Френсис Фицджеральд - Прекрасные и проклятые Страница 55

Вставало солнце, разливая по всей земле огромные сверкающие потоки тепла; вокруг была жизнь, суетящаяся словно рой мошкары, деятельная и беспорядочная — черное пыхтенье дыма из паровозной трубы, повелительное «по вагонам!» и звон колокола. Мори смущенно отводил глаза, замечая на себе заинтересованные взгляды публики, заполнившей «молочный поезд», слышал скоротечную перебранку Энтони и Глории, выяснявших, ехать ли ему с ней в город — потом последний сполох шумных протестов, и она уехала, а они втроем, бледные как привидения, остались никчемно стоять на платформе, слушая, как чумазый угольщик, ехавший в кузове грузовика, хриплой песней возносит хвалу летнему утру.

Глава 3

Разбитая лира

Семь тридцать, августовский вечер. Окна в гостиной серого дома широко распахнуты, безропотно обменивая насыщенную испарениями спиртного и табачным дымом атмосферу комнаты на полусонную свежесть поздних жарких сумерек. В воздухе витает умирающий запах цветов, тонкий, едва уловимый, словно уже намекающий, что и лето минет в свой черед. Но август еще настойчиво напоминает о себе тысячью сверчков возле бокового крыльца и одним, который, прорвавшись в дом и надежно укрывшись за книжным шкафом, время от времени возвещает о своем недюжинном уме и неукротимой целеустремленности.

Комната в жутком беспорядке. На столе блюдо с фруктами, они вполне настоящие, хотя и выглядят как муляжи. Возле него сгрудилось угрюмое и пестрое сообщество графинов, стаканов и наполненных с верхом пепельниц, последние еще исходят лесенками дыма, завивающимися в душном воздухе — картина, которой не хватает лишь черепа, чтоб походить на почтенную цветную литографию, когда-то необходимую принадлежность лю6ой интеллигентской «6ерлоги», которая с чувством восторга, замешанного на почтительном ужасе, представляет атрибуты разгульной жизни.

Через некоторое время жизнеутверждающее соло суперсверчка скорее прерывается новым звуком, чем сливается с ним — это меланхолический вой руководимой неуверенными пальцами флейты. Ясно, что музыкант скорее упражняется, чем демонстрирует свое искусство, ибо время от времени напев обрывается, после чего, минуя фазу невнятного бормотанья и возобновлений, звучит с новой силой.

Как раз перед седьмым фальшстартом в зто уныло-нестройное неблагозвучье вносит свой вклад третий звук. Это шум такси, подъехавшего к дому. Минутная тишина, потом опять такси, его шумная ретирада почти заглушает звук шагов на гравийной дорожке. По дому разносятся тревожные вскрики звонка.

Из кухни, торопливо застегивая лакейский пиджак из белой парусины, появляется маленький изможденный японец. Он открывает переднюю сетчатую дверь и впускает приятной наружности молодого человека лет тридцати, одетого со вкусом, отражающим благородные намерения, свойственные тем, кто посвятил себя служению человечеству. Во всем его поведении непременно чувствуются эти благородные намерения: во взгляде, которым он окидывает комнату, смешаны любопытство и непременный оптимизм; когда он смотрит на Т а н а, в его глазах отражаются все громадные усилия по возвышению того нехристя до собственного духовного уровня. Его зовут Ф р е д е р и к  И. П э р э м о р. Он вместе с Э н т о н и учился в Гарварде, где, в силу сходства начальных букв фамилий, они были постоянно помещаемы рядом друг с другом в аудиториях. Возникло поверхностное знакомство, но со студенческих лет они никогда не встречались.

Тем не менее, П э р э м о р  входит в комнату именно с тем видом, который имеет гость, явившийся на целый вечер.

Т а н а отвечает на вопросы.

Т а н а (заискивающе скалясь) . Уехари гастиниса на обеда. Будет через порчас. Уехари паравина седмой.

П э р э м о р (замечая стаканы на столе) . У них гости?

Т а н а. Да. Гостя. Миста Карамер, миста и миссас Барнес, мисс Кэйн, все оставаяся здесь.

П э р э м о р. Понимаю. (Добродушно.) Смотрю, они тут славно развлекаются.

Т а н а. Моя не понимая.

П э р э м о р. Я имею в виду, что они хорошо покутили.

Т а н а. Да, да купири. Многа, многа, многа пить купири.

П э р э м о р (деликатно уклоняясь от темы) . А я не мог слышать звуков музыки, когда подходил к дому?

Т а н а (сдавленно хихикнув) . Да, моя играю.

П э р э м о р. На каком-нибудь японском инструменте.

