Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах Страница 52

Они направились в спальную, и там, стоя рядом с Сэмюелом, Констанция внезапно отбросила притворство и с мукой в глазах и в голосе сказала:

— Ты должен разрешить мне взглянуть на него.

Они посмотрели друг другу в лицо. На мгновение Сирил перестал существовать для Констанции. Ее душой завладел один только Сэмюел, но он казался чужим, не знакомым ей человеком. В жизни Констанции это был один из тех переломных моментов, когда человеческая душа как бы находится на грани дотоле окутанных тайной и губительных открытий, после чего эта волна откатывается так же необъяснимо, как она нахлынула.

— Ну конечно! — согласился мистер Пови, отвернувшись с беспечным видом, подчеркивающим, что она делает из пустяка трагедию.

Она невольно по-детски вздохнула с облегчением.

Сирил крепко спал. Мистер Пови одержал победу.

Констанции не спалось. Когда она лежала без сна рядом с мужем, в тайных глубинах ее души, казалось, кипели чувства, непонятые ей самой. Их нельзя было определить, как печаль или как радость, ибо они носили более стихийный характер! Они были вызваны ощущением сиюминутной напряженности ее жизни, ощущением тревожным, волнующим, но не грустным! Она говорила себе, что Сэмюел прав, совершенно прав. А потом утверждала, что бедному малышу нет еще и пяти и что все это чудовищно. Их нужно помирить, но помирить их невозможно. Ей предстоит всегда метаться между ними, чтобы мирить их и терпеть в этом неудачу. Нет для нее отдохновения, нет спасения от непосильных забот и ответственности. Она не может переделать Сэмюела, и кроме того, ведь он прав! Она чувствовала, что Сирила, хоть ему нет еще и пяти, она тоже переделать не сможет. Его нельзя изменить, как нельзя изменить растущий цветок. Мысль о матери и Софье не приходила ей в голову, однако она испытывала чувство, сходное с тем, какое испытывала миссис Бейнс в моменты исторических свершений, но поскольку она была добрее, моложе и менее измучена судьбой, ее одолевала не горечь, а, скорее, печальное блаженство.

Глава IV. Преступление

I

— Ну-ка, мастер Сирил, — сердито сказала Эми, — оставьте камин в покое. Подбрасывать уголь в огонь — не ваше дело.

Девятилетний мальчик, крупный и плотный для своих лет, круглолицый и очень коротко остриженный, склонился над каминной решеткой, из которой пробивался дым. Дело происходило после Пасхи, прохладным утром, примерно без пяти восемь. Эми, в наспех надетом синем платье и коричневом фартуке из грубой ткани, накрывала стол к завтраку. Мальчик, не разгибаясь, повернул к ней голову.

— Умолкни, Эм, — ответил он с улыбкой. Исходя из того, что жизнь коротка, он обычно, когда они оставались наедине, называл ее Эм, — а то заеду тебе в глаз кочергой.

— Как тебе не стыдно! — сказала Эми. — Ты отлично знаешь, что матушка велела тебе вымыть сегодня утром ноги, а ты не послушался. Конечно, наряды — вещь хорошая, но…

— Кто это говорит, что я не вымыл ноги? — с виноватым видом произнес Сирил.

Эми упомянула «наряды» потому, что в то утро он впервые надел праздничный костюм не в воскресенье.

— Я говорю, — ответила Эми.

Она была более чем втрое старше него, но они уже не первый год обращались друг с другом, как равные по разуму.

— А ты откуда знаешь? — спросил Сирил, которому надоела возня с огнем.

— А вот и знаю, — ответила Эми.

— Ничего ты не знаешь! — заявил Сирил. — А как дела с твоими ногами? Мне бы не хотелось видеть твои ноги, Эм.

У Эми были основания рассердиться. Она гордо вскинула голову.

— Во всяком случае, у меня ноги не грязнее ваших, — сказала она. — И я все расскажу вашей маме.

Но он не оставил ее ноги в покое, и последовала обычная бесконечная, надоедливая перебранка по одному и тому же поводу, какие так часто завязываются между равными по разуму, из коих один — малолетний сын хозяев, а второй — прижившаяся в доме служанка, обожающая его. Люди утонченного интеллекта сочли бы такой разговор отвратительным, но чувство отвращения, по-видимому, не было ведомо этим спорщикам. Наконец, когда Эми загнала Сирила в угол своей более совершенной тактикой, он внезапно крикнул:

— Да иди ты к черту!

Эми громко стукнула по столу ложкой для соуса.

— Теперь-то я все скажу вашей матушке. Запомни, на этот раз я непременно скажу маме.

Сирил почувствовал, что в самом деле зашел слишком далеко. Он был совершенно уверен, что Эми ничего матери не скажет. Но все же вдруг она по какой-то прихоти возьмет да расскажет! Последствия даже предсказать невозможно, они сведут на нет его тайную гордость, вызванную употреблением столь смелого выражения. И он, чтобы успокоить себя, довольно глупо хихикнул.

