Френсис Фицджеральд - Прекрасные и проклятые Страница 56

(Во время последующего благовествования, которое предоставляем читателю самому заполнить примерно такими фразами: «Видел собственными глазами», «Высокий дух Франции», «Спасение цивилизации», М о р и  сидит, полузакрыв глаза, всем своим видом выражая усталое безразличие.)

М о р и (при первой же возможности) . Кстати, вам, случайно, не известно, что именно в этом доме есть немецкий агент?

П э р э м о р (сдержанно улыбаясь) . Вы это серьезно?

М о р и. Абсолютно. Просто считаю своим долгом предупредить вас.

П э р э м о р (доверчиво) . Гувернантка?

М о р и (шепотом, показывая большим пальцем не кухонную дверь) . Тана! Это не настоящее его имя. Я слышал, что он постоянно получает корреспонденцию, адресованную лейтенанту Эмилю Танненбауму.

П э р э м о р (смеясь со всем терпением, на какое способен) . Вы меня разыграли.

М о р и. Конечно, может быть, я и зря его обвиняю. Но вы так и не рассказали, чем вы занимались.

П э р э м о р. Ну, начнем с того, что я пишу.

М о р и. Беллетристику?

П э р э м о р. Нет. В другом роде.

М о р и. Что же это может быть? Род литературы, которая наполовину выдумана и наполовину документальна?

П э р э м о р. Лично я предпочитаю придерживаться фактов. Я много занимался общественной работой.

М о р и. Ага…

(Быстрая искорка подозрения мелькает в его взгляде. Это все равно, как если бы П э р э м о р  объявил себя карманником-любителем.)

П э р э м о р. В настоящее время я нахожусь по делам службы в Стэмфорде. И только на прошлой неделе узнал, что совсем поблизости живет Энтони Пэтч.

(Их прерывает доносящийся снаружи шум, который можно безошибочно определить как разговор и смех представителей обоих полов. Потом в комнату толпой входят Э н т о н и, Г л о р и я, Р и ч а р д  К э р э м е л, М ю р и э л  К э й н, Р э й ч е л  Б а р н с  и  Р о д м а н  Б а р н с, ее муж. Все они устремляются к Мори, невпопад отвечая «Прекрасно» на его общее «Привет!»

…Э н т о н и  тем временем приближается к другому своему гостю.)

Э н т о н и. Ну черт меня побери! Как поживаешь? Ужасно рад тебя видеть!

П э р э м о р. А я как рад, Энтони. Я тут обосновался в Стэмфорде и подумал, что надо бы навестить тебя. (Шутливо.) Почти все время приходится работать на пределе сил, поэтому можем позволить себе несколько часов отдыха.

(Отчаянно пытаясь сосредоточиться, Э н т о н и  припоминает, как зовут его гостя. После напряжения, сравнимого разве что с родовыми схватками, память разрешается кратким «Ф Р Е Д», вокруг которого он торопливо строит предложение «Просто здорово, Ф р е д!» Компанию тем временем охватывает легкое смятение, предшествующее знакомству. М о р и, который в силах разрешить ситуацию, предпочитает со зловредным наслаждением наблюдать.)

Э н т о н и (в отчаянии) . Леди и джентльмены, это… Фред.

М ю р и э л (с легкомысленной любезностью) . Привет, Фред!

(Р и ч а р д  К э р э м е л  и  П э р э м о р  приятельски приветствуют один другого по имени, последний, припоминая, что Д и к  был одним из тех на курсе, кто никогда не снисходил до разговоров с ним — Д и к, тщетно надеясь, что П э р э м о р  — некто, с кем он раньше встречался в доме Э н т о н и.

Три молодые женщины поднимаются наверх.)

М о р и (вполголосаДику) . Не видел Мюриэл со свадьбы Энтони.

Д и к. Да, она прямо расцвела. Ее последняя фразочка: «Ну, я вам доложу!»

(Э н т о н и  какое-то время выдерживает схватку с П э р э м о р о м, наконец пытается вовлечь в разговор остальных, предлагая всем выпить.)

М о р и. Я уже изрядно потрудился над этой бутылкой. Спустился от слова «хранить» до «изготовлено». (Показывает на этикетке.)

Э н т о н и (обращаясь к Пэрэмору) . Невозможно угадать, когда эти двое заявятся. Однажды попрощался с ними под вечер, часов в пять, и, черт меня побери, в два часа ночи они уже снова приперлись. Подъезжает к самому крыльцу наемный лимузин из самого Нью-Йорка, и из него, естественно, выходят эти двое и, естественно, пьяные в лоск.

(П э р э м о р  с благоговением смотрит на обложку книги, которую держит в руках. М о р и  и Д и к  обмениваются взглядами.)

Д и к (с невинным видомПэрэмору) . Вы работаете здесь в городе?

