Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах Страница 53

— Ты даже не потерял аппетита! — заметила мать.

Сирил ухмыльнулся.

— А вы, мамочка, ожидали, что потеряю?

— Позвольте, — произнес Сэмюел с таким видом, будто смутно вспомнил что-то маловажное. — Ведь это сегодня ты впервые идешь в школу, не так ли?

«Хорошо бы папа не был таким тупицей!» — подумал Сирил. Сирил имел право на подобные мысли, если учесть, что начало занятий в школе (в настоящей, а не в школе для девочек, куда он ходил раньше) составляло главную тему разговоров в доме уже в течение многих дней и что сейчас это событие до краев переполняло их души.

— Так вот, есть один закон, который ты, сынок, должен всегда помнить, — проговорил мистер Пови, — точность. Никогда не опаздывай ни в школу, ни домой. Дабы тебе не нужно было оправдываться, — мистер Пови подчеркнул слово «оправдываться», как бы заранее осуждая Сирила, — дарю тебе кое-что! — Последние слова он произнес торопливо и несколько смущенно.

Это были серебряные часы с цепочкой.

Сирил был ошеломлен, Констанция тоже, ибо мистер Пови умел хранить тайны. Время от времени он таким образом доказывал, что обладает сильным духом, способным к великим деяниям. Часы знаменовали собой вспышку глубокой, но строгой любви, таившейся в душе мистера Пови. Они лежали на столе, подобные дивному чуду. Это был великий день, в высшей степени волнующий день в жизни Сирила и не в меньшей мере — его родителей.

Часы полностью лишили своего владельца аппетита.

В то утро заведенный в доме порядок был нарушен. Отец не вернулся в лавку. Наконец настал момент, когда отец надел пальто и шляпу, чтобы доставить Сирила, его часы и ранец в существующую на благотворительность школу, которая была расположена неподалеку от их дома в здании представительства фирмы Веджвуд. Торжественное отбытие, что подтверждалось и всем видом и поведением Сирила! Констанции хотелось поцеловать его, но она воздержалась. Ему бы это не понравилось. Она следила за ними из окна. Сирил ростом почти догнал отца, то есть был уже немного выше его плеча. Она чувствовала, что на эту пару смотрит сейчас весь город. Она была очень счастлива и взволнована.

Ощущение торжества появилось еще во время обеда, а к чаю, когда Сирил вернулся домой в академической квадратной шапочке, с ранцем, полным новых учебников, и головой, полной новых идей, триумф достиг высшей точки. Мальчика определили в третий класс, и он заявил, что скоро станет первым учеником. Он был в восторге от школьной жизни — ему понравились соученики, а он, по-видимому, понравился им. Не было сомнения, что он со своими новыми серебряными часами и коробкой ирисок вступил на новую стезю при самых благоприятных обстоятельствах. Кроме того, он обладал качествами, которые обеспечивают успех в школе. Он был крупным физически и уживчивым, с обаятельной улыбкой и явными способностями усваивать то, чему мальчишки хотят научить новичков. Он был сильным, смелым и не тщеславным.

В нижней гостиной стали привыкать к новому словарю, состоящему из таких выражений, как «ребята», «оставили без обеда», «зубрежка», «чушь», «здорово». У родителей, особенно у мистера Пови, возникло желание возразить против употребления некоторых слов, но они не могли возражать, как-то не появлялось для этого возможности, их уносил стремительный поток, и следует признать, что их возбуждение и радость, вызванные чрезвычайной романтической новизной существования, были не менее сильными и почти столь же искренними, как и у их сына.

Сирил убеждал их, что, если ему не разрешат ложиться спать попозже, у него не хватит времени на приготовление домашних уроков, и тогда он не сможет занять в школе то место, на какое ему дают право его способности. Мистер Пови предложил, правда с неохотой, чтобы он вставал утром пораньше. Предложение не имело успеха. Все знали и были убеждены, что только требования чрезвычайной необходимости или невероятные обстоятельства, как, например, в то утро, могут вытащить Сирила из постели раньше, чем до него донесется аромат бекона. Для приготовления уроков был предназначен стол в нижней гостиной. Все в доме знали, что «Сирил сейчас делает уроки». Отец внимательно просмотрел новые учебники, а Сирил покровительственным тоном объяснил ему, что все другие отвергнуты и никуда не годятся. Отец сумел, во всяком случае внешне, сохранить душевное равновесие, но матери это не удалось: она, которая научила его, под руководством отца, почти всему, что он знал, теперь сдалась, и Сирил, минуя ее, перелетел в такие сферы знания, где, как стало понятно, у нее не остается надежды сопровождать его.

Когда уроки были сделаны и Сирил обтер пальцы кусочками промокательной бумаги, а отец авторитетно одобрил сделанное и ушел в лавку, Сирил с очаровательной нерешительностью, какая иногда находила на него, обратился к матери.

— Мама.

— Что, детка?

— Мне бы хотелось, чтобы вы кое-что сделали для меня.

— Что же именно?

— Нет, вы пообещайте мне.

— Сделаю, если смогу.

— Но вы можете. Дело не в том, что делать, а в том, чего не делать.

— Ну говори же, Сирил!

— Я не хочу, чтобы вы приходили посмотреть на меня, когда я сплю.