(Совершенно ясно, что он подписывается на «Географический журнал».)

Т а н а. Моя играю на фрю-у-ута, японский фрю-у-ута.

П э р э м о р. А что за песню вы исполняли? Одну из ваших японских мелодий?

Т а н а (в неимоверном усилии морщит лоб) . Моя играю песню поезд. Как вы говорите?.. зарезнодорозный песня. Так называют в моя старанна. Как поезд. Он уходит у-у-у-у; значит свистит. Значит поехар. Потом идету-у-у-у-у… Значит, быстро идет. Так примерно поручается. Все так рюбят у нас эта песню. Примерно детская песня.

П э р э м о р. Да, звучит приятно.

(В этот момент становится очевидно, чти лишь огромное напряжение воли удерживает Т а н а, чтобы не ринуться наверх за своими открытками, включая и те шесть, которые были произведены в Америке.)

Т а н а. Моя дерает коктейр дря господина?

П э р э м о р. Нет, спасибо. Я не пью. (С улыбкой.)

(Т а н а  возвращается на кухню, оставляя дверь слегка приоткрытой. Через щель внезапно доносится мелодия японской дорожной песни — на этот раз исполнитель явно не репетирует, а дает представление, вдохновенное, полновесное представление.

Звонит телефон. Т а н а, погруженный в свои гармонии, не обращает на него внимания, поэтому П э р э м о р поднимает трубку.)

П э р э м ор. Здравствуйте… Да… Нет, его сейчас нет, но он может вернуться в любую минуту… Баттерворт? Алло, я не разобрал фамилию… Алло, алло, алло. Алло!.. А, черт!

(Телефон упорно отказывается издать хоть какой-либо звук.

П э р э м о р  кладет трубку.

В этот момент вновь вступает тема такси, приносящая на своих крылах второго молодого человека; в руках он держит чемодан и открывает входную дверь, не позвонив.)

М о р и (в холле) . Ау, Энтони! Ау! (Входит в большую комнату и видит  П э р э м о р а.) Добрый день.

П э р э м о р (все внимательнее вглядываясь в него) . Неужели?.. Неужели это Мори Нобл?

М о р и. Он самый. (Идет вперед, улыбаясь и протягивая руку.) Как поживаете, старина? Целую вечность вас не видел.

(Лицо смутно ассоциируется у него с Гарвардом, но он не совсем уверен. А вот имя, если он когда-то и знал, то давным-давно забыл. П э р э м о р у, однако, нельзя отказать в тонкой чувствительности и, в равной степени — в достойном похвалы милосердии, он все понимает и тактично выходит из положения.)

П э р э м о р. Не помните Фреда Пэрэмора? Мы вместе были в группе по истории у старого Анка Роберта.

М о р и. Постойте, постойте. Анк… то есть, я имею в виду — Фред. Фред был, я хочу сказать, Анк… да, он был замечательный старик. Вы со мной не согласны?

П э р э м о р (с улыбкой покивав) . Крепкой закалки старик. Теперь таких нет.

М о р и (после небольшой паузы) . Да, он был такой. А где Энтони?

П э р э м о р. Слуга-японец сказал мне, что он в какой-то гостинице. Обедает, я полагаю.

М о р и (взглянув на часы) . Давно уехали?

П э р э м о р. Думаю, да. Японец сказал мне, что они скоро вернутся.

М о р и. Как вы насчет выпить?

П э р э м о р. Спасибо. Я не пью спиртного. (Улыбается.)

М о р и. Не возражаете, если я выпью? (Позевывая, наливает себе из бутылки.) Чем вы занимались после колледжа?

П э р э м о р. О, самым разным. Я вел очень активную жизнь. Стучался в любые двери (его тон подразумевает все что угодно: от охоты на львов до организованной преступности).

М о р и. А в Европе бывали?

П э р э м о р. Нет, к сожалению, не был.

М о р и. Думаю, мы все там в скором времени побываем.

П э р э м о р. Вы серьезно так считаете?

М о р и. Конечно! Нам уже больше двух лет твердят, что война — это замечательно. Любой свихнется. Все хотят немного поразмяться.

П э р э м о р. Значит, вы не верите, что на карту на самом деле поставлены идеалы?

М о р и. Да никаких особенных идеалов. Просто людям время от времени хочется встряхнуться.

П э р э м о р (с растущим интересом) . Это очень интересно — то, что вы говорите. Как-то я беседовал с человеком, который побывал там…

(Во время последующего благовествования, которое предоставляем читателю самому заполнить примерно такими фразами: «Видел собственными глазами», «Высокий дух Франции», «Спасение цивилизации», М о р и  сидит, полузакрыв глаза, всем своим видом выражая усталое безразличие.)