П э р э м о р. Нет, в поселке Лэйрд-стрит в Стэмфорде. (Поворачиваясь к Энтони.) Вы и представить себе не можете, насколько бедны эти небольшие коннектикутские городки. Итальянцы и другие эмигранты. В основном католики, вы знаете, поэтому очень сложно достучаться до них.

Э н т о н и (вежливо) . Ну, и преступность, конечно?

П э р э м о р. Не столько преступность, сколько невежество и грязь.

М о р и. Я считаю, что всех невежественных и немытых людей надо немедленно казнить на электрическом стуле. Но я обеими руками за преступников — придают жизни яркость. Беда в том, что если вы решите наказывать невежд, вам придется начать с первых семейств государства, потом придется переключиться на киношников и наконец заняться Конгрессом и духовенством.

П э р э м о р (заставляя себя улыбнуться) . Я имел в виду более фундаментальное невежество… даже в смысле языка.

М о р и (задумчиво) . Да, тяжеловато им приходится. Нельзя даже за новинками поэзии следить.

П э р э м о р. Только проработав месяцы в таком поселении, начинаешь понимать, насколько тяжела ситуация. Как сказал мне наш секретарь, грязи под ногтями незаметно, пока не вымоешь руки. Конечно, мы уже привлекаем большое внимание.

М о р и (грубо) . Ваш секретарь с таким же успехом мог сказать, что если засунуть бумагу в печь, то она немедленно загорится ярким пламенем.

(В этот момент к компании присоединяется свежеподкрашенная, вожделеющая поклонения и наслаждений  Г л о р и я, сопровождаемая двумя подругами На какое-то время беседа рассыпается на части. Г л о р и я  отзывает  Э н т о н и  в сторону.)

Г л о р и я. Пожалуйста, Энтони, не пей много.

Э н т о н и. Почему?

Г л о р и я. Потому что, когда напиваешься, ты делаешься такой простоватый.

Э н т о н и. Господи Боже мой! Теперь еще что такое?

Г л о р и я (помолчав и холодно глядя ему прямо в глаза) . Сразу несколько пунктов. Во-первых, почему ты рвешься за все платить сам? У обоих этих господ денег гораздо больше, чем у тебя.

Э н т о н и. Ну, и что такого, Глория! Они же мои гости!

Г л о р и я. Это не повод для того, чтобы платить за бутылку шампанского, которую разбила Рэйчел Барнс. Потом Дик пытался оплатить этот второй счет за такси, но ты не дал ему.

Э н т о н и. Но, Глория…

Г л о р и я. Когда нам приходится продавать облигации, чтоб оплачивать счета, по-моему, самое время отказаться от чрезмерной щедрости. Более того, на твоем месте я не обращала бы столь пристального внимания на Рэйчел Барнс. Ее мужу это нравится не больше, чем мне.

Э н т о н и. Что ты, Глория…

Г л о р и я (зло передразнивая его) . «Что ты, Глория!» Но почему-то этим летом такое случается слишком часто — с каждой хорошенькой женщиной, которая попадается тебе на глаза. Это становится чем-то вроде дурной привычки, и я не намерена этого терпеть! Если ты можешь резвиться с кем попало, то у меня тоже получится. (Потом, как бы вспомнив.) Между прочим, вот этот Фред, он не окажется вторым Джо Халлом?

Э н т о н и. Ну уж нет. Он, скорее всего, явился подвигнуть меня выдоить из деда немного денег для своего стада.

(Г л о р и я  отворачивается от заметно поскучневшего  Э н т о н и  и возвращается к гостям.

К девяти часам все общество можно поделить на два класса — тех, кто пил постоянно, и тех, кто пил мало или вообще не пил. Ко второй группе относится  Б а р н с ы, М ю р и э л   и   Ф р е д е р и к, и  П э р э м о р.)

М ю р и э л. Хотела бы я тоже уметь писать. У меня возникает множество идей, но, похоже, я никогда не смогу превратить их в слова.

Д и к. Как выразился Голиаф: я понимаю, что чувствует Давид, только сказать не могу . Это замечание было немедленно взято филистимлянами в качестве лозунга.

М ю р и э л. Что-то не улавливаю. Должно быть, глупею к старости.

Г л о р и я (двигаясь нетвердой походкой среди публики, словно подвыпивший ангел) . Если кто-нибудь хочет есть, на столе в столовой осталось немного французских пирожных.

М о р и. Просто невыносимо, даже на пирожных эти викторианские вензеля.

М ю р и э л (с явным удовольствием) . Ну, я вам доложу, вы и нагрузились, Мори.

(Ее грудь — все еще мостовая, которую она готова предоставить копытам любого проезжего жеребца в надежде, что их железные подковы смогут высечь хоть искру романтического чувства из этого мрака жизни…