том, о чём просила раньше. Это кончено, я сама знаю. Да я и не могла бы вернуться. Всякий раз, как ты взглядываешь на меня, я не знаю, куда мне деваться... Когда ты мне кланяешься, я вся вздрагиваю. Я знаю, это было бы невыносимо для нас обоих. Но, может быть, ты позволил бы мне приходить иногда, через определённые промежутки времени?..

Тидеман опустил голову. Она больше не хотела вернуться, всё кончено. За эти месяцы она научилась иначе смотреть на вещи.

— Приходи, когда хочешь, — сказал он, — приходи хоть каждый день. Ты приходишь ведь не ко мне.

— О, нет, и к тебе. Я живу только мыслью о тебе. И это началось с того катанья под парусами, летом, помнишь, я тебе говорила. Ты стал другим человеком, и я тоже стала другой. Когда ты потерял состояние, ты стал другим человеком. Но теперь ничего уже не поделаешь. Но я видела тебя на улице чаще, чем ты думаешь. Я следила за тобой.

Он встал, в волнении подошёл к барометру, постучал в него и внимательно посмотрел, куда двинулась стрелка.

— Но тогда я не понимаю... тогда незачем говорить, что всё кончено. Я хочу сказать... И здесь такой беспорядок, за детьми плохой надзор...

— Я пришла же за тем! — воскликнула она. — Ну, да, конечно, я пришла отчасти и из-за этого, но... Ты будешь всегда вспоминать... Нет, это невозможно...

Она взялась за шляпу.

— Не уходи! — сказал он. — Я тоже не мог прожить ни одного часа без мысли о тебе. А уже если говорить о старом, так в том, что ты ушла, я виноват столько же, сколько и ты. И ты права: я стал другим человеком, в некоторых отношениях совсем другим... И комнату твою не трогали, она такая же, как была, посмотри сама! Мы ничего не тронули в ней. Если ты хочешь... Послушай, у меня есть работа в конторе, наверное, там целая груда писем, я уверен, что там их пропасть. А средняя комната в том же виде, как ты её оставила, вот посмотри!

Он отворил дверь. Она подошла и заглянула в комнату. В ней горел огонь. Она вошла. Боже мой, он хочет, хочет, чтобы она осталась! Она может остаться, он сам говорит это, он согласен на то, чтобы она вернулась! Она стояла, почти обезумев от радости, и ничего не говорила. Глаза их встретились. Он обнял её и поцеловал, как в первый раз, много лет тому назад. Глаза её закрылись, и он почувствовал, как руки её обвились вокруг его шеи.

X

Наступило утро.

Город проснулся, и молотки застучали на верфях, по улицам медленно едут крестьянские телеги. Это старая история. Площади наполняются людьми и товарами, лавки открываются, шум растёт, а по лестницам карабкается маленькая больная девочка с газетами и собакой.

Всё та же история.

Но только к двенадцати часам на «Углу» собирается народ, молодые и свободные люди, которые имеют возможность долго спать и делать, что хочется. Вот старые знакомые из знаменитого кружка: Мильде, Норем и Ойен, двое в пальто, один в плаще, Ойен в плаще. Холодно. Они зябнут, поглощены каждый своими мыслями и не разговаривают. Даже когда появился Иргенс, в прекрасном настроении духа и расфранченный, как первый щёголь в городе, разговор не стал оживлённее. Было слишком рано и слишком холодно, часа через два будет иначе. Ойен стал говорить о своём последнем стихотворении в прозе под заглавием: «Спящий город». Нынче ночью ему посчастливилось написать его почти до половины. Он писал теперь на цветной бумаге и находил, что это великолепно действует на его настроение.