— Не посмеешь, — сказал он.

— Это я-то не посмею? — сурово отозвалась она. — Вот увидишь. Не знаю, где ты только этому учишься. Для меня это просто гром среди ясного неба. Но Эми Бейтс не из тех, на кого можно ругаться. Все скажу, как только ваша матушка придет сюда!

Дверь внизу скрипнула, и в комнату вошла Констанция. На ней было платье из ярко-красного мериноса и золотая цепочка, спускавшаяся с шеи на пышную грудь. За пять лет она почти не постарела. Да было бы удивительно, если бы она изменилась, потому что годы промчались для нее с невероятной быстротой. Ей казалось, что с того первого и последнего приема, устроенного для Сирила, прошло всего несколько месяцев.

— Ты готов, детка? Дай-ка я взгляну на тебя. — Констанция обратилась к мальчику с присущей ей радостной и ласковой живостью.

Сирил посмотрел на Эми, которая отвернулась и раскладывала ложечки по трем блюдцам.

— Да, мамочка, — ответил он совершенно иным тоном.

— Ты сделал то, что я велела?

— Да, мама, — простодушно сказал он.

Эми что-то прошептала и удалилась.

Он был спасен еще раз. Он поклялся себе, что никогда больше не станет тревожиться из-за угроз этой бестолковой Эм.

Констанция вытащила из кармана картонную коробочку и слегка ударила ею сына по голове.

— Ой, мама! — вскрикнул он, притворяясь, что ему больно, а потом открыл коробку. В ней лежали конглтонские ириски, пользовавшиеся репутацией безвредных сластей.

— Как хорошо! — воскликнул он. — Как хорошо! О, спасибо, мамочка!

— Только не начинай сразу их есть.

— Одну штучку, мамочка.

— Нет! И сколько раз я говорила тебе, чтобы ты не ставил ноги на каминную решетку. Смотри, как она погнулась. Это все твоя работа.

— Извините.

— Нечего извиняться, раз ты продолжаешь это делать.

— Ой, мам, мне приснился такой смешной сон.

Так они болтали, пока Эми не принесла чай и бекон.

Огонь в камине разгорелся, превратившись из темного в ярко-красный.

— Беги к папе и скажи, что завтрак подан.

Несколько задержавшись, в комнату вошел из лавки мужчина в очках лет пятидесяти, у него были седые волосы и небольшая бородка с проседью. Сэмюел, несомненно, очень состарился, особенно изменились, хотя все еще оставались быстрыми, его движения. Он сразу сел — его жена и сын уже сидели за столом — и стремительно взял кусок бекона с самоуверенностью человека, которому незачем интересоваться вкусами и аппетитом ближних своих. Кроме короткой молитвы, прочитанной Сэмюелом, не было произнесено ни слова, но и напряжения за столом не ощущалось. У Сэмюела был спокойный, благожелательный вид. Глаза Констанции излучали радость. Мальчик сидел между ними и невозмутимо ел.

Таинственное создание этот мальчик, таинственно растет, причем растет у них в доме! Для матери он был всегда источником сладостного счастья, кроме тех случаев, когда не повиновался отцу. Но между ними не было столкновений уже довольно давно. В мальчике, видимо, развивались добрые чувства, а также здравомыслие. Он действительно был очарователен. Такой крупный, просто огромный (это отмечали все) и при этом изящный, гибкий, с обаятельной улыбкой. Отличался он также своей осанкой. Не умаляя в своем преданном сердце достоинств Сэмюела, Констанция отчетливо видела, как велики различия между ним и сыном. Общими у них были только темные волосы и «грозный взгляд» отца, иногда вспыхивающий в детских глазах, в остальном же явного сходства между ними теперь почти не было. Он был из рода Бейнсов. Это обстоятельство, естественно, усиливало в Констанции чувство семейной гордости. Да, Констанции он представлялся таинственным, но, вероятно, не более таинственным, чем любой другой мальчик — своей матери. Он представлялся столь же таинственным и Сэмюелу, но по-другому. Мистер Пови научился видеть в нем некий предмет, который он непрестанно пытался завернуть в лист бумаги чуть-чуть меньшего размера, чем нужно. Когда ему удавалось завернуть предмет с одной стороны, он выскакивал с другой, так продолжалось без конца, и ему никак не удавалось обвязать сверток веревкой. Однако мистер Пови твердо верил в свой талант упаковщика. Иногда мальчик бывал необычайно нежным, но в иных случаях он проявлял удивительную изобретательность, и тогда в его проделках не всякий бы разобрался. Мистер Пови знал, что пока он сильнее и искуснее сына. Он гордился им, потому что считал его необыкновенным ребенком; ему казалось совершенно естественным, что его сын заурядным мальчиком быть не может. Сына он хвалил чрезвычайно редко, почти никогда. Сирил воспринимал своего отца как человека, который в ответ на любую просьбу начинает с глубоко продуманных и серьезных слов: «Нет, полагаю, что нет».