— Глупыш, какая тебе разница, когда ты уже спишь?

— Я не хочу. Получается, что я еще маленький. Вам ведь все равно придется со временем прекратить это, так пусть это случится теперь.

Он надеялся таким образом расстаться с детством.

Она улыбнулась. Непостижимо, но она ощутила прилив радости и продолжала улыбаться.

— Так вы обещаете мне, мама?

Она ласково, слегка ударила его по голове наперстком. Он воспринял этот жест как знак согласия.

— Ты совсем дитя, — тихо проговорила она.

— Теперь я поверю вам, — сказал он, не обращая внимания на ее слова. — Скажите «честное слово».

— Честное слово.

С какой безграничной нежностью смотрела она на него, когда он поднимался к себе в спальную на своих длинных, крепких ногах! Она была счастлива, что школа не оказала пагубного влияния на ее обожаемого непорочного младенца. Если бы она могла на сутки превратиться в Эми, она, возможно, не была бы в этом столь уверена.

В ту ночь мистер Пови и Констанция допоздна вели тихую беседу. Спать они не могли, да им и не хотелось. На лице Констанции муж читал: «Я всегда заступалась за мальчика, несмотря на твои строгости, и ты видишь, что я была права». А на лице у мистера Пови было написано: «Ты теперь видишь, какой блестящий успех принесла моя система. Ты видишь, что мои теории воспитания оправдались. Никогда раньше он не посещал школу, если не считать этой злополучной школы для девочек, а теперь движется прямо к вершине третьего класса, и это в свои девять лет!» Они обсуждали его будущее. Они понимали, что обсуждать его ближайшее будущее вполне разумно, но строить планы отдаленного будущего для ребенка девяти лет от роду рассудительным родителям не подобает. Однако они оба умирали от желания обсудить именно его далекое будущее. Первой, как и положено, поддались искушению Констанция. Мистер Пови высмеял ее, но потом, чтобы сделать ей приятное, тоже сдался. И вопрос подвергся надлежащему обсуждению. Констанция почувствовала облегчение, обнаружив, что мистер Пови вовсе не собирается готовить Сирила к работе в лавке. Нет, мистер Пови не желает размениваться на мелочи. Их сын должен и может подняться к высотам благополучия. Врач! Стряпчий! Адвокат! Нет, адвокат — это недостижимо. Они спорили почти полчаса, и наконец мистер Пови внезапно заявил, что этот разговор не соответствует их житейскому здравому смыслу, и погрузился в сон.

II

Никто, правда, не надеялся, что подобное, почти идеальное положение вещей сохранится навсегда, оно, несмотря на столь блестящее начало, непременно будет нарушаться трудностями и даже временно переносить крушения. Но нет! Сирил как будто был создан для школы. Не успели мистер Пови и Констанция привыкнуть к тому, что они родители «взрослого парня», не успел Сирил несколько раз разбить стекло своих чудесных часов, как завершился летний триместр и наступили волнения в связи с присуждением наград, как тогда называли эту церемонию, потому что в те времена небольшие школы еще не набрались наглости прозвать процедуру окончания занятий «актовым днем». Присуждение наград принесло особую радость мистеру и миссис Пови. Хотя, как стало известно, наград было мало, частично, чтобы поднять их ценность, частично, чтобы уменьшить расходы (фонд пожертвований был невелик), Сирил удостоился награды в виде готовальни; кроме того, он оказался в числе лучших учеников класса и был переведен в труднейший четвертый класс. В этот летний день Сэмюела и Констанцию пригласили в большую залу представительства Веджвуда, и они увидели всех членов Совета попечителей, поднявшихся на помост, а среди них, в центре — престарелого и знаменитого сэра Томаса Уилбрэема Уилбрэема, бывшего члена парламента, последнего почтенного представителя древнего рода, который со своим аристократическим лондонским произношением назвал предметы, стоявшие перед ним, «жалким набором наград». Сэр Томас вручил Сирилу готовальню и пожал ему руку. Сэмюел, учившийся лишь в народной школе, вспомнил повседневные невзгоды своего детства и преисполнился гордости — ведь, без сомнения, из всех присутствовавших там родителей он принадлежал к самым богатым. Когда в неразберихе, наступившей после раздачи наград, Сирил робко подошел к родителям, они, в соответствии со своими принципами, постарались не выказывать восторга по поводу его успехов, но из этого ничего не вышло. Стены залы были увешаны образцами творчества юных талантов, и все заметили, что директор школы обратил внимание сильных мира сего на географическую карту, нарисованную Сирилом. Конечно, это была карта Ирландии, ибо все школьники, занимающиеся рисованием карт и располагающие свободой выбора, выбирают карту Ирландии. Карту Сирила признали шедевром для третьеклассника, а в искусстве штриховки гор он сотворил чудеса. Было вслух заявлено, что никогда ранее ни один из учеников школы не изображал горную гряду Макгилликади Рикс со столь удивительной изысканностью, как юный Пови. Из естественного чувства гордости, из естественной боязни, чтобы остальные родители в душе не обвинили их в кичливости, они не подошли к карте. Вообще же они много недель думали только об этих событиях, и Сэмюел (который окончательно решил, что сын должен уважать его) соскреб с карты пятнышко с такой тщательностью, что самый пытливый взгляд не обнаружил бы даже следа от него.